-- Ну, а кроме-то имен ничего себе поп? -- поинтересовался я.
-- Он ничего себе... В кабале мы у него, матушка! Как лето придет, он нас и забирает: того на покос, того на возку, того на молотьбу... Поп гордый, поп богатый. Поп не то чтоб спуску давать, а всячески в оглобли норовит нашего брата. Свадьба ежели -- три десятины ему {316} уберешь; кстины -- полнивы; молебен -- свезешь ему десятину; похороны ежели -- молоти десять дён... Человек тяжелый, немилосердый человек.
-- И давно он у вас?
-- А давно уж, матушка... Меня кстил, а мне вот двадцать пятый год идет...
В это время луна осветила Поплешку, и лицо его показалось мне очень старым.
-- Да ты старик! -- невольно воскликнул я.
-- А ты как думал, -- с некоторой гордостью произнес он, -- я женат седьмой год, у меня вон трое детей, матушка, да два дитенка померли летось...
-- Ну, вы и не жаловались на своего попа? -- спросил я после маленькой паузы.
-- На отца Агея?.. Нет, не жаловались, -- и, внезапно придя в веселое расположенно духа, добавил: -- Хе-хе-хе... А поди-ка пожалуйся на него... Попытайся-ка... Он тебе, брат, таких... Он тебе таких засыпет!.. Нет, нет, матушка, жалоб чтоб не было. Поп он гордый, не любит жалоб.
-- Мы довольны, -- заметил он после некоторого молчания, -- поп он жестокий, а мы им довольны. Он вызволяет нас. Работаешь ему -- он рад. Он работу помнит -- придешь к нему, сейчас он тебе водки... Добрейший поп!.. Кабак-то у него свой, -- таинственным полушепотом добавил он, -- попадьин племянник в нем. Племянник -- попадьин, а кабак -- попов! -- И мужичок с лукавством прищурил правый глаз.
Мы помолчали несколько минут, в продолжение которых мужичок, проворно переплетая своими ножками, раза два подлетал к лошадке и бил ее кулаком по морде, причем сердито и отрывисто крякал.
-- За что ты ее?
-- Э... одер!.. -- неопределенно произнес мужик и неизвестно почему рассмеялся жидким, тщедушным смехом. Впрочем, несколько годя, как бы в оправдание, прибавил:
-- Замучила, ляда...
-- Откуда ты едешь?
-- Хутор тут есть, матушка, -- оттуда. Чумаковский хутор-то.
-- Зачем же?
-- Хомуточка, признаться, на шейку добывал... {317}
Поплешка снова рассмеялся.
-- Какого хомуточка? -- не понял я.
-- А работки бы мне. Работки ищу.
-- Ну что же, взял?
-- Э, нет! Не дали, матушка. Скуп стал Чумаков-купец, не дал работки.
Он несколько помолчал.
-- Да, признаться тебе, матушка, бедовое их дело, этих купцов... Знамо, я так рассуждаю -- скуп купец. Но только и наш брат мудрен стал... Ты теперь возьми меня вот: лошаденка у меня одна, и тут... -- мужичок с какой-то детской злобой замахнулся на лошаденку, отчего она так вся и шарахнулась в сторону, так вся и затрепетала, -- работник я один, бабу ежели считать -- хворая она, ребятишки малы... Вот я летось взял у Чумакова косьбу, а пришло дело, меня и с собаками не отыскали... Ох, мудрен ноне народ стал!
-- Отчего же ты не косил?
-- Косить как не косить... Косить-то я косил, да только у другого... Другой позверовитей... Другой взял меня прямо из клети да и поставил на полосу: коси, хошь издыхай...
-- Да как же ты это?..
-- Эка, матушка!.. У двух-то по зиме взята работа, а то еще наемка была -- прямо на деньги. Тут взят задаток. Да попу еще... А там сама собой своя нивка осыпается... Бедность-то наша, сокол мой, непокрытая!
-- Что ж, и все такие бедняки в вашем селе?
