- Не слушался!.. - повторил Евсевий Осипович в одно и то же время с благоговением и удивлением.
- Да... только другой уж странник, сибиряк тоже наш, приходит ко мне... поговорил я с ним... Вижу, наставником мне может быть... открылся я ему... "Что же, гооврит: видно, Бог не приемлет этой жертвы! Аще не имаши силы творити, да отметешься! Может, теперь ты и в миру станешь жить крепко". Однакоже, брат, как вышел, так и искусился.
- Чем же? - спросил Евсевий Осипович с строгим лицом.
- Да всего и есть, что в лес погулять вышел, а лесища там, и Господи! какие райские! Эта лиственница... береза наша сладкосочная... трава густая, пахучая... сладкогласные птицы поют... Я сооблазнился, грешным делом, да грибков и понабрал, - молоденьких все таких, и пришел в соседнее селенье; там нас хорошо, ласково принимают!..
- Хорошо? - спросил Евсевий Оспиович.
- Да, все равно за отцов родных... Попросил я одну старушку... "Зажарь", говорю. "Ай, отче, говорит, повели только!" - и нажарила мне, братец, большую-большущую сковороду, все на маслице, я и съел, и так после того моторить меня стало. "Нет, демаю, баста! шалишь, не гожусь еще в мире жить", и в келью опять...
- Это он в землянках и в дебрях сибирских жил, - обратился Евсевий Осипович к Бакланову и несколько времени не спускал с него глаз, как бы желая изведать, что такое он думает о том, что теперь слышит и видит перед собой.
Александр, со своей стороны, не находился ничего делать, как глядеть себе на ногти.
- В человеке два Адама: один ветхий, греховный, а другой - новый, во Христе обновленный. Если теперь телеса наши, этого Адама греховного, не бичевать, они сейчас же возымут...
- Несколько уже видений имел, - объяснил совершенно серьезным образом Евсевий Осипович о своем госте.
- Табак я нюхать люблю, - продолжал и тот, как бы в подтверждение его слов: - сидишь этак, вдруг подходит к тебе девка или баба - красивая такая: "Отче, говорит, на-ка, табачку понюхай!". Ну, перектрестился и видишь, что наваждение одно!..
Евсевий Осипович сидел, распустив от умиления руки.
- А я-те сказывал, как гора мне сказала: "аминь"?
- Нет, - отвечал Евсевий Осипович, как бы очнувшись.
- Иду я, братец, в Пермской губернии и так приустал, Боже ты мой! - ноги обтер... спинищу разломило, хоть ложись да умирай тут, - шабаш! Только я, братец, взмолился: "Господи! говорю, в скорбях, недугах и печалях вопию к Тебе", так, знаешь, молитвинку от себя свою проговорил... Тоько, братец ты мой, гора-то... боьшущая такая быа, на которую я пер-то: "аминь!", говорит.
- Да почем же ты знаешь, что это гора сказала?.. - спросил даже Евсевий Осипович с некоторым сомнением.
- Да никого, друже мое, никого, окромя ее, не было... так-таки твердым мужским голосом и говорит: "аминь!", говорит. Ну уж я и взмоился, всплакал тут...
Бакланов все это слушал, как ошеломленный, и думал: "Что, эти два человека - помешаны или только плуты?". Но дядя был замечательного ума человек, а странник казался таким добрым и откровенным. Невольно мелькавшая в это время улыбка на губах Баклановане скрылась от блестящего и холодного, как сталь, взгляда дяди.
Собеседник его наконец начал вставать и прощаться.
- Выпей на дорожку посошок-то! - сказал ему Евсевий Осипович.
- Ты вот меня сладким винцом угощаешь, - отвечал старик, выпивая рюмку: - а я больше водку мужицкую, простую люблю, да не пью!
- И не пей, гадость! - подтвердил Евсевий Осипович.
- "Не упивайся вином: в нем же есть блуд, а она, наша матушка российская, такая насчет этого разбористая... - говорил старик, ища свой посох и клобук.
- Ну, прощайте, - сказал он.
- Прощайте, отче!
- Князь Василью Петровичу скажи, что как назад пойду, так к нему жить зайду, беспременно, не кучился бы.
- Скажу!
- А у графини Вареньки я посошок свой железный оставил; скажи, чтоб она владела им на здоровье да во спасенье.
- Скажу, скажу, - повторял Евсевий Осипович и, проводив странника и возвратившись в гостиную, сел и погрузился в глубокую задумчивость. 16.
Протекция.
Дядя и племянник по крайней мере с полчаса сидели, не говоря друг с другом ни слова. Евсевий Осипович был сердит на Александра за его насмешливый вид в продолжении всей предыдущей сцены.
- Что же вы, поговорить о чем-то со мной хотели? - спросил он его наконец суровым голосом.
- Да, я, дядюшка, насчет того... - начал тот: - теперь я приехал в Петербург... что мне делать с собой?
Евсевий Осипович несколько времени смотрел ему прямо в лицо.
- Что же вы служить, что ли, намерены здесь? - спросил он.
Бакланов пожал плечами.
- Главная моя любовь и наклонность, - отвечал он: - это искусства!
Евсевий Осипович снова уставил на племянника проницательный взгляд.
- И теперь, помилуйте, - продолжал тот заметно начинающим робеть голосом: - я вот был в Эрмитаже: каталога там порядочного нет!
Лицо Евсевия Осиповича начинало принимать как бы несколько бессмысленное выражение.
- Или теперь, - говорил Александр, хотя в горле его и слышалась хрипота: - за границей тоже нет русского гида ни для галлерей ни для музеев... Что бы стоило правительству кого-нибудь послать для этого... и наконец и здесь я желал бы по крайней мере служить при театре!
Далее у Александра не хватало воздуху в груди говорить.
Евсевий Осипович продолжал молчать и не изменял своего положения; потом, как бы все еще под влиянием одолевающих его недоразумений, начал с расстановкой:
- Ничего я не понимаю, что вы такое говорите: здесь гида нет... за границей указателя... служить наконец при театре... Бог знает что такое!
- Я, может быть, дядюшка, неясно выражаюсь, - произнес окончательно растерявшийся Бакланов.
- Совершенно неясно-с! - повторил за ним Евсевий Осипович.
Прошло несколько минут тяжелого молчания.
- Вон, если хотите, - начал Ливанов: - у меня есть тут один господин... на побегушках у меня прежде был, а теперь советником служит, любимец, говорят министра. Я напишу ему. Вы ведь не кандидат?..
- Нет, - отвечал Бакланов, конфузясь.
- Значит, вам надо в губернском ведомстве начинать. Я напишу ему, он возьмет вас.
Александр на первых порах обиделся этим предложением.
- Я бы желал, по крайней мере, дядюшка, у вас под вашим начальством служить.
- Да мне-то куда девать вас? - возразил ему Евсевий Осипович: - я и без того слишком взыскан милостями государя императора моего, да как еще всю родню-то валить на него, так густо будет.
- Я, дядюшка, не о том прошу, а чтобы вы дали мне хоть маленький ход.
- Нет, вы больше того просите. У меня вакансий нет! Значит, вы хотите, чтоб я для вас выгнал какого-нибудь честного труженика и, в виду всех, на позор себе, посадил на его место вас, моего племянника, - вот вы чего хотите.
- Я этого не говорил-с! - сказал Бакланов, окончательно обидевшись.
- Дать ход, - продолжал Евсевий Осипович: - вам дают его - ступайте! В вас есть некоторый ум, некоторое образование, некоторые способности.
На словах: "некоторые", Евсевий Осипович делал заметное ударение.
- Все это, разумеется, в вас забито и загажено полувоспитанием (настоящим воспитанием Евсевий Осипович считал только ихнее, сектантское), но исправляйтесь, трудитесь!..
- Я трудиться готов! - произнес Бакланов и потом, помолчав, прибавил: - позвольте, по крайней мере, хоть к этому господину письмо!
- Подайте мне перо и лист бумаги... там в кабинете, на шифоньерке... - сказал Евсевий Осипович.
Александр пошел в кабинет.
- Не разбейте там и не уроните чего-нибудь!.. У меня вещи все хорошие!.. - крикнул ему Ливанов.
"Вот скот-то!" - с бешенством думал Бакланов.
Записку Евсевий Осипович написал не длинную.
"Емелюшка прокаженный! Прими сего юнца к себе на службу, - это мой племянник!"
Запечатав ее, он отдал Бакланову.
Слова: "Емелюшка прокаженный" были Ливановым употреблены в виде ласки, так как Нетопоренко, тоже несколько принадлежавший к их толку, рассказывал , что в молодости он сидел с сведенными руками и ногами и исцелился от этого чудом.
- Заходите, когда будете иметь время! - проговорил Ливанов, вставая и зевая.
- Непременно-с! - отвечал Бакланов, а сам с собой думал: - "Только бы место найти, нога моя у тебя, чорта, не будет!"
Евсевий Осипович тоже, по-видимому, с большим удовольствием отдал племяннику прощальный поклон. 17.
Советничишка палатский.
Не знаю, существует ли до сих пор в российской государственной службе Нетопоренки, но в то время, как начинал ее герой мой, их было достаточное количество.
В юности, обыкновенно, советничество для них - такая недосягаемая мечта, на которую они едва осмеливаются поднять свои лукавые и подслеповатые взоры, но с дальнейшим течением времени видят, что все больше и больше могут прилагать свои способности.
У каждого из них обыкновенно есть благодетель в Петербурге, которого маленькие слабости они знают до тонкости: любит ли он женщин молоденьких, или поесть хорошо, или только охотник деньги хапнуть, - для всего этого они сейчас ему канал открывают.
Большая часть крестов, украшающих их грудь, даны им за подобные подвиги!
Для ума и сердца вашего не ждите от этих людей ничего; но для телес и всей следующей к оным обстановки они бесценны.
Если б автор был хоть сколько-нибудь значительное лицо, то, по слабости человеческой, он не ручается, чтобы не покровительствовал какому-нибудь подобному каналье.
Точно так и Евсевий Осипович разумел и понимал Нетопоренка и, чтобы не держать его очень близко около себя, он сыскал ему место по другому ведомству, асессора в палате, а затем на место советника Нетопоренко сам уж перешагнул и так там укрепился, что, говорят, считался за образцового чиновника.
Но он был не глуп: по какому-то чутью, в воздухе или даже из-под земли вынюхивая, он предчувствовал, что невдолге кругом него будет происходить совсем не то, что теперь происходит, и что звезда его померкнет окончательно и навсегда.