- Непрменно... непременно... - проговорила, вспыхнув, Аполлинария Матвеевна и махнула при этом как-то решительно рукой.
- Не непременно-с! - вскричал Александр: - нельзя так вам вашим подлым крепостным правом пользоваться.
Аполлинария Матвеевна уж задрожала.
- Нету, нету, я уж решилась! - говорила она.
- В таком случае и я решусь, - продолжал Бакланов: - и завтра же уеду в Петербург.
Он знал, что ничем так не мог напугать мать, как своим намерением уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна больше всего на свете хотела, чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к ней были почтительны.
- Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! - говорил он.
- Ну, Бог с тобой! Бог с тобой! - говорила Аполлинария Матвеевна и затем заревела.
Этого Бакланов решительно не мог вынести.
- Это чорт знает что такое, - говорил он, уходя из комнаты и хлопая дверьми.
Он опять пришел в овин к Маше.
- Ну, я говорил матери: не выдадут... - сказал он, полагая, что угроза его подействует на Аполлинарию Матвеевну.
- Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. - сказала Маша и еще больше расплакалась.
Бакланова окончательно это взбесило.
- Это не жизнь, а каторга, - произнес он, уходя из овина.
Напуганная словами сына, Аполлинария Матвеевна не отложила своего намерения, а послала за Ионой Мокеичем.
"Он этакий говорун, - разговорит, может быть, его!" - думала она.
Александр, больной и расстроенный, только было прилег после обеда в своем кабинете, как двери отворились, и вошел Иона Мокеич, чистенький, примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось.
- Что, дяденька, а? - говорил он, входя.
Бакланов поднялся на диване.
- Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? - произнес он.
- Да ничего! - отвечал Иона, садясь против него: - поотошел маненько... Что у вас-то такое натворилось?
Александр развел руками.
- Чорт знает, что такое тут происходит! - сказал он.
Иона усмехнулся.
- Вы слышали? - спросил его Бакланов.
- Нет, я сейчас только приехал.
- Я тут жил с одною девушкой нашей...
Иона в знак согласия мотнул головой.
- И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж.
Иона опять усмехнулся.
- Что это так?.. - произнес он.
- Да, подите, вот!
- От зависти, надо полагать, старухи это делают! - объяснил Иона Мокеич.
- Вероятно! - подхватил Бакланов.
- Зачем-то нарочного присылал за мной... Думает, может быть, что я это похаю! - продолажал Дедовхин.
- Вы ей скажите, - начал Александр решительным тоном: - что если она это сделает, я сейчас же уеду, и чтобы сыном моим не смела потом считать.
- Эхма! - сказал Иона с грустью и ушел к Аполлинарии Матвеевне.
Бакланов, насупившись, сел у окна.
Иона Мокеич совещался с своею соседкою по крайней мере часа два и возвратился от нее с потом на лбу.
- Совсем баба с ума спятила, - начал он, входя к Бакланову.
- Что же? - спросил тот.
- Боится, что ты женишься на девчонке-то этой.
Александр уж захохотал.
- Да что же, я дурак, али сумасшедший, что ли?
- Эти соколы вон, вероятно, все насплетничали! - сказал Иона, кидая злобный взгляд на гайдука Петрушу, который в это время был у барина в кабинете и прибирал его платье.
- Никогда мы думать даже не смеем, чтобы говорить что-нибудь про господина, - отвечал ему тоже с злобным взглядом Петруша: - а что приказчик точно что докладывал госпоже, так как Марья не стала слушаться и на работу ходить...
- Сама девчонка, чу, хвасталась, что ты женишься на ней.
- Да, я точно что говорил ей ей, - отвечал Александр. - Вообразите: девушку к вам приводят почти силой... надобно же было чем-нибудь утешить ее; ну, я и говорю: "я женюсь на тебе!".
При этих словах Петруша вздохнул: устыдился ли он содеянного им поступка, или находил, что к нему мало благодарности чувствуют.
Иона Мокеич не переставал лукаво усмехаться.
- Цепки они, проклятые, за эти слова-то!
- Да вы говорили матери, что я уйду в Петербург? - спросил его Александр.
- Говорил. Поди, вон, ревет на весь дом, как по покойнике.
- А намерения своего не отменяет?
- Нет! "У нас и то, говорит, в роду дедушка был женат на девке; так та, говорит, мерзавка била меня". Все теперь и имеет это в своем воображении.
- Да что же мне дедушка за пример! - воскликнул Бакланов.
- Необразование! - объяснил Иона Мокеич. - "Пусть, говорит, с замужней женщиной с какой хочет гуляет, не мое дело; а с девкой не позволю".
Бакланов пожал плечами.
В это время по двору прошла целая толпа женщин, и между ними Александр сейчас же заметил Марью, идущую с потупленною головой.
- Что это, куда идут? - спросил он беспокойно Петрушу.
Тот мрачно посмотрел в окно.
- Невесту, надо быть, обряжать ведут.
- Куда, зачем? - спросил Александр с вспыхнувшим лицом.
- Немножко пообчистить и пообгладить! - отвечал Иона Мокеич. - Сегодня, что ли, венчанье-то? - спросил он Петрушу.
- Сегодня, сказывают! - отвечал тот, грустно потупляя глаза.
- Как сегодня! - воскликнул Александр: - ведь это уж прямо значит надругаться!
- Небольшие тоже, видно, парады-то хотят справлять, - сказал Иона Мокеич.
