- Кто вам сказал это, граф?
- Мои собственные наблюдения, милая Анна Павловна. Будьте со мною откровенны, признайтесь мне, как бы вы признались вашему отцу, который, помните, любил меня когда-то. Скажите мне, счастливы ли вы?
Анна Павловна начала колебаться: ей казалось, что граф говорил искренне, и слезы невольно навернулись на ее глазах.
- Я вижу, вы не любите мужа, и он вас не любит, - продолжал граф, едва скрывая внутреннее удовольствие.
Анна Павловна не могла долее воздержаться и зарыдала.
- Бедная моя, - говорил граф, - не плачьте, ради бога, не плачьте! Я не могу видеть ваших слез; чем бесполезно грустить, лучше обратиться к вашим друзьям. Хотите ли, я разорву ваш брак? Выхлопочу вам развод, обеспечу ваше состояние, если только вы нуждаетесь в этом.
- Граф, - возразила молодая женщина, - я должна и буду принадлежать моему мужу всегда.
Сапега увидел, что он слишком далеко зашел.
- По крайней мере позвольте мне участвовать в вашей судьбе, облегчать ваше горе, и за все это прошу у вас ласки, не больше ласки: позвольте целовать мне вашу ручку. Не правда ли, вы будете меня любить? Ах, если бы вы в сотую долю любили меня, как я вас! Дайте мне вашу ручку. - И он почти силой взял ее руку и начал целовать.
Внутреннее волнение графа было слишком явно: глаза его горели, лицо покрывалось красными пятнами, руки и ноги дрожали.
Анна Павловна заметила это, и неудовольствие промелькнуло по ее лицу. Она встала с дивана и села на кресло.
- О, не убегайте меня! - говорил растерявшийся старик, протягивая к ней руки. - Ласки... одной ничтожной ласки прошу у вас. Позвольте мне любить вас, говорить вам о любви моей: я за это сделаюсь вашим рабом; ваша малейшая прихоть будет для меня законом. Хотите, я выведу вашего мужа в почести, в славу... я выставлю вас на первый план петербургского общества: только позвольте мне любить вас.
Негодование и горесть изобразились на кротком лице Анны Павловны.
- Умоляю вас, граф, не унижайте меня; я несчастлива и без того! - сказала она, заливаясь слезами, и столько глубоких страданий, жалоб и моления, столько чистоты и непорочности сердца послышалось в этих словах, что Сапега, несмотря на свое увлечение, как бы невольно остановился.
В первый почти раз женщина не гневом и презрением, а слезами просила его прекратить свои искания, или, лучше сказать, в первый еще раз женщина отвергнула его, богатого и знатного человека. Он решился притвориться и ожидать до времени. "Ее надобно приучить к мысли любить другого, а не мужа, - подумал он, - а я ей не противен, это видно".
- Простите моему невольному увлечению и останемтесь друзьями, - сказал он, подходя к Анне Павловне и подавая ей руку.
Во весь остальной день граф не возобновлял первого разговора. Он просил Анну Павловну играть на фортепиано, с восторгом хвалил ее игру, показывал ей альбомы с рисунками, водил в свою картинную галерею, отбирал ей книги из библиотеки. Узнавши, что она любит цветы, он сам повел ее в оранжереи, сам вязал для нее из лучших цветов букеты, одним словом, сделался внимательным родственником и больше ничего.
Часу в шестом вечера Анна Павловна начала собираться домой. При прощании граф, как бы не могший выдержать своей роли, долго и долго целовал ее руку, а потом почти умоляющим голосом просил дать ему прощальный поцелуй.
На этот раз Анна Павловна исполнила его желание почти с неудовольствием. Провожая ее до крыльца, граф взял с нее честное слово приехать к нему через неделю и обещался сам у них быть после первого визита Задор-Мановского.
Анна Павловна уехала.
Граф остался один: наружное спокойствие, которое он умел выдержать в присутствии Мановской, пропало.
"Что это значит, - думал он, - она не любит мужа - это видно, почему же она отвергает и даже оскорбляется моими исканиями? Я ей не противен, никакого чувства отвращения я не заметил в ней... напротив! Если я круто повернул и если только это детская мораль, ребяческое предубеждение, то оно должно пройти со временем. Да и что же может быть другое? Уж не любит ли она кого-нибудь?"
На этой мысли граф остановился.
"Отчего я не узнал, - подумал он с досадой, - она начинала быть так откровенна. Но узнать ее любовь к другому от нее самой - значит потерять ее навсегда. Но от кого же узнать? Соседи... их неловко спрашивать". Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил в колокольчик.
- Позвать Ивана Александрыча, - сказал он вошедшему лакею.
Не прошло секунды, Иван Александрыч был уже в гостиной. Он давно стоял у дверей и боялся только войти.
- Пойдем, Иван, в кабинет, - сказал граф, уходя из гостиной. Оба родственника вошли в знакомый уже нам кабинет. Граф сел на диван. Иван Александрыч стал перед ним, вытянувшись.
- Говори что-нибудь, Иван, - произнес граф.
- Что прикажете, ваше сиятельство?
- Например, сплетни здешние.
- Сплетни, ваше сиятельство?
- Да, сплетни, например, что здесь говорят про эту даму, которая у меня была здесь сейчас?
- Что говорят, ваше сиятельство, да мало ли что говорят! Хвалят-с, - отвечал Иван Александрыч, который, видя внимание, оказанное графом Мановской, счел за лучшее хвалить ее.
