- Наконец, я вас поймал, - сказал он. - Когда же вы, Валерьян Александрыч, поедете закладывать имение?
- Теперь, Савелий Никандрыч, не нужно ехать; оставаться здесь больше нет опасности.
- Как не нужно? Мановский живехонек; вчера видел: к Клеопатре Николаевне приезжал!
- Он может жить, сколько ему угодно; но дело в том, что сегодня граф прислал к нам письмо и советовал быть спокойными, обещая своим покровительством охранить нас от всего.
- Я не понимаю, каким манером он может охранить вас и особливо Анну Павловну от мужа.
- Ах, Савелий Никандрыч, как вы мало знаете жизнь! - вскричал Эльчанинов. - Богатый и знатный человек... Да чего он не может сделать! Знаете ли, что одного его слова достаточно, чтобы усмирить мужа и заставить его навсегда отказаться от жены.
- Мужа, хоть бы и какого-то ни было, вряд ли кто может заставить отказаться от жены, а уж Мановского и подавно! Вы, ей-богу, Валерьян Александрыч, очень уж как-то беспечны.
- Не беспечен я, а только лучше вас знаю людей и знаю, как они терпеливы к подобным проступкам.
- Так вы и не думаете уехать отсюда?
- Не вижу надобности.
- Валерьян Александрыч, уезжайте! - сказал умоляющим голосом Савелий. - Бога ради, уезжайте! Что такое вас удерживает?.. Неужели вам жаль денег?
При последних словах Эльчанинов вспыхнул.
- Я не дал вам, кажется, повода так думать обо мне. Я рискую для этой женщины, оставаясь здесь, может быть, жизнью; так что тут значат деньги?
- Зачем же рисковать жизнью? Лучше уезжайте!.. Отчего же вы не едете?
- Невозможно!
- Отчего невозможно?
- Во-первых, оттого, что Анна Павловна больна, во-вторых... да я не вижу: какая будет польза, если мы уедем? Мановский, если захочет сделать зло, сделает везде: будем ли мы здесь, в Петербурге или Москве! Там еще более!.. Здесь по крайней мере есть покровитель!..
- Как это можно! В городе большая разница, - возразил Савелий. - Там вы будете у него не на глазах. Вы можете жить по разным домам!.. Будет подозрение, да улики, по крайности, не будет... А покровитель? Помните, что вы сами мне говорили об этом покровителе?
- Что ж такое?.. Это была ошибка с моей стороны. Я сам хорошо вижу, что граф ее любит как друг ее отца, тем больше, что он ей дальний родственник.
При этом слове Савелий только усмехнулся.
- Уезжайте, Валерьян Александрыч, - повторил он, - вы еще, видно, и не знаете, что может быть.
- Что ж может быть? - произнес Эльчанинов с поддельной беспечностью.
- А то может, что Мановский, говорят, хочет выписать тестя, да и приедет сюда с ним!.. Каково это будет для Анны Павловны? А не то, пожалуй, и к правительству обратится... Не скроешь этого дела.
При последних словах Эльчанинов побледнел.
- Я знаю, все знаю, - проговорил он, - но что ж мне делать, если я не имею, с чем мне теперь ехать.
- Поезжайте и заложите имение, а там поступите на службу.
- Но как я поеду? Как ее оставлю одну? Я не могу с нею расстаться. Это выше моих сил.
- Поезжайте вместе.
- Вместе? Но вместе... на это у меня просто не хватит денег, - сказал, совершенно растерявшись, Эльчанинов.
- Граф вам обещал покровительство; попросите у графа, - сказал Савелий.
- У графа? Никогда! Да он и не даст.
- Может, и даст!.. Вы сами говорите: он любит Анну Павловну и родственник ей. Вы объясните ему откровенно.
- Ни за что на свете, чтобы я унизил себя до того, чтобы у подобного господина стал ханжить денег! Ни за что! - произнес решительно Эльчанинов.
- Что ж тут за унижение? - возразил Савелий. - Не хотите только!.. Кабы я знал, я бы лучше отвез Анну Павловну в город к отцу протопопу знакомому... Он, может, подержал бы ее, пока она своему папеньке написала.
- Благодарю вас, что вы так меня понимаете, - сказал обиженным голосом Эльчанинов.
- Что мне вас понимать? Я человек простой, а вы образованный!.. Взял я только на свою душу грех!..
- Очень сожалею, что приняли для меня на свою душу грех, - сказал Эльчанинов, начинавший уже окончательно выходить из терпения.
Приход Анны Павловны прекратил их разговор.
Дня через четыре граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день будет один. Часу в двенадцатом Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с мужем, в одной коляске.
- Я встретил сейчас новобрачных! - сказал исправник губернскому предводителю, приехавши к нему и повстречавши действительно наших любовников.
