Смекни!
smekni.com

Взбаламученное море (стр. 23 из 83)

- Что, какое уж, батюшка, наше житье, - отвечал печальным голосом этот могучий человек.

- Ничего, погоди, теперь лучше будет.

- Да только на вашу милость и надежду имеем, - сказал Петруша, и когда они все влезли в сушило, которое было не что иное, как верх над погребом, то представившаяся картина, при освещении сальной свечи, была оригинальна: кровать, с белыми как снег подушками и с белым одеялом, как-то резко отделялась от пыльных стен, от висевших на стене бараньих шкур, от стоявшей в одном углу кадки с дегтем, от наваленного в другом углу колесного скота; но все это, впрочем, дышало каким-то оживительным и здоровым запахом. Александр поспешил раздеться и отправить прислугу.

- Прощенья просим, - проговорил Петруша и слез с молодым своим камрадом с сушильни.

"В деревне славно жить!" - подумал Александр и с удовольствием зевнул.

8. Что прежде всего.

От Обуховских болот, кругом мельниц, по небольшой тропинке шел Александр в низенькой охотничьей шляпе с зеленой лентой, в сером, с зеленой выпушкой, рединготе и в высоких болотных сапогах; через плечо у него было перекинуто щегольское английское ружье на шерстяной перевязи, вышитой тою же искусною рукой влюбленной Казимиры. За ним могуче шагал длинный Петруша, тоже с новым ружьем и тоже в каком-то сереньком чепце. Пегас, подняв морду и грациозно переступая ножками, шел верхним чутьем по болоту. Бакланов остановился, снял свою шляпу и отер катившийся с лица пот.

- Немного же мы с тобой, Петруша, настреляли, - сказал он.

- Совсем нынче птицы мало стало, - повторил тот свою любимую фразу.

Они снова взяли ружья на плечи и пошли. Пегас вдали что-то пролаял.

- Может, другой здесь дичи много! - проговорил Александр и посмотрел на Петрушу.

Тот тоже на него посмотрел.

- Что в юбках-то ходят, - прибавил Александр.

Петруша усмехнулся и почесал себя за ухом.

- Пожалуй, что добра этого есть немало.

Пегас опять пролаял и с какою-то даже тоской в голосе.

Александр не обратил на это ни малейшего внимания.

- А кто же у нас получше?.. которая?.. - продолжал он расспрашивать.

- Да кто их - прах знает! Сам-то я этими делами не занимаюсь.

Встретился маленький лесок, и путники должны были разойтись, а потом они снова соединились.

- Если не для себя, так, по крайней мере, для приятеля бы: вот хоть бы для меня постарался.

- Что ж, это можно будет, - отвечал Петруша, улыбаясь какою-то кривою улыбкой.

- Да кто же у вас, какие есть? - продолжал Бакланов, быстро идя и, со свойственною его темпераменту живостью, весь пылая.

- Сами вы ведь всех знаете, - отвечал Петруша уклончиво.

- У скотницы, я видел, дочка недурна... Машей, кажется, зовут.

- Да, Марьей-с... девушка уже в возрасте, - ответил Петруша.

- Нельзя ли как? Переговори-ка!..

Петр молчал.

- Пожалуйста! - повторил Александр.

- Ой, барин, какой вы, право: все в папеньку... - проговорил Петруша.

- А что ж?

- Да так-с. Баловник тоже покойный, свет, был.

- Ну, если папенька делал, так отчего же и мне нельзя.

- Известно-с! - отвечал гайдук с совершенно искренним лицом.

Подойдя к усадьбе, Александр опять повторил ему:

- Ты сегодня же переговори.

- Слушаю-с, - отвечал неторопливо Петруша.

- Сейчас же.

- Слушаю-с! - повторил еще раз Петр. Ему, впрочем, несовсем, кажется, хотелось исполнять это щекотливое поручение.

Александр, придя в дом, в свою комнату, и сбросив свой охотничьий костюм, стал в волнении ходить взад и вперед. Окна кабинета выходили на красный двор. Он беспрестанно заглядывал в них, все поджидая Петра, который сначала прошел к себе в избу, а оттуда, нескоро выйдя, прошел наконец и на двор.

