-- Вот и дядя Захар! -- сказал Левончик, указывая на мужика, вышедшего на крыльцо в то время, когда мы подходили к избе.
Я посмотрел на дядю Захара. Был он плотный и приземистый мужик с угрюмым взглядом серых маленьких глаз и крутым лбом. И этот взгляд и лоб крутой придавали ему вид человека упрямого и непокладистого. Выйдя на крыльцо, он надел шляпу, предварительно отерев платком лоб, и уселся на скамью. Мы поклонились ему; в ответ он едва приподнял шляпу и сквозь зубы спросил Левончика, что ему нужно. Левончик, слегка робея и путаясь, объяснил. Тогда Захар подумал немного и сказал:
-- До Ерзаева сорок верст.
Я согласился с этим.
Захар опять подумал.
-- Свезем... -- произнес он неохотно.
-- А цена? -- спросил я.
-- Цена? Время рабочее: покосы... Цена -- пять рублей.
-- А меньше?
-- Такой у нас не будет, -- сухо возразил Захар и равнодушно отвернулся от нас.
-- Ну, я поищу подешевле, -- сказал я.
-- Ищи... -- и вдруг закричал сурово: -- Машка!..
На этот зов быстро явилась молодая бабенка, шустрая и миловидная. Она пугливо взглянула на старика.
-- Это что? -- кратко сказал Захар, указывая на лавку, и снова обратил взгляд свой в сторону.
Машка тотчас же покраснела и скрылась. А через минуту она уже усердно скребла ножом лавку и с усердием вытирала ее тряпкой.
-- Так не возьмешь дешевле пяти рублей? -- спросил я.
-- Пока нет.
-- А четыре с полтиной?
Захар не удостоил меня ответом. Лицо его как бы застыло в сухом и жестком выражении. {478}
-- Ну так и быть, -- согласился я, -- но только парой?
-- На одной доедешь.
Сказано это было так твердо, что я не решился возражать.
-- А нельзя ли у тебя чаю напиться и ночевать? -- сказал я.
Захар подумал.
-- Машка!.. -- закричал он.
Явилась Машка. Она испуганно расширила глаза при взгляде на старика.
-- Сходи к целовальнику, самовар спроси. И чаю чтоб дал. Скажи, мол, нужно, -- приказал он ей.
Машка опрометью бросилась к кабаку.
-- Входите, -- проронил старик.
Вместе со мною взошел было на крыльцо и Левончик.
-- Ты чего? -- спросил его Захар.
Тот замялся.
-- Нечего шлындать... Ступай, ступай...
Левончик посмотрел на меня, подмигнул лукаво и распростился.
-- Дармоеды! -- напутствовал его Захар.
Я было попытался вступить с ним в разговор, но это оказалось совершенно невозможным. "Велика ли у тебя семья?" -- спрошу я; он подумает и скажет: "Есть". "Как живут мужики в Лазовке?" -- "Разно". И так во всем. А немного погодя и вовсе перестал отвечать: буркнет себе что-то под нос и глядит по сторонам. И еще я вот что заметил: проулок около крыльца был замечательно пустынен. Пробежит откуда-то свинья, пройдет осторожным шагом курица, и только. Люди как будто остерегались ходить здесь. Так, одна баба показалась было, но, увидав нас, тотчас же торопливо скрылась за угол. Долго уж спустя какой-то мужичонко деловой походкой прошел по проулку. Поравнявшись с крыльцом, он низко поклонился.
-- Аль праздник? -- насмешливо спросил его Захар.
Мужичонко остановился.
-- Праздника никак нетути, -- робко ответил он, в нерешимости переминаясь на ногах, -- завтра, кабыть, праздник-то?
-- Так, -- произнес Захар и, по своему обычаю, подумал. -- Ты где же это, у вечерни был? {479}
-- К кузнецу...
-- А! Сошники наваривал?
-- Не то чтоб сошники...
-- Чего же?
-- Да насчет зубов, признаться...
-- Болят?
-- Ммм... -- произнес мужичонко, качая головою, и схватился за щеку.