- За что же хвалят?
- За красоту, ваше сиятельство, - отвечал племянник, припоминая, что граф называл ее красавицей.
- А каково она живет с мужем?
- Дела семейные трудно судить, ваше сиятельство, кажется, что не очень согласно; впрочем, он-то...
- Он боров!
- Именно боров, ваше сиятельство, - отвечал Иван Александрыч и засмеялся, чтоб угодить графу.
- Так, стало быть, она не любит мужа?
- Не любит, ваше сиятельство, будьте спокойны, не любит.
- А другого кого-нибудь не любит ли?
- Другого-с?
- Да, нет ли слухов?
- Слухов-то нет, ваше сиятельство! - начал Иван Александрыч и остановился. Он вспомнил угрозы Эльчанинова.
- Ну, так что же, если слухов нет? - повторил граф.
- Слухов нет-с, а я кой-что знаю, - ответил Иван Александрыч. Он решительно не в состоянии был скрыть от графа узнанной им про Анну Павловну тайны, которой тот, как казалось ему, интересовался.
- Что же такое ты знаешь? - спросил Сапега с беспокойным любопытством.
- А знаю, ваше сиятельство... только, бога ради, не говорите, что от меня слышали.
- Не торгуйся, - сказал нетерпеливо граф.
- Изволите припомнить, как вы изволили посылать меня в Могилки, чтобы известить о вашем приезде?
- Ну?
- Вот я и приезжаю. Спрашиваю: "Дома господа?" - "Нет, говорят, барин уехал в город, а барыня в оржаном поле прогуливается". Ах, думаю, что делать?.. Пометался по полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, - не за грибами ли ушла Анна Павловна? Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и не одна.
- Как не одна! С кем же?
- С Валерьяном Александрычем Эльчаниновым.
- Кто такой Эльчанинов?
- Помещик-с, молодой человек, образованный, умный. Ба-ба, думаю себе, вот оно что! Подхожу; переконфузились; на обоих лица нет; однако ничего: поздоровались. Я передал приказание вашего сиятельства. Анна Павловна нечего уж и не понимает! Иван Александрыч... Валерьян Александрыч... говорит и сама не знает что.
- Ты не лжешь ли, Иван? - спросил граф.
- Скорее жизни себя лишу, чем солгу вашему сиятельству! - отвечал Иван Александрыч.
- Но, может быть, он как гость приехал, и они гуляли? - спросил Сапега.
- Вот в том-то и штука, ваше сиятельство, что с мужем он незнаком. После, как поздоровались мы: "Пойдемте, - говорит Анна-то Павловна, - в усадьбу", а Эльчанинов говорит: "Прощайте, я не пойду!" - "Ну, прощайте", говорит. Вот мы и пошли с нею вдвоем. "Что это, - говорю я, - Валерьян Александрыч не пошел в усадьбу?" - "Не хочет, говорит, незнаком с мужем". А сама так и дрожит. Ну, я что ж, и не стал больше расспрашивать; еду потом назад, гляжу: Валерьян Александрыч дожидается и только что не стал передо мной на колени. "Вы, говорит, благородный человек, Иван Александрыч! Не погубите нас, не говорите никому!.. Люди мы молодые". - "Что мне, говорю, за дело, помилуйте". - "Нет, говорит, побожитесь". Я и побожился. Да уж для вашего сиятельства и божба нипочем: вам сказать и бог простит.
Теперь для графа все было ясно: Анна Павловна отвергала его искания, потому что любила другого. Мысль эта, которая, может быть, охладила бы пылкого юношу и заставила бы смиренно отказаться от предмета любви своей, эта мысль еще более раздражила избалованного старика: он дал себе слово во что бы то ни стало обладать Анной Павловной. Первое, что считал он нужным сделать, это прекратить всякое сношение молодой женщины с ее любовником; лучшим для этого средством казалось ему возбудить ревность Мановского, которого, видев один раз, он очень хорошо понял, какого сорта тот гусь, и потому очень верно рассчитывал, что тот сразу поставит непреоборимую преграду к свиданиям любовников. В деревне это возможно: молодой человек, после тщетных усилий, утомится, будет скучать, начнет искать развлечений и, может быть, даже уедет в другое место. Анна Павловна будет еще хуже жить с мужем; она будет нуждаться в участии, в помощи; все это представит ей граф; а там... На что женщина не решается в горьком и безнадежном положении, когда будут предлагать ей не только избавить от окружающего ее зла, но откроют перед ней перспективу удовольствий, богатства и всех благ, которые так чаруют молодость. Не удивляйтесь, читатель, тому отдаленному и не совсем честному плану, который так быстро построил в голове своей граф. Он не был в сущности злой человек, но принадлежал к числу тех сластолюбивых стариков, для которых женщины - все и которые, тонко и вечно толкуя о красоте женской, имеют в то же время об них самое грубое и материальное понятие. "Но как дать знать мужу? - продолжал рассуждать граф. - Самому сказать об этом неприлично". Иван Александрыч был избран для того.
- Послушай, Иван, - сказал граф, - ты скверно поступаешь.
- Я, ваше сиятельство? - спросил тот, удивленный и несколько испуганный.
- Да, ты, - продолжал граф. - Ты видел, что жена твоего соседа гибнет, и не предуведомил мужа, чтобы тот мог и себя и ее спасти. Тебе следует сказать, и сказать как можно скорее, Мановскому.