Пелена тумана, цеплявшегося за волны, разодралась, все темное взбаламученное море стало доступно глазу, и вот что увидел экипаж "Клеймора" в предрассветных сумерках.
Небеса прикрыло облачным сводом; но облака теперь не касались поверхности вод, восток прочертила бледная полоска, предвестница близкой зари, и точно такая же полоска появилась на западе, где заходила луна. И оба эти белесые просвета, блеснувшие друг против друга, узенькими тусклосветящимися ленточками протянулись между нахмурившимся морем и сумрачным небом.
И на фоне этих уже побелевших полосок неба прямо и недвижно вырисовывались черные силуэты.
На западе, освещенном последними лучами луны, вздымались три скалы, похожие на кельтские дольмены.
На востоке, на бледном предрассветном горизонте, виднелись восемь парусных судов, выстроенных в боевом порядке, и в самом их расположении чувствовался грозный умысел.
Три скалы были вершиною рифа, восемь парусов -- французской эскадрой.
Итак, позади лежал Менкье, риф, пользующийся у моряков недоброй славой, а впереди ждал французский флот. На западе -- морская пучина, на востоке -кровавая резня; кораблекрушение или битва -- иного выбора не было.
Для борьбы с рифом корвет располагал лишь продырявленным корпусом, пришедшими в негодность снастями и расшатанными в основании мачтами; для боя в его распоряжении были девять уцелевших орудий, вместо тридцати прежних, к тому же самые опытные канониры погибли.
Заря чуть брезжила на горизонте, и вокруг корвета попрежнему лежала ночная мгла. Еще не скоро суждено было ей рассеяться, особенно теперь, когда густые тучи поднялись высоко, заполонив все небо и несокрушимо плотным сводом встав над корветом.
Ветер, уносивший вдаль последние клочья тумана, гнал корабль прямо на Менкье.
Потрепанный и полуразрушенный корвет почти не слушался руля, он уже не скользил по поверхности вод, а нырял и, подгоняемый волной, покорно отдавался ее воле.
Менкье -- зловещий риф -- в те времена представлял собой еще большую опасность, чем в наши дни. Ныне море -- неутомимый пильщик -- срезало большинство башен этой естественной морской цитадели; очертания скал и сейчас еще меняются, ведь не случайно по-французски слово "волна" имеет второй смысл -- "лезвие"; каждый морской прибой равносилен надрезу пилы. В те времена наскочить на Менкье -- значило погибнуть.
А восемь кораблей были той самой эскадрой Канкаля, что прославилась впоследствии под командованием капитана Дюшена, которого Лекиньо в шутку окрестил "Отцом Дюшеном".
Положение становилось критическим. Пока буйствовала сорвавшаяся с цепи каронада, корвет незаметно сбился с курса и шел теперь ближе к Гранвилю, чем к Сен-Мало. Если даже судно и не потеряло пловучести и могло идти под парусами, скалы Менкье все равно преграждали обратный путь на Джерсей, а вражеская эскадра преграждала путь во Францию.
Впрочем, буря так и не разыгралась. Зато, как и предсказал лоцман, разыгралась волна. Сердитый ветер гнал по морю крупные валы, угрюмо перекатывая их над неровным дном.
Море никогда сразу не выдает человеку своих намерений. Оно способно на все -- даже на каверзу. Можно подумать, что ему знакомы иные тайны крючкотворства: оно наступает и отступает, оно щедро на посулы и легко отрекается от них, оно подготовляет шквал и отменяет его, оно заманивает в бездну и не разверзает бездны, оно грозит с севера, а наносит удар с юга. Всю ночь "Клеймор" шел в тумане под угрозой урагана; море отказалось от своего первоначального замысла, но отказалось весьма жестоко: посулив бурю, оно преподнесло вместо нее скалы. Оно заменило один способ кораблекрушения другим.
Надо было или погибнуть в бурунах, или пасть в бою. Один враг споспешествовал другому.
Ла Вьевиль вдруг беспечно рассмеялся.
-- Здесь кораблекрушение -- там бой, -- воскликнул он. -- С обеих сторон шах и мат.
VIII
9 380
"Клеймор" являл собой лишь жалкое подобие былого корвета.
В мертвенном рассеянном свете встающего дня, в громаде черных туч, в зыбкой дымке, окутавшей горизонт, в таинственном гуле морских валов -- во всем была какая-то кладбищенская торжественность. Лишь ветер, злобно завывая, нарушал тишину. Катастрофа вставала из бездны во всем своем величии. Она подымалась в личине призрака, а не с открытым забралом бойца. Ничто не мелькнуло среди рифов, ничто не шелохнулось на кораблях. Всеобъемлющая, всеподавляющая тишина. Неужели все это действительность, а не просто мираж, проносящийся над водами? Казалось, ожили видения старинных легенд и корвет очутился между демоном-рифом и флотилией-призраком.
Граф дю Буабертло вполголоса отдал необходимые распоряжения Ла Вьевилю, который немедленно спустился в батарею, а сам капитан взял подзорную трубу и встал рядом с лоцманом.
Все усилия Гакуаля были направлены на то, чтобы идти против волны, ибо, если бы ветер и волны обрушились на судно сбоку, оно неминуемо бы опрокинулось.
-- Лоцман, -- спросил капитан, -- где мы находимся?
-- У Менкье.
-- А с какой стороны?
-- С самой опасной.
-- Каково здесь дно?
-- Сплошной камень.
-- Можно стать на шпринг?
-- Умереть всегда можно.
Капитан направил подзорную трубу на запад и оглядел скалы Менкье, потом повернулся к востоку и стал рассматривать видневшиеся на горизонте паруса.