- Ты туда? - выкрикнул ему полушопотом Александр.

Петр мотнул ему, вместо ответа, головой. В это время выплыла на двор Аполлинария Матвеевна погулять. Александр спрятался за косяк, чтоб она не увидала его и не вступила с ним в разговор. Петр не возвращался с полчаса. Наконец он показался. У Александра сердце замерло. Петр сначала прошел кругом всего двора, а потом, будто случайно, повернул и вошел в горницы.

- Ну что? - спросил Александр с захватывающимся дыханием.

Выражение лица Петруши было мрачно.

- Говорил-с! Дуры ведь!

- Что ж она говорит?

- Да своей матки и вашей маменьки опасаются...

- Да как же они узнают?

- Толковал ей-с... понимает разве что-нибудь!

- Ты деньги ей обещай.

- Что деньги-то? И толку, чай, в них еще не знает!

- Ну, хорошо же, - произнес Бакланов, ложась в волнении на диван.

- Не переговорите ли вы лучше сами-с! - произнес Петруша после короткого молчания.

- Да где ж я ее, к чорту, увижу!

- Целый день она торчит на пруду одна, уток стережет.

- Хорошо, там увидим. Ступай... НА тебе, - сказал Бакланов, давая своему поверенному рубль серебром.

Тот с удовольствием его принял и ушел.

По его уходе в комнату влетел было отставший на охоте Пегас и хотел приласкаться к барину.

- Я тебя, чорт этакий! - закричал тот и потянулся за хлыстом, чтоб отдубасить им собаку.

Та убежала.

Александр был в очень раздраженном состоянии.

На другой день он целое утро ходил около гумна и видел, что Маша, действительно, сидит там одна на пруде, но подойти к ней он не решался и, сев на прилавок у избы, любовался на ее еще не совсем свормировавшийся стан, на загорелую шею, на тонкое колено, обогнутое выбойчатым сарафаном.

Маша в то время сидела и шила. Наконец она встала и сама прошла мимо Бакланова.

- Ты куда? Домой? - спросил он ее.

- Да-са-тка-с! - отвечала она, потупляясь и вся раскрасневшись.

Перед вечером Петруша спросил Бакланова:

- Что, вы видели ее-с?

- Видел! Но мне решительно невозможно с ней говорить... Все замечают: я хуже этим ее обесславлю, если стану ухаживать за ней.

- Это точно что-с, - сообразил Петруша.

- Переговори, Бога ради, ты! Обещай, что всю семью их я отпущу на волю!

- Понапугать ее хорошенько надобно, вот, что-с, - произнес гайдук, и в самом деле, должно быть, сказал что-нибудь решительное Маше, потому что на другой же вечер, с перекошенным от удовольствия лицом, он объявил барину:

- Подьте под мельницу, в лесок, дожидается она там вас.

Бакланов побежал бегом. Он еще издали увидел Машу, прижавшуюся к одному довольно ветвистому дереву.

Он ее прямо взял за обе руки.

- Вот и прекрасно! - бормотал он задыхающимся голосом.

Маша только и говорила:

- Ой, ой, нет! Ой, чтой-то, ой!

В следующие затем свидания Бакланов старался дать ей некоторую свободу и простор перед собой.

- Любила ли ты кого-нибудь кроме меня, Маша? - спрашивал он.

- Нету-ка... Ничего я еще того не знаю, - отвечала она.

- А меня любишь?

- Вас, известно, жалею.

"Что за дурацкое слово: жалею", - подумал Александр.

- Ну, скажи, - продолжал он: - любишь ли ты песни петь?

- Нет, я не горазда, - отвечала Маша.

- А в поле любишь ходить гулять, рвать цветы?

Маша с удивлением посмотрела на него.

- Да коли это? Неколи. Что есть в праздник, и то же все за скотинкой ходишь, - сказала она.

"Вот вам и славянки наши во всей их чистоте", - подумал Александр.

- Ну, ступай домой! - проговорил он вслух.

Сцена эта происходила в сушиле, при довольно слабом и несколько даже поэтическом освещении одной свечки, покрытой абажуром.

