Эту мысль Федор крепко усвоил тогда же, но усвоил ее как-то отвлеченно, а на деле и сам от нее отступал неоднократно и никогда не порицал того, кому удавалась лихая затея - пусть она была почти безрассудная, только бы окончилась хорошо. Так велико обаяние исключительного подвига!
Как только слышно стало, что у Еланя заварилось дело, поехали навестить его Чапаев с Федором, Кочнев, Петька Исаев, конных человек пятнадцать; в одиночку показываться тут было невозможно, - шальные неприятельские разъезды могли объявиться в любом месте, да и кулачки деревенские не очень-то жаловали красноармейцев, тем паче "начальство".
День светлый, чистый, праздничный. По селам в ярких сарафанах, в цветных рубахах гуляет, поет, играет зеленая молодежь, - даже удивительно все это видеть. На завалинках сидят, покряхтывают сгорбленные старухи; ради теплого праздника вырядились в тяжелые шубы, как жабы, выползли из нор, маячат здесь и там, словно мраморные черные статуи. У Совета толпится народ, не зная, куда подевать свободное время. Чапаев указал им верный путь, как избавиться от праздничной скуки. По деревням ручьи глубокими вымоинами изрезали во всех направлениях дорогу; на этих вымоинах приходилось застревать не одному десятку бригадных телег, порывая гужи, ломая колеса... В каждом поселке вызывали председателя Совета, давали ему распоряжение провести спешную мобилизацию и выправить дорогу... Подымался гвалт, протестовали, не брались, но уже на обратном пути было можно видеть, что дорога на самом деле устроена и починена. Так - от деревни к деревне, от села к селу - выправили весь путь до последних, дальних полков.
Еланя застали в штабе. По общему правилу, по привычке, он сейчас же раскинул по столу разукрашенную, исчерченную карту и начал указывать разные пункты, где, по последним сведениям, расположился неприятель. Скоро к штабу подъехало человек десять конных, забрызганных грязью, мокрых, - видно, что крепко усталые... Оказалось, группа эта, во главе с комиссаром бригады Буровым, ходила в разведку, побывала на этом берегу в четырех деревнях, переправлялась даже и на тот берег вплавь через реку, привезла немало ценных сведений... Вытащив записную книжонку, припрятанную где-то под самым горлом, чтобы не замочило, Буров шаг за шагом развертывал присутствовавшим обстановку за рекой... Неприятель готовился предупредить наступление красной стороны, сосредоточивая свои силы, подвозил артиллерию, перегруппировывал части, гнал торопливо в разные стороны длинные тучные обозы... Маленькая книжонка раскрыла большие дела. Что узнали - передали дальше, через штаб дивизии, в армию...
Федор с гордостью, с радостью смотрел на комиссара - этого рослого сильного чумазого детину, оказавшегося питерским слесарем, добровольно ушедшим на фронт еще в прошлом, 1918 году.
Отошли в сторону, разговорились.
- Как политическая-то работа? - спросил Федор.
- Да што, - махнул комиссар, - скажу вам откровенно, товарищ Клычков, ничего не делаю, ей-богу, ничего. Ругайте - не ругайте, а некогда. Што бы делать? Или вот за реку ехать, или программу учить?.. За реку нужней.
- Верно, - сказал Федор. - Да я и не о том... Что обстановка нам диктует - кто скажет против того? Ну, а бывают же моменты, когда можно?
- Никогда! - отрубил уверенно Буров, скручивая на пальце цигарку.
- Это вы уж слишком... - недоверчиво возразил Федор, - слишком... Моменты бывают - неправда, их только ловить надо уметь...
- А попробуйте с ребятами-то нашими, - усмехнулся Буров.
- Это иной вопрос...
- Да што иной... попробуйте, - как бы донимал тот Клычкова. - Оно тово, скажу вам, очень тово...
И он знаменательно поднял палец вверх, как будто загнул загадку и ждал разрешения.
- Трудно? - спросил Федор участливо.
Тот молча наклонил голову, а потом брякнул:
- Не только трудно - нельзя! Совсем нельзя! Мы, говорят, воевать пришли, а книжки читать потом будем... Когда войну кончим, тогда и книжки, вот што...
- Так вот тут-то ваша задача и начинается, - не дал ему докончить Клычков. - Комиссар как раз должен убедить в другом: должен убедить, что без политики воевать нельзя... Что же за армия будет, коли не знает, куда и за что воевать идет? И время на это можно найти... не верю, что нельзя... Попробуйте... В будущий раз сами сознаетесь, что можно... Только расшевелите всех тут - полковых комиссаров, ячейки... Да и сам... От вас - ой, как много зависит...
- Я-то - видите, - он показал на мокрую, забрызганную грязью тужурку.
- Не только, - отмахнулся серьезно Федор. - Этого мало. Тут-то как раз ваша разница с командиром и начинается. Ведь получается впечатление, что вы - лишь вояка хороший, а больше и ничего...
- Им главное это, - убеждал комиссар. - Как с ними не будешь - фью. На черта ты им нужен. Говорить - говоришь, а сам, говорят, не делаешь. Сам, говорит...
- Да погодите, погодите, - остановил его Федор. - Снова повторяю: надо... Но н е о д н о э т о надо, не одно... Кто же, кроме нас, армию-то просвещать будет? Поймите, что м а л о б ы т ь с м е л ы м в о и н о м, н а д о б ы т ь е щ е и с о з н а т е л ь н ы м ...
