Внезапным ударом в тыл предполагалось создать панику в неприятельских рядах и, пользуясь замешательством, отнять артиллерию, про которую донесла разведка. Пальба за рекой давала понять, что неприятель и заметил и верно понял наш маневр, - шансы на успех понижались.
Выехали на косогор. Внизу - крошечная деревушка Скобелево; отсюда поведем наступление на Пилюгино. Прискакала разведка, сообщила, что Скобелево оставлено неприятелем еще накануне вечером. Подошли к деревне. Крестьяне жались около хат и робко посматривали на входившие войска.
- Сегодня белые, завтра красные, - причитали они, - потом опять белые, потом красные, - не видим краю... И хлеб-то у нас поели, и скотину забрали, обездолили кругом... - Потом почесывали затылки и с философской примиренностью добавляли: - Оно, што же говорить, война... понимаем - жаловаться не на кого. Да трудно стало, силы нет... И когда она только окончится, проклятая? Чай бы, отдохнуть надо.
- Когда победим, - отвечали им. - Раньше никак не окончить.
- Это когда же? - смотрели они усталыми стеклянными глазами.
- А сами не знаем. Вот помогайте - скорее пойдет... Коли дружно возьмемся, где же ему устоять, Колчаку-то?
- Где устоять!.. - соглашались мужики.
- Значит, помогать надо...
- И помогать надо, - соглашались они дальше. - Пойди-ка помогай. Ты ему помог, ан вы деревнюшку и заняли... Только за вас тронулся, а он ее назад отберет, тут и гляди, как тебя с двух сторон подбивать начнут. Наше-то Скобелево насмотрелось всякого: и ваших бывало много, и гоняли тут нас не одиножды... Так по подвалам-то оно складнее, - ни туда ни сюда...
Мы объясняли мужикам на ходу, торопясь, нагоняя ушедших, в чем они ошибаются, что для них означает офицерская, барская власть Колчака, что - власть Советов... Понимали, соглашались, но видно было, что толковали с ними на эти темы редко и мало, знать они путем ничего не знали и крутили разговор только около "покоя".
Так не везде случалось, - лишь по глухому захолустью, по таким дырам, как Скобелево. В больших селах - там обычно кололись резко на две половины непримиримых врагов: с приходом белых задирала голову одна половина, мстила, издевалась, преследовала, выдавала: с приходом красных торжество было на стороне других, и они тоже, разумеется, не щадили своих исконных врагов...
Части проходили деревней, одна за другой переправлялись через небольшой мост, рассыпались по лугу, выстраивались цепями. Из Пилюгина открыли по лугу артиллерийский обстрел...
Но уже далеко на правый край отбежали первые цепи, за ними тонкой, жидкой ленточкой выстраивались другие, кучки пропали, растаяли, верный прицел взять было крайне трудно, - результаты обстрела были самые ничтожные.
Вошли с Чапаевым в избу, спрашиваем молока. Перепуганная стрельбой хилая, больная хозяюшка притащила кринку, положила краюху хлеба, ласково, любовно, заботливо помогала толпившимся тут же красноармейцам и их кормила, рассказывала, как страшно ей было, когда тут стреляли по деревне... Когда стали отдавать за молоко деньги - отказывается, не берет.
- Я, - говорит, - и так проживу, а вам кто ё знает, сколько воевать придется.
Так и не взяла. Деньги мы сунули ребятишкам; они жались около матери, цеплялись ей за подол, как звереныши, поглядывали блестящими глазенками на незнакомых людей с винтовками, револьверами, шашками и бомбами.
- Вы-то платите, - заметила хозяйка. - Хоть и не надо мне, а ладно... Сена ли, овса ли, за все отдают... А те - обглодали начисто, хоть бы тебе соломинку заплатили... И Ванюшку, сына, с лошадью погнали... Вернется ли - один бог знает...
В ее голосе, в манерах не было подобострастия - говорила правду. Хоть не всегда, не везде расплачивались наши - не знала она того, а про "колчаков" в каждом селе, в каждой деревнюшке одно и то же: обдирают, не платят, растаскивают начисто...
Мы сидим в халупе, и видно из окна, как рвутся по лугу снаряды - в двух-трехстах саженях. Здесь и там, одно за другим непрестанно появляются над землей маленькие облака густого черного дыма, и за каждым появлением такого облачка содрогается воздух, трясется земля, как бубенчики, заливаются стекла в окнах халуп. Неприятель бьет по цепям, но неудачно, наугад, без всяких результатов, - перелеты на многие десятки саженей... Мы задерживаемся, ждем свою артиллерию, чтобы с места в карьер пустить ее в дело. Выхожу из халупы, забрался на пригорок, лежу. Вдруг прибегает женщина. Оглянулась по сторонам, вытащила что-то из-под фартука, сует:
- На-ка, на, скорее...
Посмотрел - яйцо, и, не понимая, в чем дело, полный недоуменья, смотрю на нее широкими глазами:
- Сколько заплатить?
- И, што ты, родимый, - обиделась она. - Поди, заморился... Какие тут деньги, ешь-ка, знай...
