-- Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: -- Это только твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. -- Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о японских пытках. Речь шла о войне 1939--1945 годов, и там солдат прибивали к столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им beitsy, а одному отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми glazzjami и гоtom еще катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана. Я закричал:
-- Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше. -- И голос доктора Бродского:
-- Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только начали. -- И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные vestshi, которые меня заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и Браномы и все прочие в белых халатах -- вы помните, там ведь была еще и devotshka, которая крутила ручки на приборном пульте, -- все они, по-моему, куда гаже и отвратнее любого из prestupnikov в Гостюрьме. Ну в самом деле: я ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с насильно открытыми glazzjami. Все, что я мог делать, это поднимать kritsh, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение, когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского, который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все еще распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту был kal и сухость, и такое чувство, будто я сейчас vybliuju всю zhratshku, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
-- Ладно, -- сказал доктор Бродский, -- пусть отправляется обратно в постель. -- Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: -- Неплохо, неплохо. Очень многообещающее начало. -- И, во весь рот осклабившись, поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет ничего общего, а втянут в это силком, так же как я.
В общем, отвязали они меня от кресла, освободили кожу над глазами, чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл -- о, бллин, какая боль и буханье было у меня в голове! -- а потом меня перевалили в кресло-каталку и повезли в палату, причем medbrat, который меня вез, все время бубнил себе под нос какой-то эстрадный kal, так что я не выдержал и говорю: "Заткнись, ты!" -- но он только усмехнулся и ответил: "Брось, ерунда, парень", -- и запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя bollnym и разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне принесли чашку свежего горячего tshaja с молоком и с сахаром, и когда я его выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он говорит:
-- Ну, по моим расчетам вам уже должно стать лучше. Правильно?
-- Сэр... -- преодолевая слабость, отозвался я. Как-то я не вполне poni, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты bolen и начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты тут ни при чем. Он сел, весь такой diko располагающий и дружелюбный, на край кровати и сказал:
-- Доктор Бродский вами доволен. У вас очень положительная реакция. Завтра, разумеется, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все педали, чтобы вас вылечить. -- А я говорю:
-- Вы к тому, чтобы мне снова?.. Чтобы я снова смотрел на?.. О нет, -- простонал я. -- Это ужасно!
-- Разумеется, ужасно, -- улыбнулся доктор Браном. -- Насилие -- ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учится.
-- Но я все же не понимаю, -- проговорил я. -- Не понимаю, почему мне так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это, я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое... почему... какого figa...
-- Жизнь -- удивительная штука, -- сказал Браном тоном святоши. -- Процессы жизни, устройство человеческого организма -- кому дано полностью постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
-- Во-первых, мне этого не нужно, -- сказал я. -- Во-вторых, я вообще не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной делаете.
-- Разве вы сейчас плохо себя чувствуете? -- спросил он со своей дружелюбной улыбкой от uha до uha. -- Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно беседуете с другом -- вам сейчас может быть только хорошо!
Слушая его, я осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо и даже проголодался.
-- Не могу взять в толк, -- сказал я. -- Вы, видимо, специально что-то делаете, чтобы мне было так скверно. -- И я в раздумье нахмурился.
-- Вам только что было плохо, -- сказал он, -- потому что вы выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзывается на зло чувством страха и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете еще здоровее. -- Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался, силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий dratshing -- есть же у меня все-таки какие-то права! -- когда ко мне вошел еще один человек. Это был улыбчивый starikashka, который назвался представителем комиссии по социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой множество бумажек и бланков.
-- Куда, -- обратился он ко мне, -- вы пойдете, когда окажетесь на свободе?
Я, по правде говоря, как-то даже не думал о таких вещах, и вообще до меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае, если я буду идти у них на поводу и не стану затевать dratshing, kritshing, не буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: -- Ну, домой пойду. Назад к своим predkarn. -- К вашим -- кому? -- Он не очень-то vjezzhal в жаргон nadtsatyh, поэтому я пояснил: -- В свой родной дом, к родителям. -- Понятно, -- отозвался он. -- А когда у вас в последний раз с ними было свидание?