- Каких новобрачных? - спросил тот.
- Эльчанинова с Мановской.
- Неужели они обвенчались?
- Нет-с, я шучу, - сказал исправник. - Только едут вдвоем и поворотили в Каменки.
- Господи, твоя воля! - сказал предводитель. - Что это такое делается!.. Этакая бесстыдница!..
- Да, ваше превосходительство, нечего сказать, еще и не бывало такой!.. Что-то Мановский?
- Бог его знает, сидит, - сказал предводитель.
- Да уж он что-нибудь и высидит, - заметил исправник.
- Но мне всех тут страннее граф, - продолжал предводитель, - то он действует так, то иначе.
- Непонятно, - подхватил исправник.
Одно и то же почти говорили во всех домах, с тою только разницею, что мужчины старались больше понять и разгадать, а дамы просто бранили Анну Павловну, объясняя все тем, что она женщина без всяких правил.
Между тем граф часу в первом пополудни был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был в более спокойном состоянии духа, чем перед первым визитом Анны Павловны: он не ходил по комнате тревожными шагами, не заглядывал в окно, а спокойно сидел на диване, и перед ним лежала раскрытая книга. Ивана Александрыча не было около него. Граф прогнал его вскоре после того, как он произвел кутерьму у Задор-Мановского, чтобы отклонить от себя всякое подозрение насчет участия в открытии тайны. Бедный племянник скрывал это от всех и притворился больным. Вошедший слуга доложил о приезде Анны Павловны и Эльчанинова.
- Просить! - сказал граф и привстал с дивана.
Анна Павловна вошла первая, а за нею Эльчанинов.
- Здравствуйте, гордая Анна Павловна! - сказал граф. - Нет, я опять за старое, поцелуйте!
Анна Павловна повиновалась.
- Здравствуйте и вы, тоже гордый молодой человек, - прибавил он, протягивая Эльчанинову руку, которую тот принял с некоторым волнением: ему было как-то совестно своего положения.
- Здоровы ли вы?.. Поспокойнее ли? - спросил граф Анну Павловну, усадивши ее на диване.
Эльчанинов сел поодаль.
- Я здорова, граф, - отвечала она.
- Вас я не спрашиваю, - продолжал Сапега, обращаясь к Эльчанинову, - вы должны быть здоровы, потому что счастливы. Сядьте к нам поближе.
Эльчанинов пересел на ближнее кресло.
- Вы давно живете в деревне? - спросил его граф.
- Полгода, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов.
- Только полгода? - повторил граф, посмотревши на Анну Павловну. - А где вы жили?
- В Москве.
- Служили там?
- Сначала учился в университете, а потом служил.
- А!.. - произнес протяжно граф и потом, как бы сам с собою, прибавил. - В Москве собственно службы для молодых людей нет.
- Кажется, или по крайней мере я это на себе очень чувствовал, - подхватил Эльчанинов. - Меня сделали сверхштатным писцом, тогда как я и сносного почерка не имею.
Граф с улыбкой покачал головой.
- Вы, вероятно, не имели никаких связей, - произнес он совершенно равнодушным голосом.
- Решительно никаких, ваше сиятельство, кроме добросовестного желания трудиться, - отвечал Эльчанинов.
- Бог даст, вам и придет это время трудиться, а теперь покуда мы вас не отпустим на службу; живите здесь, в деревне, честолюбие отложите в сторону, вам весело и без службы.
- Мне надобно бы служить, граф, хоть затем, чтобы уехать отсюда.
- Да, я понимаю, что вы хотите сказать, - проговорил Сапега, - но я думаю, что я так люблю Анну Павловну и что покуда я здесь, то зорко буду следить за ее спокойствием; а там, бог даст, переедем и в Петербург, где я тоже имею некоторую возможность устроить вас.
Будь другой человек на месте Эльчанинова, он бы, может, понял, на что бил граф; он бы понял, что Сапега с намерением будил в нем давно уснувшее честолюбие; он бы понял, что тот хочет его удержать при себе, покуда сам будет жить в деревне, а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург. Но - увы! - Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может открыть ему покровительство такого человека, каков был граф. В первый раз еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с Анной Павловной и привязался к этой мысли.
- Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, - сказал он.
- Увидим, увидим, - отвечал граф. - Не помешает ли еще нам Анна Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.
Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.
Граф сделал более, чем предполагал. Услышавши о страшной развязке, которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с Мановским, и о бегстве Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился. Старческая прихоть превратилась в страсть; но в то же время он видел, что действовать решительно нельзя, а надобно ожидать от времени. Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть - честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей. Но, однако, мы заметим, что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к чему не приступал, и граф начал.