И он стал доказывать Бурову необходимость и возможность ведения политической работы даже в самой сложной обстановке. Тот не протестовал больше, но видно было, что результатов больших на этой задаче от него не будет... Командир? Да, командиром он будет отличным.
Через короткое время этому товарищу дали командную должность, а комиссаром на его место назначили другого.
Закончили разговор, подошли к столу. Елань рассказывал вчерашний случай.
- ...Человек пятнадцать... Одеты как полагается, а отличий нет никаких: солдаты и солдаты. Только у командира звезда была красная - так в карман убрал. Приехали в деревню - к Совету: где председатель? А мужиков тут с полсотни набралось, шепчутся чего-то, в сторону норовят, боятся...
- Вы колчаки, што ли, солдатики? - спрашивают.
- Колчаки, - говорят ребята: прикинуться задумали, посмотреть, что из этого выйдет.
- А сюда пошто, воюете?
- Воюем, братцы, да красных вот ищем: где они тут, кому известно?
И стали мужиков расспрашивать, какие, дескать, тут воинские части у красных, да где они находятся, куда идут, как обращаются с крестьянами...
А те носы повесили да и слова путного не говорят:
- Вот Иван Парфеныч пускай расскажет, он у нас знает все - в председателях сидит...
Иван Парфеныч показался в дверях, этак пудов на одиннадцать мужчина... - обвел рассказчик руками вокруг живота, показывая, какая была солидность у Ивана Парфеныча.
Все рассмеялись.
- Да, да, - подтвердил Елань. - Тут по Советам сколько угодно таких встретишь... Не рассмотрели еще мужики, в чем дело, да и робеют... так сволочь разную иной и выберут...
Так вот, спускается с крылечка... Даже и глазом не моргнул, не оробел Иван-то Парфеныч, шествует к "колчакам" за мое почтение, кланяется от самой двери, руку под козырек берет, улыбается. "Здравия, говорит, желаю".
- Ты председатель? - спрашивают ребята.
- Так точно, - говорит и опять смеется, сукин сын... - Посадили вон, подлецы, - говорит, - и сижу... Ждали вас, родимых, на той неделе... Вот... слава богу, пришли - всю душу-то размотали...
А ребята как будто не верят, значит.
- Да что ты, дескать, нам дуру-то навертываешь, - рассказывай дело: где "ваши"?
- Какие это наши? - вытаращил глаза председатель.
- Ну, што - какие; красные где? Рассказывай, красный черт.
Тут председатель в ноги, оправдываться, свидетелей троих из толпы-то (пудов по восемь); те за него.
- Да где же, мол... Иван Парфеныч - человек положительный, он никогда с этим не связывался, мужики его заставили в Совет залезать.
Ребята с коней, зашли в Совет, написали все его показанья, дали подписать: хотим, говорят, господам офицерам материалы привезти...
Все подписал, подлец... Тут его с тремя-то защитниками на повозку да и сюда. Как понял, так и завыл: я, Христом богом, говорит, сам в большевиках состою... А мужики перепугались - говорить не знают што... Совсем оробел народ, - махнул рукой Елань в заключение рассказа.
- А где теперь? - спросил Федор.
- Всех четырех в трибунал послали... Што народ у фронта с толку сбился, это верно: на неделе по четыре раза встречали и белых и красных, спутались, кто первым приходил, кто последним, кто обижал крепко, а кто и не трогал... Лошадей што поугнали - и не счесть, а телег поломано, сараев сожжено, посуды разбито, растащено - лучше и не помнить. Со скотиной, положим, крестьяне узнали, как спасаться: загонят в чащу лесную целые табуны, да так и не выводят оттуда, корм по ночам таскают. А солдаты придут: лошади где, коровы?
- Всех угнали... подчистую.
- Кто угнал?
Тут ежели белым - так на красных говорят, а красным - на белых. Сходило. Но не всегда и тут сходило, дознаваться потом стали, разведку по лесам пускали... Отыщут табун - пригонят, а деревня - реветь... Только что же слезы поделают, когда и кровь нипочем?!
По пути к полкам заехали в какое-то село:
- Совет есть?
- Совет? - ёжились мужики. - Да был Совет...
- Где был?
- А, надо быть, в этом доме, - показывают на большой заколоченный дом.
- Теперь-то где?
- Теперь-то? А кто его знает... На селе... Там вон где-то... в конце...
- Так што же вы, ребята, неужто не знаете?
- Да чего нам... нет, не знаем ничего. Поезжайте вон на тот конец, там, может, скажут...
- Вы же сами - здешние?
- Как же - тут все живем.
- И не знаете, есть ли Совет?
- Надо быть, есть...
- А староста есть?
- И староста есть.
- А молоко есть?
- И молоко есть.
- Ну-ка, кринку, поскорее, да холодного!
- Это можно... Ванюшка, эй!
Отрядили мальчишку, послали за молоком; не знали, как держаться, о чем говорить. Нашлись двое - признали Чапаева. Но еще долго, упорно не верили, что приехавшие "не из офицеров будут". Наконец по разным признакам, по фактам, по общим воспоминаниям - поверили. Стали говорить охотно и легко. В разговоре сквозило сочувствие, но усталость, усталость... И перепуг... глубокий, хронический, заматерелый...