- А пущай... всего бывает... Чего же нам теперь... - получал Терентий завитушки слов вместо серьезных и ясных ответов.
- Да не поймешь ничего, говори яснее, - не выдержал и раздражился Лопарь.
- Недогадлив больно, паренек. А ты подумай - может, и догадаешься...
- Нет, подожди ты, подожди, - остановил Терентий Лопаря, опасаясь, что тот сорвет беседу. - Что Совет-то, спрашиваю, хорош тут али не больно: делом ли занимается?
- А чего ему не делать-то, известно... Наряды вот Горшков только неправильно...
- Неправильно? - И Лопарь на живое слово кинулся, как кошка на мясо.
- Так а што ж: тестя небось кажин раз норовит обойти, а нашему брату, знай, подсыпает, когда и очередев-то нету никаких.
- А ты жаловаться бы, - подсказал Терентий. - В Совет иди, докажи, расскажи: ему, негодяю, живо усы-то подкрутят.
- Да, подкрутят, - упадочным голосом сглушил мужичок и безнадежно прихлопнул по крупу вожжами, - того гляди, подкрутят: сам как раз и угодишь, куда не надо...
- Ну, что это чушь-то молотишь? - осердился снова Лопарь.
- Не молотишь, а так точно навсегда, - сокрушенным голосом сказал возница, и голова у него, словно у мертвой птички, свесилась на сторону.
- Случаи были? - крепко и прямо, словно следователь, спросил Терентий.
- То-то и дело, были...
- Ну, и что же?
- Ну, и ничего же, - повел мужичок заиндевелыми губами. - Было да и не было. "Жил да помер до сроку - всего и проку"...
- А молчали что? - вгрызался Лопарь.
- Да так и молчали, чтоб тише было... - невозмутимо и тонко пояснял хитроватый мужичок. - Как помолчишь - оно само отходит...
- Шутка шуткой, - отсек Лопарь, - а того... - И, словно спохватившись, прибавил добродушно: - Да, впрочем, убыток ли еще тебе ехать-то, дядя? В Советах вон бумажки висят везде: "Едешь - плати, што берешь - опять за все плати". Читал? Видал сам-то?
- Видал... пущай висит...
Лопарь плюнул досадно, уткнулся глубоко в потный ворот, смолк, - он привык разговаривать в городе, с рабочими, в открытую, совсем по-иному, а так не умел: уклончивые, невнятные, хитрецкие ответы раздражали его не на шутку. Во весь путь до Ивантеевки он не сказал больше ни слова, а терпеливый Терентий Бочкин еще долго-долго в потоке фальшивых и туманных мужичьих слов вылавливал, будто драгоценные жемчужинки, отдельные мелкие факты, редкие мысли и соображения, которыми оговаривался словоохотливый хитрый мужичок.
В санях у Федора и Андреева шел совсем иной разговор.
- Ты сам был, Гриша, у него в отряде? - спрашивал Федор парня.
- Так и ногу с ним навредил, - ткнул Гриша пальцем в сиденье. - Все лето по степям из конца в другой гоняли: они за нами охотют, а мы норовим, как бы их обмануть... Ч е х а - этот дурак, а вот к а з а р у не обманешь: сам здесь вырос - чего от его ждать?
Гриша, откинув ворот, боком сидел на облучке, и Федору было отчетливо видно его загорелое, багровое лицо: мужественное, открытое, простое. Особо характерно и крепко ложилась его верхняя губа, когда после волнующей речи опускал он ее, притискивая и покрывая нижнюю. Расплюснутый, широкий нос, серые густые глаза, низкий лоб в маслянистых морщинах, - ну, лицо как лицо: ничего примечательного! А в то же время сила в нем чувствовалась ядреная, к о р е н н а я , настоящая. Грише было всего двадцать два года, а, по лицу глядя, вы дали бы ему и тридцать пять: труды батрацкой жизни и страданья с оторванной в бою левой ногой положили неизгладимые печати.
- Ну и что о н , молодой? - любопытствовал Федор, продолжая начатый раньше разговор.
- Да, молодой совсем: тридцати годов, надо быть, нету...
- Из здешних, что ли, - казак?
- Какой казак... От Пугачева тут деревня будет Вязовка - в ней, надо быть, и жил. А другие говорят - в Балакове жил, только приехал сюда. Кто их разберет...
- Из себя-то как? - жадно выпытывал Федор, и видно было по взволнованному лицу, как его забрал разговор, как он боится проронить каждое слово.
- Да ведь што же сказать? Однем словом - герой! - как бы про себя рассуждал Гриша. - Сидишь, положим, на возу, а ребята сдалька завидят: "Чапаев идет, Чапаев идет..." Так уж на дню его, кажись, десять раз видишь, а все охота посмотреть: такой, брат, человек! И поползешь это с возу-то, глядишь - словно будто на чудо какое. А он усы, идет, сюда да туда расправляет, - любил усы-то, все расчесывался...
- Сидишь? - говорит.
- Сижу, мол, товарищ Чапаев...
- Ну, сиди, - и пройдет. Больше и слов от него никаких не надо, а сказал - и будто радость тебе делается новая. Вот што значит н а с т о я щ и й он человек!
- Ну и герой... Действительно герой? - щупал Федор.
- Так кто про это говорит, - значительно мотнул головою Гриша. - Он у нас ищо как спешил, к примеру, на Иващенковский завод? Уж как же ему и охота была рабочих спасти: не удалось, не подоспел ко времю.
- Не успел? - вздрогнул Андреев.
- Не успел, - повторил со вздохом Гриша. - И не успел-то малость самую. А што уж крови за это рабочей там было - н-ну!..
Гриша тихо махнул рукой и опрокинул тяжелую голову...
В грусти промолчали целую минуту. Потом Гриша тише обычного сказал:
- По-разному говорят, только уж самое будет малое, коли две тысячи считать. Так их между корпусами рядами-то и выложили, весь двор завален был - и женщины там, и ребятишки, ну, и старухи которые - однем словом скажу: всех без разбору. От как, сволочь...
Он слышно скрежетнул зубами и дернул за вялые вожжи.
- Видел сам-то? - пытал его Федор.
- Как не видать... Да уж и говорить бы не надобно... Што же тут видеть: кровь да мясо в грязной земле... Без разбору, подлецы, так на очередь и секли...
- Ну, а он-то как, сам Чапаев?
- Чего же ему оставалось? Во гнев вошел, и глаза блестят, и сам дрожит, как конь во скаку. Шашку с размаху о камень полоснул: "Много будет, говорит, крови за эту кровь пролито! И вовеки не забудем, и возьмем свое!.."
- А взял? - серьезно спросил Андреев.
- Да как еще взял! - быстро ответил Гриша. - Он, словно чумной, кидался по степи, пленных брать не приказал ни казачишка. "Всех, - говорит, - кончать, подлецов: Иващенкин завод не позабуду!".
И опять помолчали. Клычков опрашивал дальше охотливого Гришу:
- А што ж, Гриша, у него за народ был, бойцы-то: откуда они?
- Так, здешние, кому ж идти? Наш брат пошел, батрак, да победнее который... Бурлаки опять же были, эти даже первее нас ушли...
- Што же, полк, што ли, чего у вас было?
- Да, был и полк, когда в Пугачах стоял, а потом все больше отрядом звали, - он и сам, Чапаев, полком-то не любил прозывать: отряд, говорит, да отряд, это больше к делу идет...
- Н-да... Отряд... Ну, а раненые с отряда, убитые у вас - их-то куда девали?
- Девали, - раздумчиво протянул Гриша, собираясь с мыслями. - Всяко девали: то не успеешь подобрать, этих казара докалывала, - небось, не оставит. А кого заберешь, - по деревням совали: тут у нас везде народ свой. И здесь вот бывали, в Таволожке. Да где не было - везде было...
- А лечили как?
- Тут и лечили, только лекарствов, надо быть, не было никаких, а чем бабушка вздумает, тем и помогает... Коли другой в город сноровит - этому еще туда-сюда, а здесь-то по деревням - эге, как залечивали!.. Ну, и где же ей, бабе темной, ногу закрыть, коли от ноги этой жилочки только болтаются да кости крошеные в погремушки хрустят... Какой тут баба лекарь человеку?
- А были такие? - с дрожью в голосе справился Федор.
- Отчего же не быть: на то война!
- Вот правильно! - брякнул нежданно Андреев, все время сидевший молча, глубоко в тулуп укутав голову, словно злой на кого али чем недовольный. - Верно говоришь! - повторил он с силой и дружески хлопнул Гришу по тулупине.
- Ну, известно, - смахнул тот весело рукой. - Всего бывало!
- Гриша, - перебил Федор, - Гриша, а питались по деревням же?
- По деревням... - осанисто ответил парень, видимо очень довольный, что так им интересуются. - С собой возили мы мало, - и где его возить, куда девать было? Тут все по деревням: они придут - они берут, мы придем - опять берем. Деревень кругом пятнадцать выходило, куда ни заверни!
- Да, тяжеленько было, - вздохнул и Клычков.
- Всем тяжело было... А нам рази легко? - подхватил Гришуха, словно боясь, что его поймут неправильно.
- Конечно, не легко, - торопливо поддакнул Федор.
- То-то и оно, - успокоился Гриша. - Всяко было! Мало ли што, - откажутся там иной раз хлеба, к примеру, дать, овса ли лошадям аль и лошадей сменить, коли своих невмоготу уморим: надо было... Раз надо, значит, давай - разговор короткий. И, думаю я, одинаково тут выходило, - што у нас, што у н и х ... Чего выхваляться, будто очень все-де красиво загибалось? И некрасиво бывало... Ты целые сутки не жрамши, скажем, да с походу, а тут хлеба куска не дают, - где же она, красота-то, уляжется? Перво-наперво словом: дай, мол, жрать хотим. А он тебе кукиш кажет. Дак в улыбку, што ли, с ним играть? Ну, тут под арест кого, а что пузо потолще - и в морду заедешь, где с им рассусоливать...
- Били? - затаил дыхание Клычков.
- Били! - ответил просто и твердо Гриша. - Все били, на то война.
- Молодец, Гришуха! - снова и весело сорвался Андреев.
Андреев любил эту чистую, незамазанную, грубоватую правду.
- А меня не били? - обернулся Гриша. - Тоже били... да сам Чапаев единожды саданул. Что будешь делать, коли надо?
- Как Чапаев, за што? - встрепенулся Федор, услышав (в который раз!) это магическое, удивительное имя.
- А я на карауле, видишь ли, стоял, - докладывал Гриша, - что вот за Пугачами, вовсе близко, станция какая-то тут... забыл ее звать. Стою, братец, стою, а надоело... Што ты, мать твою так, думаю, за паршивое дело это - на карауле стоять. Тоска, одним словом, заела. А у самого вокзала березки стоят, и на березках галок - гляжу - видимо-невидимо: га-гага... Ишь раскричались! Пахну вот, не больно, мол, гакать станете! Спервоначалу-то подумал смешком, а там и на самом деле: кто, дескать, тут увидит, - мало ли народу стреляет по разным надобностям? Прицелился в кучу-то: бах, бах, бах... Да весь пяток и выпалил сгоряча... Которых убил - попадали сверху, за сучки это крылышками-то, помню, все задевали да трепыхались перед смертью. А што их было - тучами так и поднялись... поднялись да и загалдели ядреным матом. Кто его знал, что о н у коменданта сидит, Чапаев-то. Выходит - туча тучей.