Не объяснять же теперь, что такое локальный барьер и почему в Итта-даг можно пойти лишь у осыпи...
"Горка" оказалась ничего себе, забирались минут двадцать. Опять через дубняк и всякие колючки. Люся еще больше обтрепала юбочку и блузку. Но лезла за Витькой послушно и неутомимо.
Для спуска нашли удобную тропинку. И скоро стояли на обочине теплой от солнца бетонки, рядом с решетчатым павильоном автобусной остановки "Солнечные часы".
Сами часы видны были через дорогу. Нкий гранитный цоколь, на нем трехметровый наклонный круг с медными ликами солнца и месяца, черные числа и блестящий, как меч, треугольный перпендикуляр нержавейки. Тень от него лежала между цифрами 4 и 5.
- Смотри-ка, уже половина пятого! То-то я такая голодная!
- Часы неправильно поставлены, - глядя вдоль тракта, сказал Витька. - Сейчас ровно четыре. То есть шестнадцать.
- Ох уж! Откуда ты знаешь?
Витька вынул и молча показал зеркальце. Под бисерным слоем микролампочек светилось красное, чуть размытое число 15.59 и прыгали, торопясь к нолям, секундные цифры.
- Подумаешь, - притворяясь беззаботно упрямой, зевнула Люся. - Может, как раз у тебя неправильно. Элементы сели...
- Здесь нет элементов... Не веришь мне, поверь петуху. Петухи всегда в четыре часа пополудни орут. Слышишь? - Не слышу...
- Да ты что! Вон там, за деревьями! Из-за росших вдоль тракта разлапистых кленов от какого-то недалекого поселка долетел отчетливый петушиный крик. - Не слышу, - снова сказала Люся. Петух опять веселым штопором ввинтил в воздух свой сигнал. В воздух? Или... Люська же вот не слышит...
А может, и правда снова удрал от Филиппа, сидит под колоколом и орет на всю... на весь Кристалл? А если не удрал? Если - нарочно? Черт, здесь никогда ничего не узнаешь. То ли дело в Реттерберге...
"Ты врешь, - сердито сказал себе Витька. - Тебе просто хочется туда. Раньше обещанного срока... Дед опять будет ругаться, а отец скажет: "Какая тебя муха укусила..." "Ага, укусила... Пчелка за пятку..." И сразу - жуть воспоминания: летящая навстречу махина тележки, рубящий пространство кабель... А если все это связано? Петух, "пчела", непонятный страх?
Витька зажмурился, вздохнул, словно вновь пропуская над собой стремительную тяжесть робота.
"Да при чем здесь "пчела"? Это же просто дурацкий случай... У тебя, Витторио, кислое настроение, потому что не получился там, в храме, разговор. А к такому настроению все дурацкие мысли и страхи клеятся..." А петух еле слышно, далеко, но все еще кричал. "Но я же боюсь не за себя, - понял Витька. И посмотрел на Люсю. -И не за нее. Она здесь тоже ни при чем..."
- Люсь, часики все-таки точные, - сказал он твердо. - Хочешь на память? На, держи... - Он вложил зеркальце ей в ладонь. Да, это был подарок Цезаря, а подарки отдавать другим не полагается, но сейчас ничего другого Витька придумать не мог. Чем-то надо было загладить вину перед Люсей. Ведь то, что он сделает через минуту, будет плохо. Обидно для нее, непонятно. Она смотрела и радостно, и неуверенно: - А... почему? Я же...
- Надо, - вздохнул он. Желто-красный автобус трех сцепок уже подкатывал, шипел тормозами.
Витька потянул Люсю к сложившейся в гармошку двери, пропустил вперед, подтолкнул:
- Давай... - И сам отскочил назад. - Сойдешь у "Сферы", забеги к Скицыну, скажи: Витька уехал на два дня. Миша поймет...
Люся испугалась по-настоящему:
- Куда ты?
- Срочно надо. Потом объясню.
Она качнулась к нему двери. Но он вскинул скрещенные ладони: "Все! Решено!"
И дверь шумно задвинулась, и автобус зашипел, приседая на шинах и набирая ход. И ушел, оставив мальчишку в пустоте жаркого дня. Петуха уже не было слышно, зато в траве у обочины ободряюще трещали кузнечики.
Витька прищуренно глянул через дорогу. Правее солнечных часов деревья словно таяли, размывались в воздухе. В открывшемся дымчатом пространстве косо торчал угол зеленоватого трехэтажного дома с квадратной башенкой над карном. "Значит, правильно. Все как надо..." Этот дом с обшарпанной штукатуркой, ржавым флажком-флюгером на шпиле башенки и мятой трубой водостока возникал везде, где Витьку настигало неодолимое желание оказаться там. И Витька знал, что позади дома, за разваленным каменным забором, идет по ложбине грузовая рельсовая линия, которая потом выходит на Окружную Пищевую. Надо только дождаться состава, который на подъеме "пых-пых", догнать заднюю платформу...
Стараясь не ступать на больную пятку, Витька перебежал горячий бетон, потом жесткую траву обочины. С размаха уперся ладонями в зеленую штукатурку. Отдышался, посмотрел назад. Не было тракта, часов и остановки. Были старые дома Рыночного пригорода, кирпичная башня церкви Смиренных искателей. Пыльные заросли стрелолиста.
