Наследник, к которому Ростислав Адамыч случайно обратился с этим вопросом, к сожалению, не знал по-французски и потому ограничился одним одобрительным и легким кряхтением. Зато другой наследник, молодой человек с желтоватыми пятнами на лбу, поспешно подхватил: "Вуй, вуй, разумеется".
- Может быть, - снова заговорил г. Штоппель, - вы умеете ходить на руках, поднявши ноги, так сказать, кверху?
Недопюскин с тоской поглядел кругом - все лица злобно усмехались, все глаза покрылись влагой удовольствия.
- Или, может быть, вы умеете петь, как петух?
Взрыв хохота раздался кругом и стих тотчас, заглушенный ожиданием.
- Или, может быть, вы на носу...
- Перестаньте! - перебил вдруг Ростислава Адамыча резкий и громкий голос. - Как вам не стыдно мучить бедного человека!
Все оглянулись. В дверях стоял Чертопханов. В качестве четвероюродного племянника покойного откупщика он тоже получил пригласительное письмо на родственный съезд. Во все время чтения он, как всегда, держался в гордом отдалении от прочих.
- Перестаньте, - повторил он, гордо закинув голову.
Г-н Штоппель быстро обернулся и, увидав человека бедно одетого, неказистого, вполголоса спросил у соседа (осторожность никогда не мешает):
- Кто это?
- Чертопханов, не важная птица, - отвечал ему тот на ухо.
Ростислав Адамыч принял надменный вид.
- А вы что за командир? - проговорил он в нос и прищурил глаза. - Вы что за птица, позвольте спросить?
Чертопханов вспыхнул, как порох от искры. Бешенство захватило ему дыханье.
- Дз-дз-дз-дз, - зашипел он, словно удавленный, и вдруг загремел: - Кто я? кто я? Я Пантелей Чертопханов, столбовой дворянин, мой прапращур царю служил, а ты кто?
Ростислав Адамыч побледнел и шагнул назад. Он не ожидал такого отпора.
- Я птица, я, я птица... О, о, о!..
Чертопханов ринулся вперед; Штоппель отскочил в большом волнении, гости бросились навстречу раздраженному помещику.
- Стреляться, стреляться, сейчас стреляться через платок! - кричал рассвирепевший Пантелей, - или проси извинения у меня, да и у него...
- Просите, просите извинения, - бормотали вокруг Штоппеля встревоженные наследники, - он ведь такой сумасшедший, готов зарезать.
- Извините, извините, я не знал, - залепетал Штоппель, - я не знал...
- И у него проси! - возопил неугомонный Пантелей.
- Извините и вы, - прибавил Ростислав Адамыч, обращаясь к Недопюскину, который сам дрожал, как в лихорадке.
Чертопханов успокоился, подошел к Тихону Иванычу, взял его за руку, дерзко глянул кругом и, не встречая ни одного взора, торжественно, среди глубокого молчания, вышел из комнаты вместе с новым владельцем благоприобретенной деревни Бесселендеевки.
С того самого дня они уже более не расставались. (Деревня Бесселендеевка отстояла всего на восемь верст от Бессонова.) Неограниченная благодарность Недопюскина скоро перешла в подобострастное благоговение. Слабый, мягкий и не совсем чистый Тихон склонялся во прах перед безбоязненным и бескорыстным Пантелеем. "Легкое ли дело! - думал он иногда про себя, - с губернатором говорит, прямо в глаза ему смотрит... вот те Христос, - так и смотрит!"
Он удивлялся ему до недоумения, до изнеможения душевных сил, почитал его человеком необыкновенным, умным, ученым. И то сказать, как ни было худо воспитание Чертопханова, все же, в сравнении с воспитанием Тихона, оно могло показаться блестящим. Чертопханов, правда, по-русски читал мало, по-французски понимал плохо, до того плохо, что однажды на вопрос гувернера из швейцарцев: "Vous parlez francais, monsieur?"* - отвечал: "Жэ не разумею, - и, подумав немного, прибавил: - па"; но все-таки он помнил, что был на свете Вольтер, преострый сочинитель, что французы с англичанами много воевали и что Фридрих Великий, прусский король, на военном поприще тоже отличался. Из русских писателей уважал он Державина, а любил Марлинского и лучшего кобеля прозвал Аммалат-Беком...
______________
* Вы говорите по-французски, сударь? (франц.).
Несколько дней спустя после первой моей встречи с обоими приятелями отправился я в сельцо Бессоново к Пантелею Еремеичу. Издали виднелся небольшой его домик; он торчал на голом месте, в полуверсте от деревни, как говорится, "на юру", словно ястреб на пашне. Вся усадьба Чертопханова состояла из четырех ветхих срубов разной величины, а именно: из флигеля, конюшни, сарая и бани. Каждый сруб сидел отдельно, сам по себе: ни забора кругом, ни ворот не замечалось. Кучер мой остановился в недоумении у полусгнившего и засоренного колодца. Возле сарая несколько худых и взъерошенных борзых щенков терзали дохлую лошадь, вероятно Орбассана; один из них поднял было окровавленную морду, полаял торопливо и снова принялся глодать обнаженные ребра. Подле лошади стоял малый лет семнадцати, с пухлым и желтым лицом, одетый казачком и босоногий; он с важностью посматривал на собак, порученных его надзору, и изредка постегивал арапником самых алчных.
