Смекни!
smekni.com

Взбаламученное море (стр. 18 из 83)

- Где это ты так вывалялся? - крикнул ему Бакланов.

- Это он меня вез! - отвечал за него и совершенно спокойно Бирхман, садясь на стул к столику против Бакланова.

- Что ж, заказывай по условию-то!.. - произнес угрюмо Ковальский, подходя и тоже садясь около столика.

- Сосисок дай! - сказал Бирхман, по-прежнему равнодушным образом и не повертывая даже головы к половому.

- Если сам будешь есть, так заказывай две порции, - прибавил Ковальский.

- Ну, две! - сказал и на это тем же тоном немец.

Оба эти молодые люди были из Александровского сиротского института и жили вместе в казенном доме. Бирхман, имевший кое-когда деньжонки, нередко, особенно в темные осенние вечера, приезжал в Британию верхом на приятеле и угощал его за это водкой, пивом, кушаньями.

- Как у тебя силы хватает нести этакую дубину? - спросил его Бакланов.

- Да ничего бы, - отвечал Ковальский, передернув слегка плечами: - болтается только, не сидит никак крепко.

- Это меня ветром сдувает, - отвечал Бирхман, хотя бы с малейшим следом улыбки на лице, но прочие все, не выключая и полового, засмеялись.

- Чорт знает, что такое! - говорил Бакланов. - А что, господа, - прибавил он: - в пятницу мы в театре?

- В театре, - отвечал равнодушно Бирхман.

- О, разумеется, - подхватил Ковальский. Он надеялся и назад протащить приятеля на своих плечах и получить за это с него билет в раек.

- Надобно, господа, надобно, - говорил Бакланов: - а то этот господин теперь приехал, привез свою мерзавку; эту несчастную гонят. Они дойдут наконец до того, что вытурят и Щепкина, и Садовского, и Мочалова и пришлют нам братьев Каратыгиных.

Бирхман сделал движение головой, которым как бы говорил: "нет, они у меня этого не сделают!".

- Во-первых, - продолжал Бакланов: - эту госпожу надо освистать, - она дрянь, а та - божество, талант.

- Освистать! - произнес Бирхман.

- Можно сделать такую машину... как ее поставишь сейчас промеж колен, подавишь - шикнет, как сто человек! - подхватил Ковальский. Кроме необыкновенной силы, он был еще и искусник на все механические работы.

- Финкель, портной, приходил, - вмешался в разговор половой: - он говорит, если господам, говорит, угодно, я пришлю в театр своих подмастерьев. Один, говорит, так у меня свистит, что лошади на колени падают, и теперь, если ему - старого, говорит платья у меня много - дать ему фрак, и взять только, значит, ему надо билет в кресла.

- Это можно будет, но главное вот что... - продолжал Бакланов, одушевляясь: - этой нашей госпоже надобно у них, канальев, под носом подарить венок или колье какое-нибудь брильянтовое... У меня моих собственных сто целковых готовы - нарочно выпустить мужика на волю... Вы, Бирхман, сколько дадите?

- Я дам тоже столько, сколько у меня в то время в кармане будет, - отвечал положительно Бирхман.

- Я дам тоже, сколько у него будет! - подхватил и Ковальский.

- Мы дадим оба, сколько у нас тогда будет, - сказал еще определительнее Бирхман.

- Превосходно! - воскликнул Бакланов. - Венявина я послал за подписным лицом... Там, на первом курсе, пропасть аристократишков поступило... посмотрим, сколько отвалят и поддержат ли университет!

На эти слова его, в комнату, как бы походкой гиены, вошел сутуловатый студент, с несколько старческим лицом и в очках. Кивнув слегка нашим приятелям головой, он пришел и сел у другого столика.

- Дай мне "Отечественные Записки"! - проговорил он пискливым голосом.

Половой молча подал ему.

Между тем у Бакланова, с приходом этого лица, как бы язык прилип к гортани.

- Вы видели ее в "Гризельде"? - продолжал он гораздо тише и как-то не так бойко.

- Видел! - отвечал по-прежнему громко Бирхман.

- Ведь это чорт знает что такое! Летучая мышь! - говорил Бакланов, не возвышая голоса.

В это время явился Венявин - усталый, запыхавшийся; волосы его торчали в разные стороны...

- Как нельзя лучше все устроилось, - говорил он6 подходя прямо к Бакланову: - юристы подписались на семьдесят пять рублей, математики тоже изъявили согласие, и медиков человек двадцать будет в театре.

- Ну, умница! паинька! - сказал Бакланов: - дай ему за это чаю! - обратился он к половому.

- Нет, лучше водочки дайте! - говорил Венявин, как бы начиная уж кокетничать, а потом, так как около Бакланова не было места, он сел рядом с Проскриптским. Тот ядовито на него посмотрел.

- Что это вы так хлопочете? - проговорил он своим обычным дискантом.

Венявин, по своему добродушию, сейчас же сконфузился.

- Что делать, нельзя! - отвечал он.

- Хлопочет, как и все порядочные люди! - обратился наконец Бакланов к Проскриптскому, гордо поднимая голову.

- Вы бы уж лучше в гусары шли, - обратился тот опять к Венявину.

- А вы думаете, что нас и гусаров одно чувство заставляет? - перебил его Бакланов.

- У тех оно естественнее, потому что оно чувственность, - возразил Проскриптский.

- Искусством актера, значит, наслаждаться нельзя? - сказал Бакланов.

