-- Что у вас? -- произнес он сиповатым басом.
-- Благодарение господу, -- ответили десятники в один голос и с какой-то особой певучестью в голосе. Крокодил подумал. Затем совершилось следующее. Он в молчании протянул руки, и десятники, подхватив его под мышки, стали бережно высаживать из тележки. Лицо его, круглое и пухлое как дождевик, во все время этого высаживания хранило вид великолепнейшего равнодушия. Сивые волосики реденькой и плюгавой бороденки важно топорщились во все стороны. Вытаращенные глазки изображали ленивое величие.
-- Живот не прищемите, -- кратко выразился он, отдаваясь объятиям десятников.
-- О господи! -- воскликнули те в преизбытке почтительности.
Наконец он стал на ноги. Тогда десятники чуть не на голову очутились выше его. Зато он значительно превосходил их шириною: я редко видывал утробу более внушительную! На ногах его блистали сапоги с традиционными бураками. Длинный сюртук, застегнутый на все пуговицы, был на животе немилосердно засален. Став на ноги, он тяжело вздохнул, снял картуз, отер платком вспотевшую голову, подумал с минуту и снова протянул руки. Десятники снова проворно подхватили его и повели к работам. {494}
-- Что это такое? -- в недоумении обратился я к Батееву.
Он хохотал, катаясь по дивану.
-- Хорош ритуал? -- вырвалось, наконец, у него посреди смеха.
-- Да что это, идол, что ли, какой?
-- Ничуть не идол. Это просто мужик, глупый как бревно, и у которого в кармане преизряднейший капиталец. Это -- Крокодил.
-- Сазон?
-- Он самый. Да разве вы никогда не слыхали? Он самый налицо и есть.
-- Я думал, что подрядчиков у артели не существует?
-- Да он и не подрядчик. Кто вам сказал, что он подрядчик? Он просто бог ихний. Смотрите!
Я посмотрел и действительно готов был убедиться, что артель составляет из себя какую-то мистическую секту и что Крокодил играет в ней роль бога. Почтительно поддерживаемый десятниками, он важно и медлительно расхаживал по постройкам. Плотники при его приближении оставляли работу и низко склоняли головы. На это получался легкий кивок, и шествие продолжалось. После того как все было осмотрено, целая толпа окружила Крокодила и направилась в свое помещение. Он шел впереди, тупо и значительно озираясь по сторонам. Непосредственно за ним следовали наиболее почетные люди артели. Дальше шла молодежь. Из тележки достали бутыль водки и окорок, и шустрый подросток торжественно нес это. Сзади процессии, сдерживая рьяного жеребца, шагом ехал кучер... Наконец вся артель скрылась за углом.
-- Видели? -- спросил Петр Петрович. Мне в его вопросе послышалось какое-то злорадство. Так мой знакомый выкрест из жидов, Мысей Петрович Хайкин, обращал мое внимание на еврейку, случайно очутившуюся без парика.
-- Не понимаю, -- чистосердечно сознался я.
-- А между тем это очень просто. По-моему, это жажда порядка... Артель сначала действительно существовала без главы, и, говорят, было худо. Главное, и вследствие условий заполучения подрядов было худо: зимою артели деньги нужны, а брать их было негде; если где и рядились -- задатки давались небольшие. Это раз, это {495} внешняя сторона дела. Другая -- внутренняя путаница: никто не хотел подчиняться; вылезали наружу личные счеты, зачиналось пьянство, отлынивание от работы... Одним словом, артель заживо разлагалась. Вот в эту-то поистине трагическую для артели минуту и появляется Крокодил. Он такой же рязанский мужик, как и все, с тою разве разницею, что глуп; но у него умирает дядя, торговавший тесом, и оставляет ему пятьсот целковых. Кроме того, Крокодил ужасно молчалив и честен; то есть там по-своему, по-ихнему, честен. Ну, и стал этот Крокодил зимою им деньги давать, а летом брать подряды. Из артели он понаставил десятников. Вот у меня работают двадцать три человека, и над ними два десятника. Они наблюдают за порядком; смотрят, чтоб не было куренья, пьянства, лени. И за все за это, с общего соизволения, происходит порка. Вы не верите? Да-с, именно, самая первобытная, самая настоящая порка!.. У них, ежели закурил цыгарку парень на работе -- пороть, зашел в кабак -- опять пороть, не послушался десятника или изругался матерным словом -- снова и снова его пороть, голубчика... Нравы спартанские!
-- И подчиняются?
-- Ах, чудак вы!.. Да как же не подчиниться?.. Ведь что он сам по себе? -- Нуль... Во-первых, не подчинись, -- артель его выгонит, без ней он работы не найдет; а во-вторых, прямо уж ему Крокодил в деньгах откажет. И тогда... ну, понимаете, что тогда?..
-- Так он просто, значит, подрядчик.
-- Ну, зачем же вы так круто. Подряд снимать он приезжает не иначе, как в сопровождении двух человек из артели. Затем свои резолюции не кладет... Все у него "собча" и с общего согласия. Он вот заметит, ежели малый работает подло, он сейчас к артели: так и так, надо поучить малого. И артель учит. Ну, а за денежки за свои он берет пользу! У него, посмотрите-ка, в Козлове дом-то какой, а с пятисот рублей пошел!.. В последнее время, говорят, роялино какое-то с ручкой завел: по целым часам сидит за этим роялино и хор нищих из "Фауста" отжаривает!