- Дома барин? - спросил я.
- А Господь его знает! - отвечал малый. - Постучитесь.
Я соскочил с дрожек и подошел к крыльцу флигеля. Жилище господина Чертопханова являло вид весьма печальный: бревна почернели и высунулись вперед "брюхом", труба обвалилась, углы подопрели и покачнулись, небольшие тускло-сизые окошечки невыразимо кисло поглядывали из-под косматой, нахлобученной крыши: у иных старух-потаскушек бывают такие глаза. Я постучался: никто не откликнулся. Однако мне за дверью слышались резко произносимые слова:
- Аз, буки, веди; да ну же, дурак, - говорил сиплый голос, - аз, буки, веди, глаголь... да нет! глаголь, добро, есть! есть!.. Ну же, дурак!
Я постучался в другой раз.
Тот же голос закричал:
- Войди, - кто там...
Я вошел в пустую маленькую переднюю и сквозь растворенную дверь увидал самого Чертопханова. В засаленном бухарском халате, широких шароварах и красной ермолке сидел он на стуле, одной рукой стискивал он молодому пуделю морду, а в другой держал кусок хлеба над самым его носом.
- А! - проговорил он с достоинством и не трогаясь с места, - очень рад вашему посещенью. Милости прошу садиться. А я вот с Вензором вожусь... Тихон Иваныч, - прибавил он, возвысив голос, - пожалуй-ка сюда. Гость приехал.
- Сейчас, сейчас, - отвечал из соседней комнаты Тихон Иваныч. - Маша, подай галстук.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неравной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
- Аз, буки, веди, глаголь, добро, - медленно произносил Чертопханов и вдруг неистово воскликнул: - Есть! есть! есть!.. Экое глупое животное!.. есть!..
Но злополучный пудель только вздрагивал и не решался разинуть рот; он продолжал сидеть, поджавши болезненно хвост, и, скривив морду, уныло моргал и щурился, словно говорил про себя: известно, воля ваша!
- Да ешь, на! пиль! - повторял неугомонный помещик.
- Вы его запугали, - заметил я.
- Ну, так прочь его!
Он пихнул его ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил хлеб долой с носа и пошел, словно на цыпочках, в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек в первый раз приехал, а с ним вот как поступают.
Дверь из другой комнаты осторожно скрипнула, и г. Недопюскин вошел, приятно раскланиваясь и улыбаясь.
Я встал и поклонился.
- Не беспокойтесь, не беспокойтесь, - залепетал он.
Мы уселись. Чертопханов вышел в соседнюю комнату.
- Давно вы пожаловали в наши Палестины? - заговорил Недопюскин мягким голосом, осторожно кашлянув в руку и, для приличья, подержав пальцы перед губами.
- Другой месяц пошел.
- Вот как-с.
Мы помолчали.
- Приятная нонеча стоит погода, - продолжал Недопюскин и с благодарностию посмотрел на меня, как будто бы погода от меня зависела, - хлеба, можно сказать, удивительные.
Я наклонил голову в знак согласия. Мы опять помолчали.
- Пантелей Еремеич вчера двух русаков изволили затравить, - не без усилия заговорил Недопюскин, явно желавший оживить разговор, - да-с, пребольших-с русаков-с.
- Хорошие у господина Чертопханова собаки?
- Преудивительные-с! - с удовольствием возразил Недопюскин, - можно сказать, первые по губернии. (Он пододвинулся ко мне.) Да что-с! Пантелей Еремеич такой человек! Что только пожелает, вот что только вздумает - глядишь, уж и готово, все уж так и кипит-с. Пантелей Еремеич, скажу вам...
Чертопханов вошел в комнату. Недопюскин усмехнулся, умолк и показал мне на него глазами, как бы желая сказать: вот вы сами убедитесь. Мы пустились толковать об охоте.
- Хотите, я вам покажу свою свору? - спросил меня Чертопханов и, не дождавшись ответа, позвал Карпа.
Вошел дюжий парень в нанковом кафтане зеленого цвета с голубым воротником и ливрейными пуговицами.
- Прикажи Фомке, - отрывисто проговорил Чертопханов, - привести Аммалата и Сайгу, да в порядке, понимаешь?
Карп улыбнулся во весь рот, издал неопределенный звук и вышел. Явился Фомка, причесанный, затянутый, в сапогах и с собаками. Я, ради приличия, полюбовался глупыми животными (борзые все чрезвычайно глупы). Чертопханов поплевал Аммалату в самые ноздри, что, впрочем, по-видимому, не доставило этому псу ни малейшего удовольствия. Недопюскин также сзади поласкал Аммалата. Мы опять принялись болтать. Чертопханов понемногу смягчился совершенно, перестал петушиться и фыркать; выраженье лица его изменилось. Он глянул на меня и на Недопюскина...
- Э! - воскликнул он вдруг, - что ей там сидеть одной? Маша! а Маша! поди-ка сюда.
Кто-то зашевелился в соседней комнате, но ответа не было.