-- Ну, нет... Есть дюже поскуднее... Вот у Бутылки, у этого, опричь двух овец, и скотины нету -- должно ноне на подушное пойдут. Есть и еще мужички... Есть и такие -- окромя рубахи и портков ничего нету... Ну, те уж в батраках. Ох, плохие, матушка, есть жители...
-- Что же у вас -- земли мало?
-- Маловато, маловато. Да мы ее, признаться, и не видим... Раздаем мы землицу-то. Есть у нас такие мужички, -- нечего сказать, богатые мужички, -- они нас выручают: землицу-то за себя берут, а нам деньгами... Много раздают денег.
-- Но чем же вы кормитесь?
-- Кормимся-то чем? Ох, трудно, матушка, по нонешним временам кормиться... Страсть как трудно!.. Работкой {318} мы больше кормимся... Заберем, бывало, по зиме работку и кормимся. А то опять землю сымаем, у купцов сымаем, у господ... Как хлебушко поспеет -- платим за нее. Хорошие деньги платим!.. -- И мужичок добавил с легким вздохом: -- Ох, трудно кормиться, матушка!
А спустя немного продолжал, впадая в таинственный тон:
-- Ты вот что скажи, матушка, купцы-то что затевают... О, великое дело затевают купцы!.. Я вот поехал, признаться... Прошу работки, а Чумаков мне в окно кажет: "Смотри, говорит, Поплешка... Вы у меня, говорит, Поплешка, душу вынули своей работой, -- шабаш теперь!" И смотрю я, матушка, в окно и вижу: сметы нет сох наворочено... Сохи, бороны, плуги, телеги... "Это что же, говорю, означает, Праксел Аксеныч?" -- "А то, говорит, означает -- будет вас бАловать-то... Наберу теперь батраков и шабаш... Мы вас, говорит, скрутим... И я, говорит, завожу батраков, и иные купцы заводят, и господа сох понакупили..." О-ох, хитрый народ купцы!.. "Как же нам-то, говорю, Праксел Аксеныч? Ну, мы в батраки, а детки-то?" Смеется... "Обойдетесь... говорит. Мы, может, говорит, и фабрики заведем -- всем работа найдется, не робейте..." -- Вот оно что, матушка!.. Робость, какая робость... Робеть нам нечего, но только и хитрый же народ эти купцы! -- добавил Поплешка.
-- Как же вы теперь жить-то будете без земли и без работы?
-- А уж не знаю, как жить... По миру ежели... Да плохая тоже статья стала. Обнудел народ, немилостивый стал, строг... Ходят у нас по миру -- половина села ходит... Только плохо... А вот я тебе, матушка, скажу: хорошо это купцы удумали -- батраков заводить. Заведут себе батраков -- как важно работа у них пойдет! Народ -- купцы -- строгий, хозяйственный народ!..
-- Вы-то чем жить будете, вы-то?
Мужичок промолчал.
-- Что вам-то делать? -- настоятельно повторил я.
Но мужичок снова не ответил и неожиданно вымолвил:
-- Хорошие есть места на Белых Водах!
-- Ты почему знаешь?
-- Ходили некоторые. {319}
-- Что же, там и остались?
-- Э, нет, -- воротились. Не способно, матушка... Земли там свободной не стало. Придешь -- гонят. Купить ежели -- достатков не хватает... Воротились.
-- Вот урожаи опять, -- помолчав, произнес он, -- оченно стали плюхи урожаи. С чего это? -- и, не дождавшись моего ответа, сказал: -- А с того, матушка, нечем нам стало работать... Ни навозу у нас, ни лошадей... Ледащий мы народ.
-- Ну, надеетесь же вы на что-нибудь, ждете же чего? Чего вы ждете? Ну, чего вы ждете?
-- Может, нарезка какая будет... Может, насчет земельки как... -- робко и неуверенно предположил Поплешка.
-- Да если вам и дать-то еще земли -- вы небось и ее мироедам отдадите...
Поплешка подумал.
