...Все это прочтите, читатель, вместо предисловия. Теперь же простите за него и перейдемте к делу.
Одну из зим пришлось мне как-то, вместо хутора, провести в маленьком уездном городке. Квартиру снял я у купца Жолтикова. Протас Захарыч Жолтиков торговлей не занимался, и деньги у него частью лежали в банке, частью ходили по рукам за умеренные проценты. Жил он с сестрою -- старой девой весьма почтенного калибра и недалеких способностей. Квартирка моя отделялась от хозяев тонкой тесовой перегородкой. Таким образом, я был невольным свидетелем интимной жизни Жолтиковых, а они -- моей, разумеется. Но нас это не стесняло, ибо государственные тайны не угнетали душ наших... Сестра, -- имени ее я, право, не знаю, ибо любезный братец не величал ее иначе как "клуша" и "бревно", -- с раннего утра принималась за хозяйство, то есть хриповатым басом ругалась с кухаркой, что-то скребла, {296} что-то мыла... В результате к двенадцати часам получался обед. Брат тоже с раннего утра уходил из дому и до самого обеда слонялся по лавкам и лабазам. К обеду он приходил обыкновенно нагруженный новостями (преимущественно политического свойства), которые и сообщал сестре в промежутках недовольного брюзжания по поводу подгорелой котлетки. Изрядно отдохнув после обеда, он снова брал в руки свою великолепную грушевую палку и отправлялся на базар; вечером же, за шипящим самоваром, снова происходило выгружение новостей, перемежаемое руганью на несчастное "бревно".
Протас Жолтиков человек был сердитый. Его понурое лицо с ввалившимися щеками и глазами, сердито и настойчиво устремленными на вас, носило на себе вечные следы желчного раздражения. Говорил он самые любезные вещи с видом крайнего недовольства и, объясняясь вам в своей дружбе, метал на вас самые враждебные взоры. Городок свой он всегда бранил, и бранил с неизъяснимой беспощадностью.
Но скажу несколько слов о городке. Он был в той же степной стороне, где и хутор мой, и, по обычаю всех степных городков, ни оживлением особым, ни особой привлекательностью не отличался. Зимою дикие степные вьюги заносили его сугробами; осенью в нем свирепствовала невылазная грязь и на площадях стояли лужи, похожие на озера, летом непрестанно клубилась горячая пыль...
Жизнь в нем -- тоже по обычаю всех степных городков -- сочилась вяло и тоскливо. В клубе вечно винтили и дулись в рамс, в определенные дни перемежая карты дружным топотом неуклюжих ног под звуки скрыпиц, сдирающих кожу, и до остервенения ревущего контрабаса. В "рядах" в томном вожделении покупателя передвигали шашки, смаковали новости и слухи и до изнеможения опивались чаем. В канцеляриях отчаянно скрипели перьями, сладко мечтая о наградных к празднику и об имеющихся соорудиться на эти наградные розовых галстуках и полосатых панталонах.
Так проводил время мужеский пол. Дамы, по своему обычаю, больше сидели дома и тоже проводили время без особенного разнообразия. Более бонтонные из них штудировали Золя и перелистывали Маркевича, восторженно говорили об изящных предметах с такими же {297} бонтонными дамами, болтали с горничными о новостях околотка и важно рассуждали о преимуществах тройного рюша перед двойным и о превосходстве бахромы "с плюмажем" над бахромой простою... Дамы менее бонтонные спали и ели, пили чай и пили кофе, жевали шоколад и икали... а в промежутках играли "в носки" с горничными, заводили невинные интрижки со щеголем-писарьком из полицейского управления, сплетничали и мечтали о новой "ротонде" к празднику. Те и другие в определенные дни съезжались в клуб, толклись в кадрили и порхали в польке, кружились в вальсе и -- нечего греха таить -- иногда бегали и в мазурке. Все это дамы более бонтонные выполняли с манерой явной и пренебрежительной снисходительности, а дамы менее бонтонные -- с явным же и даже несколько восторженным восхищением.
Глухие улицы жили на свой лад. Там дамы смутно еще подозревали о существовании рюша. Туда еще не проникала ротонда. Там велись горячие речи не о свойствах того или иного "мениардиса", а о "новой" моде, вышедшей на платки из берлинской шерсти. Там смена башмаков ботинками вызывала еще серьезные дебаты и старый вопрос о шиньонах заставлял трепетать сердца. Там кавалеры не винтили и не танцевали мазурку, а в будни обдирали кошек, в праздник же собирались у соседа и "стучали" по маленькой. Только на вечеринках меланхолический "чижик" поднимал их в пляс, и тогда, с исступленными жестами и напряженным выражением лица, они отхватывали с жеманными девицами "кадрель".