- Хи-хи-хи! - засмеялся Проскриптский. - Что же такое искусство актера?.. Искуснее сделать то, что другие делают... искусство не быть самим собой - хи-хи-хи!

- В балете даже и этого нет! - возразил Бакланов.

- Балет я еще люблю; в нем, по крайней мере, насчет клубнички кое-что есть, - продолжал насмехаться Проскриптский.

- В балете есть грация, которая живет в рафаэлевких Мадоннах, в Венере Милосской, - говорил Бакланов, и голос его дрожал от гнева.

- Хи-хи-хи! - продолжал Проскриптский: - в риториках тоже сказано, что прекрасное разделяется на возвышенное, грациозное, милое и наивное.

- Ну, пошел! - проговорил Бакланов, старясь придать себе тон пренебрежения. - А, Варегин! - прибавил он, дружелюбно обращаясь к вошедшему, лет двадцати пяти, студенту, с солидным лицом, с солидной походкой и вообще, всею своею фигурой, внушающему какое-то почтение к себе.

- Gut Morgen! - проговорил пришедшему приветливо и Бирхман, который, во время спора Бакланова с Проскриптским, отчаянно и молча курил, хотя в то же время его нежное лицо то краснело, то бледнело. Не надеясь на свое вмешательство словом, он, кажется, с большим бы удовольствием отдубасил Проскриптского кулаками.

- Здравствуйте! здравствуйте! - говорил между тем Варегин, подавая всем руку. - Здравствуйте уж и вы! - прибавил он, обращаясь к Проскриптскому.

- Здравствуйте-с! - отвечал тот и опять постарался засмеяться.

- В грацию уже не верит! - сказал Бакланов, показывая Варегину головой на Проскриптского.

- Во вздор верит, а в то, что перед глазами - нет! - отвечал Варегин, спокойно усаживаясь на стул.

- Что такое верит? Я не знаю, что такое значит верить; или, в самом деле, вера есть уповаемых вещей извещение, невидимых вещей обличение! хи-хи-хи!

- Мы говорим про веру в мысль, в истину, - подхватил Бакланов.

- А что такое мысль, истина? Что сегодня истина, завтра может быть пустая фраза. Ведь считали же люди землю плоскостью!

- Стало быть, и Коперник врет? - спросил уж Варегин.

- Вероятно!

- Но как же пророчествуют по астрономическим вычислениям?

- Случайность!

- Случайность, вы полагаете? - произнес протяжно Варегин.

Студентов, так как уж было около четырех часов, набиралось все больше и больше. Дым густыми облаками ходил по комнате. Меньше всех обнаруживали участие к спору двое студентов-медиков. Они благоразумно велели подать себе, на одном дальнем столике, водки и борщу и только молча показывали друг другу головой, когда, по их расчету, следовало пропустить по маленькой. Около Проскриптского поместились двое его поклонников, один - молоденький студент с впалыми глазами, а другой - какой-то чрезвычайно длинноволосый, нечесаный и беспрестанно заглядывающий в глаза своему патрону. Бирхман с досады пил с Ковальским седьмую бутылку пива. Бакланов тоже ел ростбиф и пил портер.

- Вот ведь что досадно: зачем же вы верите в социализм-то, в кисельные берега и медовые реки? - говорил он Проскриптскому.

- Э, верить! Разговоры только это! упражнение в диалектике! - подхватил Верегин.

- Что ж такое диалектика? Человечество до сих пор только и занималось, что диалектикой, - подтвердил Проскриптский.

- А железные дороги тоже диалектика? - спросил Варегин.

- Полезная слесарям и инженерам! Хи-хи-хи! - смеялся Проскриптский.

- Но ведь, чорт возьми, они связывают людей, соединяют их! - воскликнул Бакланов.

- А зачем человечеству нужно это? Дикие, живущие в степях, конечно, счастливее меня! - возразил, как бы с наивностью, Проскриптский.

- Именно! - подхватил, почему-то вдруг одушевившись, студент с впалыми глазами.

- Ну да, разумеется! - подтвердил за ним и длинноволосый.

Венявин, выпивший две рюмки и совсем от этого захмелевший, толковал Ковальскому:

- Я люблю науку... люблю...

- Отчего же вы из римского права единицы получаете? - окрысылся на него Проскриптский.

- Ну да, что ж такое! И получаю, а все-таки люблю науку! - говорил Венявин.

В другом месте между кучками студентов слышалось:

- Редкин чудо как сегодня говорил о колонизациях.

- Что ж, в чем это чудо заключалось? - обратился вдруг к ним Варегин.

- Да он говорил в том же духе, как и Грановский! - отвечали ему.

Варегин усмехнулся.

- Тех же щей, да пожиже влей! - произнес он.

- Грановский душа-человек, душа! - подтвердил Венявин.

- Старая чувствительная девка! - сказал Проскриптский.

Варегин при этом только посмотрел на него.

Бакланов, которому надоели эти споры, встал и, надев шинель, проговорил:

- Кто ж, господа, будет в театре?

- Мы! и мы! - отозвались почти со всех сторон, но потом вдруг мгновенно все смолкло.

- Тертиев поет! - воскликнул Венявин и, перескочив почти через голову Ковальского, убежал.

Бакланов пошел за ним же.

В бильярдной они увидели молодого, белокурого студента, который, опершись ни кий и подобрав высоко грудь, пел чистым тенором:

"Уж как кто бы, кто моему горю помог".

Слушали его несколько студентов. Венявин шмыгнул с ногами на диван и превратился в олицетвореннное блаженство.