-- Ежели прямо вот как теперь -- отдадим, -- сказал он решительно, -- нам один конец -- ее отдать... Потому, насчет пищи у нас недохватка. Большая недохватка насчет пищи. Ежели так будем говорить: нарежь ты мне теперь, ну, хоть бы три сороковых, -- прямо бы я их Зоту Федосеичу заложил. Куда как нужно тридцать целковых!.. Это тридцать, матушка, ежели не подохнуть... А там окромя еще: там долгов за мной более двух сот -- вот за одра за этого шестьдесят целковых Зот Федосеич считает, -- с ненавистью указал он на лошаденку, -- там недоимки семнадцать, там скотинёнки надо! -- и, как бы охваченный наплывом непрестанных нужд, он с безнадежностью воскликнул: -- Э, нет, и нарежут ежели, то не поможет!.. Умирать нам, матушка... Один нам конец -- умирать!
И переполнив тон свой назидательностью, продолжал:
-- Я тебе расскажу -- знаменье тут было. В селе Тамлыке вот... Вот, матушка, слышат люди -- плачет ктой-то под престолом в ихней церкви... Поговорили с попом, тот и бает: надо покараулить, говорит... И сел на ночь в алтаре. Только, матушка, сидит он, и вдруг С-полночь приходит белый старец. "Что ты, говорит, сидишь, -- это попу-то, -- ты хоть не сиди, я тебе ничего не скажу, а скажу я, говорит, отроку или отроковице..." Думали-думали -- посадили на другую ночь отроковицу. Ну, сидела-{320}сидела эта отроковица и заснула. Только слышит, кто-то будит ее, смотрит -- белый старец. "Скажи ты народушке, говорит -- и говорит таково грозно, -- быть беде до исходу... Быть беде до исходу, быть голоду до пяти годов... есть народушке друг друга..." И пропал. Вот оно что, матушка, вот о чем надо поразмыслить. Аль опять тебе порассказать: у мужика на копнах птицы говорили. Где, не знаю, но только в округе. Он подкрался и слышит -- говорят... Одна птица большая, белая, другая поменьше и вроде как с красниною. И говорят они человечьим языком. "Ой, много беды на свете! -- говорит меньшая птица, людское горе что море стало..." -- "Это не горе, -- горе впереди, -- отвечает большая птица... -- И такое горе, что супротив татарщины али француза вдвое боле!... Много, говорит, беды впереди..." Вот оно что, матушка!.. И вид у птиц вроде как звериный, очи светлые, и нос широкий...
Он опять замолчал. Колокольчик монотонно позвякивал под дугою. Шумел ветер. Тучи нескончаемой вереницей бежали по небу. Свет месяца бросал на них янтарный отблеск. Безграничная степь расстилалась Скрест.
-- Народ болеет, матушка! -- неожиданно воскликнул Поплешка. -- Дюже болеет народ... Так болеет -- даже ужасно!.. Ребятишки теперь это -- валом валят бедняги... Захватит горло, заслюнявеет, и готов миляга. Квёлый народ. -- Али теперь болесть дурную взять -- и нет тебе двора, и нет тебе семьи, где бы без ней... Насквозь изболели!.. Али горячки... Э, трудные времена, матушка!.. Такие-то трудные, такие-то горькие времена -- беда!
-- Но что же вы будете делать! Что вас ждет-то впереди! -- подавленный ужасным простодушием Поплешки, воскликнул я, но он повторил: "Горькие времена!" и замолк в раздумье.
-- Может, урожай хороший будет? -- старался я ослабить угнетавший меня призрак грядущей беды.
-- Урожай?.. -- как бы спросонья отозвался мужичок. -- Э, нет, матушка... Посылай бог урожаю, давно урожая не было, ну, только нам это плохая подсоба... Увязли мы, сокол мой... Так увязли, так увязли... И родится ежели -- отберут у нас хлебец-то... Зот Федосеич отберет, отец Агей отберет, в магазей отсыпят, на подушное продадут... А долги-то? мало их, матушка, долгов... {321} Ох, нет у бога такого достатка, чтоб народушко вызволить... Изболел народ, истомился...