Та отвернулась от него, как бы затем, чтоб он не видел ее лица.
- Посидите! - сказал он и посадил ее почти силой на диван.
- Нет! пустите, пустите! - проговорила вдруг Казимира и пошла: на глазах ее видны были слезы.
Бакланов посмотрел ей задумчиво вслед.
- Будь покойна, мое кроткое существо... я не погублю тебя! - произнес он тоном самоотвержения.
Но в самом деле Казимира просто не нравилась ему своей наружностью.
3. Андреянова на московской сцене
К подъезду Большого театра, почти беспрерывной цепью, подъезжали кареты. По коридорам бегали чиновники, почему-то почище и посвежее одетые. Зала театра, кроме люстры, была освещена еще двумя рядами свеч. Из директорской ложи виднелись полные и гладко выбритые физиономии. Декорации, изображавшие какой-то трудно даже вообразимый, но все-таки прелестный и полный фантастических теней вид, блистали явною новизной. Кордебалет, тоже весь одетый до последней ниточки в свежий газ и трико, к величайшему наслаждению сидевшего в первом ряду, с отвислою губою, старикашки, давно уже поднимал перед публикой ноги и, остановившись в этой позе, замирал на несколько минут, а потом, вдруг повернувшись, поднимал ножки перед стоявшим в мрачной позе героем балета, чтоб и его не обидеть; затем, став на колена и раскинув над собой разноцветные покрывала, изображал как бы роскошнейший цветник.
Бакланов и Венявин, оба в мундирах, в белых перчатках и при шпагах, сидели во втором ряду. Подмастерье от Финкеля, хотя и во фраке, но сидел на купоне. В райке, с правой стороны, виднелись физиономии Бирхмана и Ковальского, а с левой - сидела почти целая шеренга студентов-медиков. Математики наняли себе три ложи. Из молоденьких юристов человек десять сидели в креслах. Наконец примадонна, высокая, стройная, не совсем только грациозная, вылетела. Костюм ее был прелестен. Как-то порывисто вытянув свою правую ногу назад, она наклонилась к публике, при чем обнаружила довольно приятной формы грудь, и стала на другой ноге повертываться. В директорской ложе ей слегка похлопывали. В публике сначала застучали саблями два офицера, имевшие привычку встречать аплодисментами всех примадонн. Хлопали также дежурный квартальный и человека три театральных чиновника, за которыми наконец грохнуло и купечество, когда примадонна очень уже высоко привскочила. Заговорщики еще себя сдерживали: между ними положено было дать ей протанцевать целый акт и потом, как бы убедившись в ее неискусстве, прявить свое мнение.
- Бум! бум! бум! - ревели барабаны. Примадонна делал частенькие, мелкие па; потом, повернувшись, остановилась лицом перед публикой, развела руками и ангельски улыбнулась; наконец, все больше и больше склоняясь, скрылась вглубь сцены. Ей опять захлопали. Заговорщики все еще продолжали не заявлять себя, но когда кордебалет снова высыпал со всех сторон на авансцену, делавшуюся все темнее и темнее, потолок тут, раскинулся потом на разнообразнейшие группы, и когда посреди их примадонна, выбежав с жен-премьером, поднялась на его руках в позе улетающей феи, и из передней декорации, для произведения большего эффекта, осветили ее электрическим светом, - Ковальский в райке шикнул в свою машинку на весь театр. Его поддержали шиканьем человек двадцать медиков, а из купона раздался свист подмастерья. Частный пристав бросился туда.
- Кто это, господа, тут свистит? - сказал он.
- Это, должно быть, вы сами свистнули; здесь никто не свистел, - отвечал ему господин совершенно почтенной наружности.
Частный пристав, очень этим обидевшись, вышел в коридор.
- Пошлите пожарных на лампу, чтобы хлопали там! - крикнул он квартальному.
- Примадонне дурно! опустите занавес! - слышалось на сцене за декорациями.
- Нет, ничего, дотанцует! - возражал другой голос, и примадонна, в самом деле, хотя и очень расстроенная, но дотанцовала, пока не унесена была слетевшими духами на небо. Занавес упал. Пожарные еще похлопывали над люстрой. Публика хлынула в кофейную; послышались разнообразнейшие толки.
- Помилуйте, за что это? У ней есть грация и уменье! - толковал театральный чиновник.
- Ничего у нее нет, ничего! - возражал ему запальчиво Бакланов.
- Все есть, все! - повторил чиновник.
- Может-быть, все, только не то, что надо, - отвечал ядовито Бакланов.
В коридоре полицеймейстер распекал частного.
- Студенты, помилуйте, студенты! - оправдывался тот.
- Начальство их надо сюда! - говорил полковник, и ко второму акту в задних рядах показался синий вицмундир суб-инспектора.
Бакланов и Венявин торжествовали.
Примадонна, оскорбленная, огорченная и взволнованная, делал все, что могла. Танец ее был страстный: в каком-то точно опьянении, она то выгибалась всем телом и закатывала глаза, то вдруг с каким-то детским ужасом отбегала от преследующего ее жен-премьера, - но агитаторы были неумолимы: в тот самый момент, когда она, вняв мольбам прелестного юноши, подлетела к нему легкою птичкой - откуда-то сверху, из ложи, к ее ногам упала, громко звякнув, черная масса. Примадонна с ужасом отскочила на несколько шагов. Жен-премьер, тоже с испугом, поднял перед публикой брошенное.