- О-то, скотство какое! - произнес Бакланов с бешенством в голосе.
Петруша, как бы не в состоянии будучи видеть страдающего барина, ушел из кабинета.
- Не сокрушайся, друг сердечный! - принялся его утешать Иона.
- Да ведь поймите же всю мерзость моего положения! - говорил Александр, колотя себя в грудь: - во-первых, я ее люблю немножко, во-вторых, мне ее жаль, совестно, стыдно против нее, и в то же время я ничего не могу сделать... Ну что я сделаю?.. Словами - матери не внушишь, она не поймет их. Не бить же мне ее.
- Как можно мать бить! - сказал на это Иона. - Ты уж лучше потешь ее в этом случае, - прибавил он каким-то заискивающим голосом. - Машка-то к тебе станет и бабой бегать...
- О-то, скотство какое! - повторил еще раз Бакланов, сжимая кулаки и устремляя взор на потолок.
Через час времени Иона Мокеич, будто так, случайно, вышел на двор и пошел прогуляться по усадьбе.
Александр остался один и продолжал сидеть у окна. Вдруг он услышал по дороге стук колес: сначала проехала одна телега с мужиками и женщинами, потом другая с мужиками и женщинами, наконец третья с одними женщинами, из которых сидевшая посредине была вся покрыта белым.
Сердце замерло у Бакланова.
Вскоре после того к нему возвратился Иона.
- Что это, свадьба уж проехала? - спросил он.
- Да, - отвечал Иона протяжно и с улыбкой.
- Что ж она? Скажите! - спросил с чувством Бакланов.
- Побрыкалась маленько! Ну, да я тоже сказал ей: "барин, говорю, тебя и хлебом и деньгами - ничем не оставит".
- Я готов дать все, что хотите!
- Дадут всего!.. Старуха сама того желает: "Я их дом, говорит, подниму".
- Скоты мы, подлецы, мерзавцы! - сказал Александр Ионе Мокеичу.
- В мире, что в море: всего бывает! - объяснил ему тот.
Иона Мокеич вообще в этот раз был в каком-то тихом, философском настроении, что всегда с ним случалось после, как сам он выражался, сильной пересыпки.
По просьбе Аполлинарии Матвеевны и самого Александра, он остался у них ночевать и на этот раз спал, по обыкновению, с хозяином в одной комнате, завел с ним совсем другого рода разговор и рассказывал даже, как был в молодости влюблен.
- В кого же это? - спросил Бакланов.
- Да тут одна дворяночка у нас бедненькая бела.
- Что ж, она хороша собой была?
- Нет, не то, чтобы красавица, а помадой хорошей помадилась... Прочие-то маслищем кажутся, так воняет от головищи-то, ну, а она, этак, помадкой, - так тем больше пленила.
Бакланов был, впрочем, грустен и почти не слушал его.
На другой день он объявил решительно, что уезжает в Петербург, и как его Иона Мокеич ни отговаривал и ни упрашивал, он уперся на своем: велел своему человеку, нимало не медля, укладывать вещи, а кучеру готовить лошадей. С матерью Александр не хотел ни видиться ни даже проститься, и только уж случайно, зайдя в гостиную за какой-то вещью, застал там Аполлинарию Матвеевну, с лицом, распухшим от слез. При виде сына она очень сконфузилась.
Перед ней стояли обвенчанные молодые, которые пришли к ней на поклон.
У Бакланова едва достало присутствия духа не вернуться назад.
Маша стояла с потупленным лицом, а муж ее, молодой малый, глупо на все посматривал: он еще в первый раз в жизнь свою был в барских горницах.
Маша показала ему что-то глазами, и оба сейчас же подошли к руке Бакланова.
- Поздравляю вас, поздравляю, - говорил тот и поспешил уйти.
- Ты сегодня уезжаешь, друг мой? - сказала ему вслед Аполлинария Матвеевна.
- Сегодня-с! - отвечал он ей грубо.
У Марьи при этом лицо заметно вспыхнуло, а у Аполлинарии Матвеевны сначала задергало обе щеки, потом и слезы потекли.
- Подите, - могла она только проговорить молодым.
Те ушли.
Перед тем, как сесть в экипаж, Иона Мокеич опять стал уговаривать Бакланова.
- Поди, простись с матерью-то!
Александр ничего ему не отвечал и молча сел в коляску.
Тут было подошел к нему проститься мрачный Семен.
- Прочь, мерзавец! - закричал на него Бакланов, заскрежетав зубами.
Тот мрачно и с удивлением посмотрел на него.
С Петрушей, напротив, Бакланов расцеловался.
Поехали.
Стоявшая у курятной избы пожилая женщинавыла на всю усадьбу:
- Жил-то наш батюшка промеж нас и никого-то не обидел ни словом, ни ясным взглядом своим!
Когда отъехали от усадьбы довольно далеко, молодой лакей, опять ехавший с Александром, обернулся назад и проговорил:
- Маша бежит-с!
Бакланов сделал недовольную мину.
- Стойте! - сказал он.
Кучер остановился.
Маша, нагнав их, вскочила на подножку коляски, обняла барина и стала целовать его.
- Прощай, Марья, прощай! - говорил он торопливо. - На, вот тебе! - прибавил он и подал ей сторублевую.
Но Маша и деньгам, кажется, была не рада. Как-то небрежно засунув их за пазуху, она нехотя слезла с подножки и долго-долго провожала глазами удаляющийся от нее экипаж.