-- Так... Значит, кузнец лекарь?
-- Признаться, помогает...
-- Как же он?
Мужичишка оживился.
-- А вот, возьмет нитку, к примеру, -- заговорил он, немилосердно размахивая руками, -- возьмет и захлестнет ее на зуб. Ну, а тут как захлестнет, прямо возьмет и привяжет ее к наковальне... Вот, привяжет он, да железом, к примеру... прямо раскалит железо -- и в морду... Ну, человек боится -- возьмет и рванет... Зуб-то -- и вон его!.. Здорово дергает зубы! -- И мужичок в удовольствии рассмеялся. Захар не сводил с него саркастического взгляда.
-- Так в морду?.. железом?.. -- вымолвил он. -- Ну что же, вырвал он тебе зуб-то?
-- Мне-то?
-- Тебе-то.
-- Да я, признаться, не дергал... Я, признаться, обсмотреться... -- Мужичок окончательно переконфузился.
-- Не дергал! Обсмотреться! -- пренебрежительно воскликнул Захар, -- а навоз мне вывозил? А под просо заскородил?.. Не помнишь?.. Как муку брал, так помнил, а теперь зубы заболели? Железом?.. в морду?.. Я тебе как муку давал: вывези, говорю, ты мне навозу двадцать возов и заскородь под просо. А ты заскородил?.. У тебя вон брат-то на барском дворе мается, а у тебя зубы болят?.. Ты ригу-то починил? У тебя, лежебока, колодезь развалился -- ты поправил его? -- И добавил с невыразимым презрением: -- Эх, глиняная тетеря!..
Мужичок не говорил ни слова и только глубоко вздыхал, изредка хватаясь за щеку. А когда Захар умолк, он произнес жалобно:
-- Лошаденки-то нету... {480}
-- А, -- сказал Захар, -- ты с барина за брата деньги-то взял, ты куда их подевал?
-- Подушное...
-- Ну, подушное, а еще?
-- Сестру выдавали...
-- Сестру! Лопать нечего, в петлю лезете, а чуть налопались -- пьянствовать... Я тебя гнал муку-то у меня брать?.. Лошади нет, а на свадьбу шесть ведер есть?.. Пропойцы... Ты бы на четвертную-то лошаденку купил, а ты ее пропил... Шалава, шалава! Ты бы девку-то продержал, да в хорошем году и отдал бы ее... Бить бы, бить тебя, шалаву!
-- Ведь не сладишь с ей, дядя Захар, с девкой-то!.. -- беспомощно возразил мужик.
-- Чего-о?.. Да ты кто ей -- брат ай нет? То-то, посмотрю я на вас, очумели вы... Взял да за косы привязал, да вожжами, не знаешь? Разговор-то с ихним братом короткий... Ей, дьяволу, загорелось замуж идти, а тут работа из-за нее становись.... Нет, брат, это не модель! -- Он замолчал, негодуя.
Мужичишка еще раз вздохнул, подождал немного и осторожно направился далее.
-- Народец!.. -- проронил Захар.
Я воспользовался его возбуждением,
-- Плохой?
Захар махнул рукою.
-- Я пришел из Сибири -- не узнал, -- сказал он, -- все, подлецы, обнищали!
-- А ты зачем был в Сибири? -- спросил я с любопытством.
-- На поселении был, -- отрывисто сказал Захар.
-- За что?
-- По бунтам, -- с прежнею сухостью ответил он,-- супротив барина бунтовались... -- И снова устремил взгляд в пространство.
А с крыльца вид был внушительный. За пологой долиной, в глубине которой неподвижно алела река, широким амфитеатром раскинулся лес. Солнце, закатываясь, румянило его вершины. Сияющий шпиц монастырской колокольни возвышался над сосновым бором, и золотой крест горел над ним, как свечка. {481}
В это время к нам подошли, один за другим, два старичка. Один, высокий и худой, поклонился молча и, неподвижно усевшись на лавку, стал, не отрываясь, смотреть на закат. Другой, кругленький и розовый, с пояском ниже живота и серебристой бородкой, поздоровался, улыбаючись, и распространился в бойких речах. Машка подала самовар. Я заварил чай и пригласил стариков. Кругленький поблагодарил и подсел поближе к самовару. Захар промолчал и отвернулся, третий же -- его звали Ипатыч -- ие шевельнулся.