-- Но зачем же он нужен артели?! -- воскликнул я, -- ведь сумей она добиться кредита, и Крокодил этот является совершеннейшим пятым колесом! {496}
-- Ах, как вы ошибаетесь! Вы плохо знаете народ, Николай Василич. Я имею право судить о нем... Я на своей шкуре... Не кредит тут главное, а главное -- пришел к ним порядок в лице Крокодила. Вот в чем подоплека-то самая -- порядок-с! Удалите-ка от них Крокодила, да они в тоске измаются... Помилуйте!.. Есть страх, палка, неумолимая как фатум, цемент. Есть смысл совокупного проживательства!..
-- Петр Петрович! -- воскликнул я в ужасе.
В эту неловкую для обоих нас минуту вошел лакей Евдокимка и степенно доложил:
-- Сазон Психеич пришли-с.
-- Зови, -- с живостью произнес Батеев.
В кабинет боком пролез Крокодил. Он решительно сунул Батееву руку свою с толстыми, точно обрубленными пальцами, затем сунул ее мне и, не дожидаясь приглашения, тяжело ввалился в кресло. Я снова оглядел его: ну, толстяк! Лицо его казалось слепленным из теста и вот-вот было готово расплыться. Глаза глядели тупо и неподвижно. Он часто вздыхал и отирал лицо новым батистовым платком.
-- Откуда едешь, Сазон Психеич? -- спросил его Петр Петрович.
Тот вяло посмотрел на него.
-- По ребятам езжу, -- вымолвил он.
-- Глуп, как этот стол, -- шепнул мне Батеев и для вящей убедительности постучал по столу кулаком.
-- Ну что, все в порядке?
-- Это чего? -- в недоумении спросил Крокодил.
-- Везде порядок, говорю? Все как следует?
-- Гм... -- Крокодил задумался: он, видимо, не понимал вопроса. Петр Петрович подмигнул мне.
-- В артели-то все благополучно, спрашиваю? -- повторил он, возвышая голос.
-- Ничего себе, -- равнодушно ответил Крокодил.
-- Скажите, пожалуйста, правда -- вы порете, ежели кто забалуется? -- спросил я.
-- Бывает.
-- Разве же нельзя без этого?
Он поглядел на меня. Мне показалось, что в заплывших глазах его проскользнуло лукавство.
-- Это уж как артель рассудит. Как она. {497}
-- Ну, а собственной властью не порете?
-- Чего это-с? -- Он снова не понял вопроса.
-- Барин спрашивает, сам-то ты, без артели, порешь когда или нет? -- пояснил Петр Петрович.
Крокодил усмехнулся.
-- Помилуйте, разве это возможно, чтоб без артели?
-- А почему же нельзя?
Крокодил на мгновение задумался, но потом ответил с легким смехом:
-- Шутить изволите.
-- Положительный идиот! -- шепнул мне Батеев.
-- Ну, а каким вы пользуетесь процентом на капитал, что даете артели? -- полюбопытствовал я.
-- Чего это-с? -- беспомощно спросил Крокодил и вдруг ужасно вспотел.
Я повторил вопрос.
-- Мы не обучены по эфтому... -- сухо произнес он и, глубоко вздохнув, обратился к Петру Петровичу: -- Вы уж, батюшка, пожалуйста, говядинку-то получше давайте!..
-- Как получше! -- вскочил Петр Петрович. -- Да лучше моей говядины не найдешь!..
-- Нет уж вы, пожалуйста, получше, -- упрямо повторил Крокодил.
Петр Петрович пожал плечами.
Вошла Олимпиада Петровна. Крокодил и ей сунул свою потную, пухлую руку. Она сделала легонькую гримаску, но руку пожала.
-- Как здоровье супруги? -- любезно спросила она Крокодила.
-- Ничего себе, -- ответил Крокодил и прибавил неприличное слово.
Олимпиада Петровна усмехнулась, но не покраснела. Петр Петрович снова пожал плечами и постучал по столу. Вдруг Крокодил засуетился и стал прощаться. Олимпиада Петровна предложила ему остаться обедать. Он отказался, говоря, что ему нужно к артели; вечером же обещался зайти. Затем опять посовал рукою и ушел.
-- Дурак! -- сказали в один голос Батеевы по уходе Крокодила.
Я попросил у них извинения и вышел вслед за ним. Он шел костыляя и переваливаясь и тяжело опирался на {498} яблоневую палку. Пузо свое он нес с каким-то достоинством и, видимо, щеголял его обширностью. Я дал ему скрыться в той избе, где жили плотники, и спустя двадцать минут последовал за ним. Артель обедала. В конце длинного стола восседал Крокодил. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутыль и лежала ломтями нарезанная ветчина. Около него так же, как и прежде, помещались почетнейшие лица артели. Все ели истово и, если можно так выразиться, в глубоком благоговении.
-- Хлеб да соль! -- сказал я.
Крокодил буркнул что-то; один из его соседей предупредительно дал мне место на скамейке. Я взял ложку и попробовал щей; щи оказались превосходнейшие. После щей Крокодил сказал, прижмуривая глаза:
-- Насыпь по стаканчику.
Один из десятников взял бутыль под мышку и начал обходить с нею стол. Все выпили. Во время паузы, наступившей после щей, языки несколько развязались. Послышались степенные замечания насчет инструментов, способа рубки и т. п. Вдруг раскрыл уста Крокодил.
-- Петрович, -- вымолвил он, -- твоя мать, Петрович, денег просит. Прислала письмо.