У мусорного контейнера сидел мирный окраинный пес клочковатой реттербергской породы. Взглядом спрашивал: "Ты мне что-нибудь дашь?" Витька развел руками:
- Извини, сам лопать хочу, да ничего нет. Пес винил. Помахал хвостом. Негромко, далеко еще, прогудел грузовой локомотив.
Пробитое стекло 1
Товарный состав неспешно ехал по высокой насыпи через болотистую равнину. Над круглыми грудами кустов, над камышами и зеркальцами воды сновали темно-серые птички. Может быть, кулики?.. Витька сидел на порожнем ящике у левого борта платформы. Эта задняя открытая платформа была пуста, лишь перекатывалась туда-сюда гулкая жестяная канистра.
Слева и впереди открывался Реттерберг. Белые с разноцветными крышами коттеджи предместий, за ними блестящее на солнце стеклянное многоэтажье. Зеленая гора со старинной крепостью, иглы антенных вышек, маленькие на фоне небоскребов колокольни и средневековые башни...
Болото кончилось, потянулся луг. Насыпь стала делать плавный поворот, путь пошел на подъем. Состав сильно замедлил ход. Витька перебрался на подножку и прыгнул. Съехал на кожаной заплате по ровной траве откоса. И пошел через луг, путаясь кроссовками в нком клевере и раздвигая стебли высокого прянника - похожего на иван-чай, но с белыми цветами, которые разбрасывали густую пахучую пыльцу. Летали бабочки, что-то звенело в траве.
...После судебной реформы, скоропалительно проведенной правительством Западной Федерации, после всеобщей амнистии и отмены обязательных биоиндексов, отец перебрался таверны "Проколотое колесо" в Плоский квартал - старое предместье, которое треугольным мысом втыкалось в луговые окрестности Реттерберга на юго-западе.
Зачем он переехал? Кто его знает. Может, не хотел осложнять жнь Киру, хозяину "Колеса". Может, что-то вышло между ними (хотя едва ли: Кир на отца чуть не молился). Может, отцу и правда удобнее работать на новом месте? Хотя чем удобнее-то? Квартира маленькая, на верхнем этаже пыльного двухэтажного дома - комната да кухня. И делать все приходится самому, а в "Колесе" Анда помогала, дочка хозяйская. И безопаснее там было. Отец говорит: "Какая сейчас может быть опасность? Реформа же! Вот и уланский корпус передали в ведение муниципалитетов. И экран у меня к тому же..."
Экран - это конечно. Могучее защитное поле силового генератора с принципом действия, который невестен здешним властям и ученым деятелям. Да ведь на него энергии не напасешься...
Луг закончился, Витька прошел через квартал дощатых домишек с огородами и пленочными теплицами. Это были остатки знаменитого раньше "Деревянного колеса", где обитал всякий сомнительный люд. Местные пацаны с неулыбчивыми лицами играли на немощеной дороге в "банки-обручи". На Витьку смотрели без дружелюбия, но не приставали. Знали уже.
Потом потянулась Сухоречная улица с дешевыми кино, мастерскими и магазинчиками в первых этажах старых домов, чахлый сквер с громким названием "Сад принцессы Анны", а за сквером показался угловой дом, где и жил Михаил Алексеевич Мохов - эмигрант, частный экспериментатор, паспорт-браслет номер такой-то, индекса не имеет.
Вход был отдельный - на узкую деревянную лестницу. Витька, слегка нервничая, набрал на двери сложный семначный код плюс еще две цифры - свой позывной - чтобы отец не кричал через динамик: "Кого там несет?"
На лестнице пахло пылью давно не мытых ступеней. Дверь в комнату была приоткрыта. Отец оглянулся на шаги. Он сидел у обширного (и очень старого) стола, заваленного пленками, программными дисками и бумагами. На столе горела желтая лампа, окно было завешено черной шторой, в дырку на ней пробивался колючий лучик.
- Ну-с, - без особой ласковости пронес Мохов-старший. - Ваше сиятельство явилось. Как всегда, раньше графика... Чем обязан?
Витька скинул кроссовки. Сел на узкую кровать, привалился спиной к штукатурке. Поставил пятки на край жесткой постели (в правой опять толкнулась боль). Обнял белые от пыльцы прянника колени, взглянул -за них на отца. Тот, как обычно, всклокочен и небрит. Густо-густо, гораздо заметнее, чем раньше, блестит в щетине седина. - Ну... чего прискакал-то? - спросил отец уже мягче. - Соскучился, - сказал Витька тихо, но с вызовом. - Уж будто бы... - пробубнил отец. И отвернулся к столу. Витька вздохнул, подошел. Взял отца за плечи, грудью прилег на его костлявую спину. Почесал ухо о его колючую щеку. Прежде чем отец к этому как-то отнесся, шагнул в сторону. Взял наугад со стола листок с отпечатанными строчками. Забормотал с понимающим видом:
- "Соединение пространств и возникновение эффекта перехода вовсе не есть результат деформации Кристалла и предвестие всеобщего космического краха, как то пытаются представить нам господа Института философии. Это, наоборот, логическое следствие развития Вселенной, которая в результате своего совершенствования обретает новые формы и свойства... Логично то, что первыми носителями этих свойств в человеческом сообществе являются дети, не отягощенные консерватмом и так называемым "житейским здравомыслием"..."
- Ну и как? Все понятно? - ехидно поинтересовался отец. - Ага... Только ерстка.