Чтоб обеспечить себя на этот случай, он жил скопи-домом и сколачивал копейку на черный день.
Бакланов чуть не задохнулся, всходя к нему по вонючей лестнице. Оборванная, грязная дверь, которую точно двадцать собак рвали, была не заперта. Нетопоренко только сейчас проснулся и, брившись, пильмя-пилил парня, которого он взял к себе будто бы затем, чтобы приучить его к письменной части, а в самом деле заставлял даже белье себе мыть.
- Эка шельма!.. неумоя!.. рыло поганое!.. - говорил он.
Малый не обращал никакого внимания на эти слова и молча обмахивал с грязной мебели пыль метелкой.
- К вам пришли-с, - обернулся он наконец и сказал.
- Кто там? - крикнул было Нетопоренко сердито, но, увидев, что входит хорошо одетый господин, сейчас же переменил тон. - Извините меня, пожалуйста! - говорил он, запахивая свой грязный халат. - А дверь у тебя опять была не заперта! - прибавил он, почти с судорогами в лице, парню.
Но тот и этим нисколько не сконфузился: его упорно спокойное лицо как бы говорило: "Да, и завтра не запру, и добьюсь того, что ты меня прогонишь".
- Ну, я же тебя! - прошипел Нетопоренко, поколотив пальцем по столу.
Он в свою очередь тоже, видно, решился переупрямить парня.
- Что вам угодно? - обратился он наконец к Бакланову.
Тот подал ему письмо.
- Прошу покорнейше присесть! - сказал Нетопоренко, взглянув на почерк.
Александр сел.
Нетопоренко прочел и как бы некоторое время оставался в недоумении.
- Служить вам угодно у меня? - проговорил он, склоняя голову на бок.
- Да, я желал бы.
- Конечно, я для его высокопревосходительства должен и стремлюсь всей душой сделать все!.. - сказал Нетопоренко модничая и не без важности.
Из письма Ливанова он очень хорошо увидел, что тот не слишком близко к сердцу держал племянника.
- Ваша прежняя служба? - прибавил он.
- Я из университета.
- А, да! Но там ведь есть разные факультеты?
- Я юрист.
- А, да!
Важность Нетопоренка все больше и больше увеличивалась.
- Это, впрочем, для службы все равно. Почерк ваш позвольте видеть.
- Я писать умею, - отвечал Бакланов с улыбкою и, не снимая перчатки, на первом же попавшемся ему клочке начал писать: "Милостивый государь!".
- Нет, уж вы потрудитесь дома там, что ли, на аккуратном этаком листике бумажки написать... Я генералу должен показать.
Генералом Нетопоренко называл своего управляющего.
- Я это могу и здесь сделать, - отвечал Бакланов и, взяв со стола советника лист бумаги, написал на нем отчетливо несколько строчек.
Почерк, впрочем, у него был очень хороший, но смелость, с которой он это сделал, не понравилась Нетопоренке: стоя за спиной Бакланова в то время, как то писал, он покачивал на него головой; потом, посмотрев с серьезным видом на написанное и положив молча бумагу на стол, он явно хотел поговорить перед своим будущим подчиненным и дать ему некоторое понятие о своем взгляде на вещи.
- Учение?.. Образование?.. - начал он как бы вопросительно и разваливаясь в креслах: - но надобно смотреть, согласно ли оно с религией, с нравственностью, и наконец как влияет оно на само поведение человека.
- Образование, я думаю, не портит ничего этого, - проговорил Бакланов.
- О, нет! Не скажите! - воскликнул Нетопоренко. - Из наук, конечно, история вот... Я сам любил ее в молодости... Описывается жизнь монархов и других великих особ - все это, разумеется, в нравственном духе! Или математика - учит там разным вычислениям, объясняет движение светил небесных.
Бакланову даже совестно было слушать всю эту чепуху.
- Но ваша философия, господа, - продолжал Нетопоренко, несколько даже взвизгивая и возвышая голос почти до совершенной фистулы: - она прямехонько подкапывает основы государства... Я бы запретил имя ее упоминать для молодых людей.
Бакланов мрачно молчал.
- Ведь ученье - это еще одни рассуждения, а служба уж дело!.. настоящее... - продолжал Нетопоренко, приходя в пафос разговора. - Вон председатель наш... Я всегда это, без лести, про него говорил... Он, как прочтет дело, так и начинает его разбирать, как ленты: эту порядку - сюда, эту - сюда... Смотришь, оно уж у него и поет! Это ум! соображение!.. А Ваши все эти финтифлюшки - все это еще буки!
"Вот мерзавец-то", - думал Бакланов. - Когда же я могу получить ответ, и могу ли я надеяться иметь хоть какое-нибудь классное место? - проговорил он вслух, вставая.
- Ничего еще не могу сказать; во-первых, первоначально повидаюсь с вашим дядюшкой, желаю от него слышать несколько более определенную рекомендацию об вас; потом должен генералу... Я человек маленький: мне что прикажут, то я и делаю...
- Я постараюсь заслужить ваше доверие, - проговорил Александр, и сам не зная, зачем он это говорит.
- Верю-с! - отвечал ему, не без ядовитости, Нетопыренко. - Хотя в то же время прямо должен вам сказать, - продолжал он: - что вы, гг. университетские, мало годитесь для нашей службы: слишком поверхностны... слишком любите высшие взгляды кидать, а что нужно для дела, то пропускаете.