Маша покорно встала и ушла.

Бакланову немножко сделалось совестно.

9. Иона Циник.

Августовская и сентябрьская охота за дупелями и бекасами была из рук вон плоха, а там пошли дожди, грязь, слякоть. Александр начал сильно скучать.

- Так жить нельзя! - говорил он: - один день наешься, выспишься, другой - тоже; три месяца я живу здесь, и хоть бы подобие какое-нибудь мысли человеческой слышал кругом себя.

Аполлинарию Матвеевну он так напугал, что та рта разинуть при нем не смела.

- Что это такое, что вы говорите? - почти кричал он на нее.

- Ну, батюшка, я не буду! - отвечала она покорно и потом с прислугой своею рассуждала.

- И взгляд-то, девоньки, у него, точно у покойника-барина: словно съесть тебя хочет!

Раз, перед обедом, подъехал к крыльцу чей-то тарантас. Александр чуть не вскрикнул от радости и вышел на крыльцо встретить гостя.

Приехавший был им несколько родственник и довольно близкий сосед по деревне: Иона Мокеич Дедовхин. По его тридцатилетней штатской службе, покойный Бакланов по крайней мере раз пятнадцать парил его у себя в уголовной палате и, по своей мистической терминологии, называл его: Иона Циник. Александр, по преимуществу, обрадовался этому гостю, потому что Иона Мокеич, сведя уже, по его выражению, все итоги жизни и быв в земной юдоли не при чем, т.е. будучи окончательно выгнан из службы, отличался какою-то особенною, довольно занимательною откровенностью и все обыкновенно рассказывал про самого себя.

- Ту-ту-ту, чортова куколка! - говорил он, хохоча и весело вылезая из тарантаса.

Александра он обнял и троекратно поцеловал.

- Ай, греховодник! Как это так давно не бывал! - воскликнула Ионе Мокеичу Аполлинария Матвеевна, когда он подходил к ней к руке.

- Не больше твоих грехов, кумушка, не больше!.. - отвечал он ей, грозя пальцем.

- Ну, уж я думаю!.. - произнесла нараспев Аполлинария Матвеевна.

Александр велел подавать обедать и радушно угощал Иону Мокеича кушаньями и наливками. Тот ел, пил, хохотал, хохотал и пил.

После обеда оба они комфортабельнейшим образом разлеглись в сушиле, один на одной постели, а другой - на другой. Прохладный сентябрьский ветерок обдувл их сквозь немшоные стены.

- Ну, Иона Мокеич, рассказывайте что-нибудь, - говорил Александр, расстегивая у себя жилет от полноты желудка.

- Что ж тебе рассказывать, друг сердечный?

- Как, например, вы служили: взятки брали?

- Брал! - отвечал Иона Мокеич, с заметным удовольствием поглаживая себе живот.

- И с вымогательством?

- С вымогательством... Часики, братец ты мой (и Иона Мокеич повернулся при этом к Александру лицом), у одного нашего дворянина Каркарева понравились мне; пристал я к нему: "продай, подари!". - "Нет", говорит. Только, тем временем, попался к нам в суд арестант-бродяга. "Не приставал ли, я говорю, ты у такого-то дворянина Каркарева?" - а сам тоже не зеваю: показываю ему из-под стола в руке рубль серебром. - "Приставал", говорит. - "Не такого ли, говорю, у него расположенья дом?" - "Точно такого", говорит. - "А не знаешь ли, говорю, его любовницу, дворовую девицу Евлампию, и не передавал ли ты ей заведомо краденых вещей?" - "Передавал", говорит. Записали все это... Командировали меня. - "Ну, говорю, Захар Иваныч, давай-ка, говорю, мы Евлампию-то твою веревками свяжем". - "Как? Что такое? - говорит: - батюшки мои, берите, что хотите". - "Часики, говорю, подай!" Он чуть, сердечный, не расплакался от досады... Видит, что весь карамболь нарочно подведен, а делать нечего, принес... и часики отличные были... невеста тоже хорошая из-за них за меня пошла... в них и венчался!..