- Мертвая кошка! - произнес чей-то голос на креслах.
Общий хохот раздался на всю залу.
- Браво! Мертвая кошка! Браво! - кричал неистово в креслах Бакланов, так что все на него обернулись.
- Мертвая кошка! - повторял за ним Венявин.
С примадонной в самом деле сделалось дурно. В директорской ложе совершенно опустело: оттуда все бросились наверх, откуда была брошена мертвая кошка.
- Мертвая кошка! - продолжал кричать Бакланов.
- Пожалуйте к суб-инспектору, - сказал подошедший к нему капельдинер.
- Убирайся к чорту! - отвечал ему Александр.
На сцене между тем бестолково прыгал кордебалет. Суб-инспектор, пробовавший было вызвать по крайней мере хоть кого-нибудь из математиков, сидевших в ложах в бель-этаже и перед глазами всей публики хохотавших, но не успев и в том, поскакал на извозчике в университет, доложить начальству. Соло за примадонну исполнила одна из пансионерок.
Когда занавес упал, Бакланов сделал знак Казимире и пани Фальковской, сидевшим в третьем ярусе и для которых он нарочно нанимал ложу, а потом, мотнув головой Венявину, гордо вышел из залы.
Через несколько минут с ним сошлись в сенях его дамы, и все они поехали в карете домой. Пани Фальковская, расфранченная и очень довольная, что побывала в театре, всплескивая коротенькими ручками, говорила:
- Как это возможно! За что ее, бедную, так?
- А за то, что тут правда, истина, которые одни только имеют законное право существовать, они тут страдают! - толковал ей запальчиво Алескандр.
Казимира с чувством и грустью глядела на него. Она искренно видела в нем поборника истины и борца за правду. О, если б он любил ее хоть сколько-нибудь.
4. Платон Степанович.
- Это что еще? А? Что вы еще придумали? - говорил инспектор студентов, в своем флотском мундире, застегнутом на все пуговицы, горячась перед стоявшими перед ним в довольно комических позах Бирхманом, Венявиным, Ковальским, двумя-тремя медиками и несколькими математиками. Впереди всех их, впрочем, стоял Бакланов.
- Позвольте, Платон Степаныч! - говорил он, прижимая руку к сердцу и все больше и больше выступая вперед.
- А вот и нет!.. Не позволю! - говорил ему тот, в свою очередь, тоже с раскрасневшимся лицом.
- А как же это?
- А так же!.. Ты скажешь мне два слова, а мне после тебя и говорить нечего будет.
- Странно! - проговорил Бакланов, пожимая плечами, и потом прибавил довольно громко вслух: - Я не солдат, а вы еще не полковник, чтобы говорить мне ты.
- Не полковник! - произнес Платон Степанович, кидая на него свирепый взгляд.
Стрела была пущена прямо в цель: полковничий чин был для него до самой смерти какою-то неосуществимою мечтой.
- Вы-то это что? Вы-то? - накинулся он на Бирхмана. - Правительством взяты, воспитаны, взлелеяны, и вот благодарность!.. Ведь солдат на всю жизнь!.. на всю жизнь! - прибавил он, грозно потрясая рукой.
Он имел привычку - мрачную картину всегда еще больше поразукрасить; но Бирхмана это нисколько, кажется, не пробрало.
- Не знаю, что я против правительства сделал, - проговорил он.
- А, не знаете! - прикрикнул Платон Степанович: - а вейнхандлунг так знаете!
- Вы сами-то пуще ее знаете! - бухнул прямо Бирхман.
- Я знаю... разумеется... - произнес Платон Степанович каким-то странным голосом: улыбка, как он ни старался скрыть, проскользнула по его лицу.
Бакланов в это время опять уже на него наступал.
- Если теперь, Платон Степаныч...
- Ну-с! - отвечал ему тот, совершенно позабыв, что сейчас только запрещал ему говорить.
- Если теперь писатель, - говорил Бакланов: - из которых, например, Иван Андреич Крылов - действительный статский советник, Иван Иванович Дмитриев - тайный советник...
На слова "действительный" и "тайный советник" он нарочно поприударил.
- Ну, ну-с! - торопил его Платон Степанович.
- И тех можно хвалить и порицать, - продолжал Бакланов: - а какую-нибудь танцовщицу, которая умеет только вертеть ногами, нельзя.
- Тут не в танцовщице, судаоь, дело! Тут императорский театр! - крикнул Платон степанович.
- Да ведь императора тут нет! - возразил Бакланов.
- Он невидимо тут присутствует! - порешил Платон Степанович и опять слегка улыбнулся. - Вот соколик-то! - продолжал он, указывая на Ковальского и, по возможности, стараясь сохранить строгий тон: - по театрам ходит, а из греческого единицы получает.
- Да я знаю-с, помилуйте, Платон Степаныч: спросите-с меня, - отозвался тот.
- Есть мне когда вас спрашивать! - сказал серьезнейшим образом Платон Степанович и потом вдруг крикнул: - Ермолов!
В дверях появился солдат.
- Вот возьми этого господина, - продолжал он, указывая на одного из медиков: - сведи его в цырульню и остриги его на мой счет. Вот тебе и четвертак! - прибавил он и в самом деле подал солдату четвертак.
- Да как же это-с? - возразил было студент.
- Не прощу! Не прощу! - закричал Платон Степанович, хватая себя за голову и махая руками.