В этих улицах сплетни и слухи с особенной настойчивостью будоражили фантазию обывателя. Часто эта фантазия, -- бог весть коими путями соприкоснувшись, с какой-нибудь пустейшей телеграммой "международного агентства", еще год тому назад где-то и кем-то прочитанной по складам и сообразно этому усвоенной, -- облекала ее каким-то мистическим характером. И телеграмма, воздвигалась до степени туманных и таинственных идеалов, в которых, бесспорно, сочилась и несомненная поэтическая струйка, но которые в конце концов все-таки поражали непроходимой наивностью.
Так вот какой город всегда бранил Протас Жолтиков и изливал на него свою горькую желчь. {298}
Но за всей этой бранью мне всегда чудилась если не любовь, то жестокая привычка. Протас Жолтиков бывал и в Москве, ездил однажды и в Питер, а в пору своей молодости не раз посещал низовые города, -- и везде-то ему претило, везде казалось ему скучным, отовсюду тянуло в свой городок.
Я всегда с любопытством ждал обычного возвращения Протаса из лавок. Дома его ждал обед. Обыкновенно первое блюдо проходило в молчании, прерываемом обычными комплиментами по адресу "бревна" и смачным чавканьем губ. Затем начинали прорываться новости.
-- В Харькове процесс интересный... -- угрюмо и отрывисто говорил Протас. Сестра издавала какое-то неопределенное междометие. Но Протас и не ожидал от нее отзыва. Немного погодя он снова бросал словечко:
-- Доктора убили... -- и затем с такими же перерывами продолжал примерно в таком роде:
-- Женин любовник убил...
-- И поделом!..
-- Сам стар -- жена молодая...
-- Купил, так любови не требуй...
-- Тело закабалить легко...
-- Душу не опутаешь...
-- Душу не закабалишь, а озлобить -- озлобишь...
-- Захотели нравственности!..
-- Вы кабалу-то прежде похерьте...
-- Все прогнило насквозь...
Эти краткие словеса с сердитым шипением заедались щами, а за щами следовала новая серия отрывистых сообщений.
-- Шульц уволен...
-- Третьим отделением управлял.
-- Давно пора...
-- Оно и "третье"-то уволить бы...
-- Кошмары-то изготовлять будет бы...
-- Пора бы свету-то...
И все в этом роде.
Все подобные новости Протас вычитывал из газет, по его настоянию не в одном экземпляре получаемых в "рядах".
Иногда за перегородкой происходило некоторое оживление. Это было обыкновенно вечером. У Жолтиковых {299} появлялось постороннее лицо. Это лицо поражало смиренностью тона и предупредительностью выражений. И тогда завязывался следующий разговор.
-- А слыхали, Протас Захарыч, счастье-то нас посетило?.. -- умильно говорил посетитель.
-- Какое счастье? -- с обычной угрюмостью осведомлялся Протас.
-- А такое, значит -- особая комиссия устроена. -- Чтоб, значит, расходы по царству сократить... Оченно подымают газеты эту комиссию...
Протас насмешливо фыркал.
-- Ты это в какой газете вычитал?
-- Да балуюсь, признаться... такой-то, -- тут посетитель называл газету.
-- Нашел газету!.. Ты ее брось... Там только перепечатки да насчет славословий ежели... А насчет славословий ты лучше псалтырь Давыдов купи...
-- Э-э... А я ведь, признаться, полагал не так, чтобы насчет перепечатки... -- смущенно лепетал посетитель.
-- Нам славословия-то не нужны, -- не слушая его говорил Протас, -- ты нам дело подавай... Ты нам трезвый взгляд, чтоб... Ты проследи, как комиссии-то бывшие работали да какой от них толк был, да потом и хвали... Да про Европу-то нам расскажи: какие такие в Европе комиссии заседают насчет эфтого... А канитель-то не разводи...
-- А я, признаться, полагал -- хорошая газетина, -- настаивал посетитель.
Но Протас уж окончательно сердился.
-- Тебе что от газеты-то требуется? -- в упор спрашивал он.
Посетитель еще более приходил в смущение.
-- Как что требуется... Мало ли делов от нее...
-- Ну, да что, что, что?..
-- Первое -- бумага, чтоб... Ну, и слова ежели покрупнее... аль опять статейки, к примеру...
-- Бумага!.. Слова!.. Статейки!.. -- с неизъяснимой пренебрежительностью восклицал Протас, -- много ты смыслишь... Газета -- тот же человек, понял? -- Первое дело, ты за что Назара Аксеныча почитаешь? (Назар Аксеныч -- местный торговец "панским" товаром, человек замечательно честный.) За правоту, говоришь?.. Да, за {300} правоту, за честь, за слово -- раз что сказал -- отрезал... То же и газета... Вон я получал газету -- ноне одно, завтра два. Семь пятниц на неделе. Так разве я должен ее уважать?.. Я взял на нее да наплевал!..
-- Э-э... -- удивлялся посетитель.