Она торопилась, видно было и по речи и по движеньям, - скажет и оглянется: заметят, дескать, деревенские, а белые придут - доложат, так беды не оберешься...
- Да што ты так-то? - спрашиваю.
- А братец с вами у меня... родной... заодно воюет... Тоже в Красной Армии состоит... Говорили, белые-то заколотили вас, Самару будто взяли, - верно ли?
- Нет, милая, неверно, - отвечаю. - Совсем неверно. Сама видишь, кто кого колотит.
- То-то вижу... Ну, будь живой, касатик...
И она поспешно юркнула с косогора, прячась и оглядываясь, пропала среди изб... А я сидел со странным, радостным, особенным чувством. Смотрел на яйцо, чему-то улыбался и представлял себе образ этой милой простой женщины. Есть у нас везде - думалось мне - даже и в такой дыре, Скобелеве, свои люди... Хоть и не понимают, может, многого, а инстинктом чувствуют, кто куда идет... Вот она, женщина-то, посмотри: ждала... дождалась... рада... и теперь не знает, чем доказать свою радость... яйцо сунула...
2. В цепи
Пришла артиллерия, указали ей путь, и по лощине, натуживаясь и ныряя, потянули лошади тяжелые орудия. Мы видели, как остановились батареи сзади цепей, как мелькнул первый огонек: бббах... ббб... ах... Дальше - без перерыва. Цепи услышали свою артиллерию, пошли веселее... Мы сели на коней и, в сопровождении ординарцев, поскакали вперед. Выехали на гору - оттуда Пилюгино как на ладони: прямой дорогой тут не больше трех верст. По флангам, к цепям, разъехались в разные стороны: Чапаев - направо, я - налево.
- Товарищ, - обратился ко мне вестовой, - это чего там, наши, гляди-ка, отступают, што ли, бегут... Сюда, надо быть?..
Я посмотрел. Действительно, какая-то суматоха, - красноармейцы перебегают с места на место, цепь то сожмется, то растянется снова... Мы - туда. Разъяснилось дело очень просто: цепь перестраивалась и брала иное направление.
Поле здесь засеяно подсолнухами; с трудом продирались мы между здоровенными колючими стволами... Добрались до первой линии, слезли с коней, вестовой шел с ними шагах в тридцати, я сам прилег в цепь. По сторонам у меня лежали молодые ребята с загорелыми лицами, оба короткие, широкоплечие крепыши - Сизов и Климов. В цепи, когда наступает она, тихо, не услышишь голоса человеческой речи, - только команда рявкнет или кашлянет, отплюнет кто-нибудь. Да редко-редко кто обронит случайное слово. Моменты эти глубоко содержательны: под огнем, в свисте и звоне пуль, каждый миг ожидая, что она пробьет тебе череп, ноги, грудь, - не до слов, не до разговоров. Ты преисполнен сложных, быстро изменчивых, обычно неясных дум. Становишься сосредоточенным, молчаливым, почти злым. Мысли путаются, хочется вспомнить разом как можно больше, как можно скорее - в один миг, чтобы ничего-ничего не забыть, не опустить. И кажется, что главного-то как раз и не вспомнил, а надо торопиться, спешить надо...
Перебежки одна за другой, все чаще, все чаще... Ближе враг... Совсем близко... Еще минута - и перебежек не будет, за последней перебежкой - атака... Ради этого страшного момента, именно ради атаки, и торопишься теперь все разом, как можно скорее, вспомнить... Там - предел, черная бездна...
Я тихо опустился между бойцами. Они посторонились, посмотрели неопределенно мне в лицо, ни о чем не спросили, - как лежали в молчании, так и остались... Полежав, помолчал и я, но стало тягостно от мертвящей тишины, - вынул кисет, свернул цигарку, закурил.
- Хочешь, товарищ? - обратился к соседу.
Он поднял голову, как бы не поняв сразу и изумившись моему вопросу; еще больше удивился он тому, что вдруг, так вот неожиданно услышал з д е с ь, т е п е р ь - человеческую речь. Подумал одно мгновенье, и я увидел, как глаза его осветились, повеселели.
- И то дело, давай, - потянулся он за кисетом. - Эй, Сизяк, - обратился тут же к Сизову, - что землю жуешь? На-ка, лучше закури с нами...
Сизов так же медленно, как и Климов, приподнял голову и посмотрел на нас угрюмым, строгим взглядом, а потом завернул, закурил, стал и сам веселее... Разговора нет никакого, только бросаем отдельные слова: сыро... колется... потухло... вишь, летит...
- Перебежка!!! - раздалась команда.
Мигом вскочили. Разом, как резиновая, подпрыгнула вся цепь. Она не выпрямилась во весь рост, а так и застыла горбатая.
- Бегом!!! - раздалось в тот же момент.
Все кинулись бежать, далеко вперед себя выбрасывая винтовки... Бежал и я, согнувшись в дугу, неровным, ковыляющим бегом. Неприятель затарахтел пулеметами, заторопился ружейными залпами.
- Ложись! - раздалась тотчас же новая команда.