-- Не тронь его, -- шепнул мне кругленький, -- он у нас того... свихнувшись.
-- Как?
-- Да так, братец ты мой, как воротили нас из Томской, -- мы ведь, хе-хе-хе, вроде как на бунтовщицком положении -- вот я, дядя Захар, Ипатыч, да еще помер у нас дорСгой один, Андрон... Ты с нами тоже не кой-как!.. -- И старичок снова рассмеялся рассыпчатым своим смехом. -- Ну вот, пришли мы, с Ипатычем и сделалось... Зимой еще туда-сюда, а как весна откроется, кукушка закукует в лесах, он и пойдет колобродить: ночей не спит, какая работа ежели -- не может он ее... в лес забьется, в прошлом году насилу разыскали... Но только он совсем тихий... Больше сидит все и глядит. Ну, и неспособный он, работы от него никакой нету. Семейские страсть как обижаются, им это обидно.
-- Ироды! -- кратко отозвался Захар.
-- Это точно что... -- торопливо подтвердил старик, -- семейские у него не то чтобы очень, -- и, нагнувшись к самому моему уху, сказал: -- Сын-то и поколачивает его... Намедни сколько висков надергал -- страсть!
-- От них он и повредился, -- сказал Захар.
-- А пожалуй, и от них, -- не замедлил согласиться старичок, -- как пришел он, тут уж у них свара была... Ну, а при нем и пуще: сыны в кабак, бабы в драку... Так и пошло! А тут внучонок у него был, -- свинья его слопала, внучонка-то... Мало ли он об ем убивался!
Вдруг Ипатыч обернулся к нам и тихо, как-то по-детски, рассмеялся. "Закатилося красное солнышко за темные леса", -- произнес он словами песни. Я взглянул. Действительно, солнце скрылось за зубчатую линию леса, и только лучи его огненными брызгами разметывались в {482} розовом небе. Казалось, раскаленное ядро погрузилось в воду... По лесу прошли суровые тоны. Бор сразу стал черным и угрюмым. Темная зелень дубов явственно отделилась от бледной липовой листвы. В ясной реке отразилось небо, покрытое золотыми облаками.
Ипатычу подставили чай, и он усердно начал пить его, беспрестанно обжигаясь и дуя на пальцы. Придвинулся к самовару, как бы нехотя, и дядя Захар. Он с неудовольствием откусил сахар и с видом какой-то враждебности начал подувать на блюдечко.
-- Ну, а Семка твой? -- в промежутке чаепития спросил он у старичка.
-- Что же Семка? Семка как был кобель, так кобелем и останется! -- ответил старик и вдруг горячо набросился на Захара. -- Хорошо тебе говорить, Захар! -- закричал старик. -- Ты в Сибирь-то пошел, у тебя брат остался. Детей-то он тебе каких приспособил!..
-- Брат порядок наблюдал строго, -- согласился Захар.
-- То-то вот!.. А тут, брат...
Тем временем пригнали скотину и вернулись из церкви семьяне Захара. Явилась старушка, чрезвычайно подвижная и вместе молчаливая, явилась баба, постарше Машки, с плоской грудью и с выражением скорби, застывшим на тонких губах. Над селом повисли хлопотливые звуки. Кричали бабы, скрипели ворота, блеяли овцы... Щелканье кнута сливалось с отчаянным ревом коров, и крепкая ругань разносилась далеко. Бабы ушли доить коров. Дядя Захар удалился на гумно готовить резку... А кругленький старичок принялся за расспросы. Чей я, откуда и куда еду, много ли за подводу отдал Захару, сколько у меня десятин земли, жива ли моя мать и женат ли я, -- все расспросил он, а по расспросе сказал, понижая голос: