Затем случилась история с тринадцатью беглецами тюремной спецшколы. Тут без шума не обошлось. Но в конце концов сошло Витьке и это.
А Цезарь Лот покидать родные края не собирался. Как узнал наконец Витька, этот мальчишка был той же спецшколы, но отказался уходить через грань, потому что искал родителей. И вот, выходит, нашел... Однажды Анда, дочь Кира, сказала: - Витенька, папа-мама Цезаря уехали, комната их занята, пусть Цезарь переночует с тобой... И свет у себя не включайте, ладно? Так надо...
Витька пожал плечами: надо - значит, надо. Когда он оставался в таверне на ночь, то спал обычно в узкой, похожей на коридор тесной комнатке, бывшей кладовке. Мебели не было, только у торцевой стены стоял сколоченный плах широченный топчан. Для Цезаря принесли раскладушку. Легли в темноте, за окнами стояла непроницаемая августовская ночь. Лишь редка мигал на недалекой грузовой станции прожектор. Из открытой форточки несло запахом увядающей лебеды и нагретых за день шпал.
Цезарь дышал тихо, но раскладушка была старая и ржаво пищала при малейшем шевелении.
- Извини, пожалуйста, -вдруг сказал Цезарь. - Я, кажется, мешаю тебе. Такая скрипучая кровать...
- Не мешаешь. Скрипи на здоровье, - отозвался Витька. Он думал, что до сентября три дня. Завтра возвращаться в "Сферу", послезавтра - в Ново-Томск, и здесь он окажется снова не раньше зимних каникул.
- Извини, - опять сказал Цезарь. - У тебя нет фонарика? "Вот не спится человеку..."
- Нет... - буркнул Витька. Цезарь как-то очень-очень притих. Даже раскладушка словно затаила дыхание. Витьку царапнуло: "Зачем я с ним так?" - Если надо не очень ярко, я могу посветить... Он поднял минец, привычно вобрал клетками кожи электрическое щекотание воздуха, согнал покалывающие токи к ногтю, сказал: "Гори..." Маленькая шаровая молния послушно и мирно засветилась над пальцем. Витька, будто жонглер, понес шарик на минце к Цезарю. Тот сел навстречу. Витька увидел, что он смотрит на шарик без удивления. Это Витьку слегка разочаровало. - Ну, где светить?
Цезарь повел голым плечом. На коже чернела маленькая бусина.
- Клещ присосался. Даже не знаю когда. Только сейчас нащупал.
- У, зверюга... - сказал Витька, наклонившись. Клещ был местной породы, водился в сорняках городских окраин. Пакостный и заразный. - Это зловредная тварь, так просто не вытащить.
- Ну уж... - отозвался Цезарь, и впервые в его голосе прозвучала еле заметная снисходительность. - Вылезет как миленький. - Он придвинул к набухшему клещу прямую, будто зеркальце, ладонь, пошептал что-то. Бусинка шевельнулась, задергалась, вытаскивая кожи крошечные лапки. Скатилась Цезарю на колено, потом на простыню. Он брезгливо взял клеща на помусоленный палец, шагнул к черному окну, встал на подоконник, щелчком сбросил "зверюгу" в форточку. Прыгнул на пол и сказал Витьке: - Большое спасибо.
- Подожди. Небось, он в тебя всякую дрянь занес. облучим шариком. Лучше всякой прививки будет... Ты этой штуки не бойся.
- Уверяю тебя, я ничуть не боюсь. - Цезарь подставил плечо. Витька почти коснулся светлым шариком припухшей на месте укуса кожи. И пока лучение убивало в крови Цезаря всякую заразу, Витька смотрел на ровный, недавно заросший рубец. Он розовел на руке у самого плеча. Словно Цезаря обожгло раскаленной проволокой. Не надо было спрашивать, но Витька не удержался: - Где тебя так?
Цезарь ответил без охоты, но и без промедления: - Чиркнуло тогда, в машине...
Наверно, он думал, что Витьке вестна его историй. А тот не знал ни про машину, ни про все другое. Но спрашивать не стал. Чем "чиркнуло", можно и так догадаться. Витька поежился, сказал неловко: - Если хочешь, можно сгладить.
- Спасибо, но нет смысла. Все уже прошло, не болит. Витька не настаивал. Может, рубец дорог Цезарю как память о приключениях. Дело хозяйское. Цезарь, словно виняясь за отказ, проговорил: - Я про эти твои шарики уже слышал. От Анды. Я знаю, ты Виктор, который увел ребят...
Витька шагнул назад, послал шарик в угол под потолок. Вернулся на топчан. Сказал оттуда: - Не Виктор, а Витька. В любом случае. - Извини, пожалуйста. - Что ты все время виняешься? Цезарь опять заскрипел раскладушкой. - Видишь ли... Мне показалось, что мои снова тебе неприятны.
- Ни в малейшей степени... - Витька спохватился, что передразнивает Цезаря. Прикусил язык, откинулся на подушку.
Желтый светящийся шарик проплыл под потолком и скользнул в форточку.
- Снова темно... - тихо сказал Цезарь. Кажется, не Витьке, а себе. И раскладушка скрипнула от его вздоха. Часто, в каком-то нехорошем ритме, стучал на дальнем пути поезд. Мелькнул прожектор, и еще глуше стала темнота. Где-то хлопнули негромко и безобидно два выстрела. Ржавого скрипа больше не было, зато проступило в тишине осторожное дыхание Цезаря. Какое-то чересчур затаенное. И Витька... да, он, кажется, понял. И сказал прямо, без всякой насмешки:
- Ты что, боишься спать в темноте? Раскладушка завжала без обиды, а скорее радостно. - Видишь ли, - тут же откликнулся Цезарь. - Я вообще-то этого никогда не боюсь. Но сегодня... должен прнаться, мне не по себе. - Бери постель и шагай сюда.
Цезарь послушался. Без лишней торопливости, но сразу. - Лезь за меня, к стенке. Места много, скрипа никакого. А если что... - Он хотел сказать: "а если что случится я рядом". Но резко устыдился почему-то. Однако Цезарь кажется, понял. Быстро и без суеты он устроился у стены задышал ровно и благодарно. Прошептал: - Спасибо. Здесь прекрасно.
"Чудо ты волосатое", - с каким-то непривычным ощущением подумал Витька. Впервые он чувствовал себя кем-то вроде защитника и покровителя. Цезарь сказал нерешительно: - Может случиться, что я толкну тебя во сне... - Лягайся хоть всю ночь. Я сплю, как убитый. - Спокойной ночи, Вик... Витька. - Угу... - пробормотал он в подушку. И в самом деле стал быстро засыпать.
Сны его, однако, не были спокойными. Сначала он бежал по скользким стеклянным ступеням - вн, вн, потом сорвался, ухнул в мерцающую искрами пустоту. Пустота стала плоской, выгнулась, гибко соединилась в кольцо Мебиуса. Кольцо лопнуло, разлетелось черными бабочками. Он оказался на утрамбованной, горячей от солнца глинистой площадке среди желтых скал под белесым знойным небом. Площадка, скалы и небо раскололись бесшумной черной трещиной, и Витька обреченно упал в эту трещину и летел, летел, умирая от жути падения, пока не оказался на подсолнуховом поле. Не успел он обрадоваться покою и громадным цветам, как цветы эти размазались в желтые полосы, опутали его густым серпантином, спеленали в кокон, и в этом коконе тугая сила вновь швырнула его в пропасть. Витька рвался, разрывал ленты, а они вдруг исчезли, и открывшаяся абсолютная пустота, в которой он повис, была страшнее всего на свете. Он висел в центре этой пустоты и в то же время падал, падал, падал, смутно понимая, что необходимо нащупать глазами и мозгом какою-то нить, скрестить ее с другой, найти в точке пересечения желтый узелок-горошину (которая в то же время - светящееся окошко), зацепиться за нее сознанием, остановить ужас падения...
Он не знал еще, что эти сны - первый сигнал о возможности прямого перехода. Что скоро клетки его тела, его нервы не во сне, а наяву научатся отыскивать среди граней мироздания межпространственные щели и он уже сам, добровольно, будет кидаться в этот страх чудовищного полета одного мира в другой. В страх, от которого нельзя бавиться и к которому нельзя привыкнуть...
И той ночью он метался и вскрикивал во сне, пока не понял, что все кончилось. Он с невероятным облегчением упал на заросшую ромашками поляну, перевернулся на спину и стал смотреть на облака в очень синем небе. Потом облака исчезли. Витька понял, что лежит на топчане и что уже утро, а над его головой - маленькая ладонь с растопыренными пальцами.
Это была рука Цезаря. Он сидел, склонившись над Витькой, и словно прикрывал его от кого-то.
- Извини... - Он убрал руку. - Ты так беспокойно спал. Я решил помочь немного...
- Умеешь, - весело сказал Витька с неожиданным предчувствием чего-то хорошего. - Спасибо. Только не виняйся так часто.
Цезарь как-то неожиданно по-простецки шмыгнул носом и вздохнул: - Ладно... Будем вставать?
- Ага... Только подвинься, ты мою простыню прижал. - Изв... Ой! - Цезарь испуганно округлил глаза и вдруг улыбнулся. И его жесткое некрасивое лицо от улыбки стало... тут сразу не скажешь словами. Совсем другим оно сделалось: по-настоящему мальчишечьим, доверчивым, .мягким, веселым. Таким, каким бывает, наверно, у самого лучшего друга. И Витька не сдержал радостного толчка, похожего на внезапное счастливое открытие. Он засмеялся, ухватил Цезаря за плечи, опрокинул на подушку, взъерошил ему густую щетину прически. И получил веселого тумака! И они с хохотом покатились с лежанки на половицы, комкая простыни и колотя друг друга ногами. И над ними стоял прибежавший на шум Кир, качал головой:
- Какие дети!.. Вставать надо, кушать надо. Витка, хватит. Витка, домой собираться надо. - Фиг!
В то же утро Витька смотался в "Сферу" и дал в Ново-Томск телеграмму, что задерживается у отца на неделю. И на первом товарняке умчался назад, предоставив деду и матери выяснять по телефону отношения и подробности. А родная школа в Ново-Томске проживет несколько дней и без шестиклассника Мохова...
Эта неделя была полностью счастливой. Отец не ругал Витьку за самовольное продление каникул. К Цезарю вернулись столицы родители - с хорошими новостями: следственная электронная машина прнала невиновными их самих и тех людей, которые помогли им вырваться Лебена. Раненый Корнелий Глас. тюремной больницы был переведен в частный госпиталь. Водителя машины Рибалтера амнистировали "в силу нестандартности обстоятельств". Люди, у которых по невестным причинам исчезли индексы, больше не объявлялись вне закона.