-- С месяц назад, -- сказал я, -- или что-то около. Нам отменили потом все свидания из-за того, что какому-то prestupniku удалось протащить в зону durr, которую ему передала его kisa. Этакую подлянку сыграли -- чтобы безвинных людей всех из-за одного наказывали! Поэтому я их уже около месяца не видел.
-- Понятно, -- сказал kashka. -- А ваши родители информированы о том, что вас перевели сюда и скоро освободят? -- Слово-то какое: освободят, -- спятить можно! Я говорю:
-- Нет. -- И добавил: -- Будет им приятный такой сюрприз, а что? Вдруг вхожу в дверь и говорю: "Вот и я, явился не запылился, снова на свободе! " Очень даже neslabo.
-- Ладно, -- сказал представитель комиссии, -- этот вопрос отпал. Раз у вас есть где жить, пускай. Теперь остается проблема работы, верно? -- И он показал мне длинный перечень всяких мест, куда я мог устроиться на работу, но я подумал -- вот еще, это дело потерпит. Сперва надо устроить себе небольшой отпуск. А потом всегда можно будет пуститься в krasting и запросто набить полные карманы deng, единственное только, что теперь мне надо будет работать очень осмотрительно и действовать в odinotshestve; никаким так называемым друзьям я уже не верил. Поэтому я предложил ему с этим делом подождать и обсудить как-нибудь потом. "Хорошо-хорошо-хорошо", -- сразу же согласился он и поднялся уходить. И тут выяснилось, что он какой-то слегка с приветом, потому что в дверях он хихикнул и говорит:
-- А ты не хочешь мне напоследок двинуть в рыло? Я даже решил, что скорей всего ослышался, и говорю: -- Чего?
-- Не хочешь ли ты, -- снова хихикнул он, -- напоследок вроде как дать мне в морду? Я озадаченно нахмурился и сказал: -- Зачем?
-- Ну, -- усмехнулся он, -- просто чтобы посмотреть, как ты выздоравливаешь. -- И с этими словами он нагнулся, подставляя мне hariu, жирную и расплывшуюся в ухмылке. Я сжал кулак и с размаху двинул, но он проворно отстранился, все еще ухмыляясь, так что мой кулак пронзил пустой воздух. Все это показалось мне очень непонятным, и я нахмурился, а он удалился, хохоча во всю глотку. И тут, бллин, я снова почувствовал тошноту, точь-в-точь как после сеанса, хотя и ненадолго, всего на пару минут. Потом тошнота исчезла, и когда мне принесли обед, оказалось, что аппетит мой не пострадал, и я готов наброситься на жареную курицу. Однако странно -- с чего это вдруг starikashke захотелось получить toltshok в litso? И, опять-таки, странно, с чего мне потом стало дурно?
А самое странное случилось, когда я в ту ночь заснул, бллин. Мне приснился кошмар, причем, как вы, вероятно, догадываетесь, на тему одного из фильмов, которые я смотрел перед этим. Кошмарный сон это ведь, в общем-то, тоже всего лишь фильм, который крутится у тебя в голове, только это такой фильм, в который можно войти и стать его персонажем. Это со мной и произошло. Мой кошмар напоминал один из фрагментов, которые мне показывали под конец сеанса, там хохочущие malltshiki резвились с молоденькой kisoi, которая обливалась кровью и kritshala, а вся ее одежда была vrazdryzg. Я был среди тех, кто с ней shustril, -- одетый по последней моде nadtsatyh, я хохотал и был вроде как за главаря. А потом, в разгар dratsinga, меня словно бы парализовало, я почувствовал ужасную дурноту, и все остальные malltshiki принялись надо мной громко потешаться. А потом я дрался с ними и, силясь проснуться, плавал в лужах собственной крови, чуть не утопал в ней, и очутился опять в палате, в своей постели. Меня затошнило, я вылез из кровати и на дрожащих ногах ринулся к двери, потому что туалет был в конце коридора. И -- вот те раз, бллин! -- дверь была заперта. Я оглянулся и, словно впервые, увидел на окне решетку. Так что, доставая из прикроватной тумбочки какую-то миску, я уже понимал, что деваться некуда. Хуже того, я даже не смел забыться сном. Вскоре я обнаружил, что до рвоты все-таки не дойдет, но для того, чтобы лечь в кровать и вновь заснуть, я уже был слишком puglyi. Однако все равно потом я вдруг заснул, как провалился, и снов больше не видел.