А лоцман продолжал вполголоса, словно говоря сам с собой:
-- Вот они, Менкье. Здесь отдыхает и белая чайка, летящая из Голландии, и альбатрос.
Тем временем капитан молча считал паруса.
Восемь кораблей, построенных в боевом порядке, виднелись на востоке, силуэты их грозно рисовались над водой. В центре можно было различить высокий корпус трехпалубного судна.
-- Можете узнать отсюда эти корабли? -- спросил капитан лоцмана.
-- Еще бы не узнать, -- ответил Гакуаль.
-- Что это там такое?
-- Эскадра.
-- Французская?
-- Чортова!
Воцарилось минутное молчание. Капитан заговорил первым:
-- Что же, вся их эскадра здесь?
-- Нет, не вся.
Он не ошибся. Второго апреля Валазе доложил Конвенту, что в водах Ламанша крейсируют десять фрегатов и шесть линейных кораблей. Но капитан только сейчас вспомнил об этом.
-- Ваша правда, -- сказал он. -- Ведь в их эскадре шестнадцать судов. А здесь только восемь.
-- Все остальные, -- заявил Гакуаль, -- кружат возле берега и шпионят.
Не отрывая глаз от подзорной трубы, капитан пробормотал:
-- Трехпалубный корабль, два фрегата первого ранга, пять второго ранга.
-- Но я тоже, -- проговорил сквозь зубы Гакуаль, -- за ними шпионил.
-- Недурные суда, -- похвалил капитан. -- Я сам командовал такими.
-- А я, -- заметил Гакуаль, -- видел их все, как вас вижу. Как-нибудь одно от другого отличу. С закрытыми глазами узнаю.
Капитан передал подзорную трубу лоцману:
-- Лоцман, а вы узнаете это судно, вон то с высокими бортами?
-- Как же, капитан. Это "Кот д'Ор".
-- Переименовали, значит, -- сказал капитан. -- Раньше он назывался "Бургундские штаты". Совсем новенькое судно. Сто двадцать восемь орудий.
Он вынул из кармана записную книжку и карандаш и проставил на страничке цифру 128.
-- Лоцман, -- произнес он затем, -- а как называется судно по левую сторону от "Кот д'Ор"?
-- Это "Опытный".
-- Фрегат первого ранга. Пятьдесят два орудия. Два месяца тому назад его вооружили в Бресте,
И капитан записал цифру 52.
-- Лоцман, -- продолжал он, -- а второе судно слева?
-- "Дриада".
-- Фрегат первого ранга. Сорок восемнадцатифунтовых орудий. Ходил раньше в Индию. Славное у него боевое прошлое.
Под цифрой 52 он подписал цифру 40, потом поднял голову и спросил:
-- Ну, а направо?
-- Там, капитан, фрегаты второго ранга. Всего пять.
-- Какое судно идет первым?
-- "Решительный".
-- Тридцать два восемнадцатифунтовых орудия. А второй?
-- "Ришмон".
-- То же вооружение. Дальше?
-- "Атеист".["Архивы морского министерства". Состояние флота на март месяц 1793 года.]
-- Странное имя! С таким опасно пускаться в плавание. Дальше?
-- "Калипсо".
-- Дальше?
-- "Ловец".
-- Итого пять фрегатов по тридцать два орудия каждое.
Под прежними цифрами капитан подписал цифру 160.
-- Лоцман, -- сказал он, -- вы действительно узнаете их с первого взгляда.
-- А вы, -- возразил Гакуаль, -- знаете их назубок. Узнать -- полдела, вот знать -- это поважнее.
Капитан пристально глядел на листок записной книжки и, бормоча что-то про себя, подсчитывал:
-- Сто двадцать восемь, пятьдесят два, сорок, сто шестьдесят.
В эту минуту на палубу поднялся Ла Вьевиль.
-- Шевалье, -- крикнул ему капитан, -- против нас триста восемьдесят орудий.
-- Превосходно, -- ответил Ла Вьевиль.
-- Вы осмотрели батарею, -- сколько у нас орудий, годных к бою?
-- Девять.
-- Превосходно! -- в тон ему ответил дю Буабертло.
Он взял из рук лоцмана подзорную трубу и стал всматриваться в горизонт.
Казалось, что восемь черных кораблей, откуда не доносилось ни звука, стоят на месте, и все же они неотвратимо увеличивались в размерах.
Эскадра незаметно приближалась к корвету.
Ла Вьевиль отдал честь.
-- Капитан, -- заговорил он, -- разрешите доложить. Я с первой же минуты не доверял нашему "Клеймору". И нет, по-моему, ничего хуже, как внезапно очутиться на судне, к которому ты не привык или которое тебя не любит. Судно английское -- значит для нас, французов, предательское. Тому доказательство хотя бы эта чортова каронада. Я все осмотрел. Якори крепкие, металл хороший, без раковин, якорные кольца надежные. Канаты превосходные, отдавать их легко, длина обычная -- сто двадцать сажен. Ядер и прочего -достаточно. Шесть канониров убито, на каждую пушку приходится сто семьдесят один выстрел.
-- Только потому, что у нас всего девять орудий, -- пробормотал капитан.
Он навел подзорную трубу на горизонт. Эскадра попрежнему медленно приближалась.
У каронады есть свои преимущества: она требует всего трех человек прислуги; но у нее есть и недостатки -- стреляет она на меньшее расстояние и поражает цель не так метко, как обычная пушка. Следовательно, по необходимости приходилось подпустить вражескую эскадру на расстояние выстрела из каронады.