Бакланов ничего не возразил и раскланялся.
Главное, его удивляло то: каким образом этот человек масон, значит, все-таки принадлежит к кружку людей честных и образованных? По своей молодости и неопытности он не знал еще, что ко всем добрым начинаниям, когда они войдут в силу и моду, как к памятникам в губернских городах, всего больше напристанет грязи и навозу.
Нетопоренки и теперь занимаются не менее благодарным делом: они вольнодумничают и читают со слезами на глазах Шевченко. 18!
Место, где Нетопоренко - божок.
Не без робости, через четыре дня, Бакланов вошел в палату. В передней он увидал сторожа и нескольких мужиков с печальными лицами. В следующей комнате молоденький чиновник печатал конверты, а другой, совсем старый, с глубокомысленным видом записывал их в книгу и выставлял на них номера.
Бакланов подошел к ним.
- Я желал бы видеть г-на Нетопоренка! - сказал он.
- А зачем вам? - спросил с любопытством молодой чиновник.
- Я на службу здесь поступаю, - отвечал откровенно Бакланов.
- Да куда же? Здесь ведь нет вакансий! - проговорил молодой чиновник.
- Как нет! - забрюзжал на него старик: - вчера помощнику во втором столе велели подать в отставку.
- За что же это так? - спросил, уже с некоторым негодованием, молодой человек.
- Нагрубил там, что ли, советнику! - отвечал старик равнодушно.
Бакланову сделалось неловко: неужели это для него выгнали человека из службы? Однако он промолчал.
- Это, значит, вам в хозяйственное отделение надо... туда ступайте! - сказал молодой чиновник, показывая ему на следующую комнату.
Бакланов вошел и увидел у среднего простенка стол; по прочим двум стенам тоже стояли столы с надписями: 1-й, 2-й, 3-й... У простеночного стола сидел чиновник, с Станиславским на шее, с лицом точно крапленым сажей и в очках.
При входе Бакланова он сейчас же обернулся и стал на него смотреть, но не в очки, а через них, как будто бы он их берег на рассматривание более достойных предметов.
- Что вам угодно? - спросил он наконец.
- Я ожидаю господина Нетопоренка, - отвечал Бакланов.
- Ну, так подождите там... Здесь не место! - проговорил чиновник.
Это был делопроизводитель отделения, тоже малоросс и любимец Нетопоренка.
В Петербурге, как известно, все нации, кроме русской, имеют свои партии, и члены их тянут друг друга за уши на ступенях житейской лестницы.
Бакланов, делать нечего, опять вышел в прежнюю комнату.
- Что же вам там сказали? - спросил его с любопытством молодой чиновник.
- Да там не велят и стоять! - отвечал Бакланов.
Молодой человек покачал головой.
Бакланову ужасно хотелось сесть. Он начинал чувствовать усталость и какую-то невыносимую тоску, которую иначе нельзя назвать, как "тоской просителей" в присутственных местах.
Будучи не в состоянии долее стоять на ногах, он сел на окно. Чиновники между тем, как шмели, беспрестанно шмыгали мимо него. Проходил иногда и правитель дел, с озабоченным лицом и с пером за ухом. Всякий раз он несовсем дружелюбно посматривал на Бакланова и наконец проговорил ему:
- На окнах сидеть нельзя-с; они не для того сделаны.
- Где ж мне сидеть? Я устал, - отвечал Бакланов уже дерзко.
- Приемная комната у нас вот где-с! - отвечал делопроизводитель, указывая на темную переднюю, где стояли мужики.
Бакланов однако туда не пошел и продолжал сидеть на окне. Тоска доходила в нем почти до отчаяния. Наконец часов в двенадцать все как-то засуетилось, и в присутственной комнате послышался звонок. Туда пробежал сторож. Стали потом проходить и выходить с почтительными физиономиями столоначальники.
Бакланов догадался, что это приехал Нетопоренко.
"И этакому скоту подобная честь!" - подумал он.
И в то же время, не зная, как добраться до таинственного святилища присутственной комнаты, он снова обратился к молодому чиновнику, принимавшему в нем хоть маленькое участие.
- Нельзя ли обо мне доложить г-ну Нетопоренку? - сказал он.
- Я не могу этого!.. С большим бы удовольствием, но нам не приказано: у нас только сторож докладывает, - отвечал тот вежливо и пожимая плечами.
Бакланов подошел к сторожу.
- Доложи, пожалуйста, г. Нетопоренку, что я пришел.
- Теперь знимаются, нельзя! - отвечал солдат решительно.
- Но он, может быть, и все будет заниматься! - взразил Бакланов.
- Ну, и все будут! - повторил солдат.
- Емельян Фомич сам велел им прийти! - вмешался в разговор молодой чиновник.
- Велел... а кто его знает?
- Да ведь тебе говорят, братец; какой ты, помилуй! - подтверждал чиновник.
- Велел?.. Кажинный раз ругается, - бормотал солдат; однако пошел и через несколько секунд возвратился и прошел прямо в переднюю.
- Что же? - спросил его с нетерпением Бакланов.
- Докладывал.
- Что же?
- Ничего не сказал.
Бакланов с бешенством отошел и стал к своему прежнему окну, готовый плюнуть на все: и на палату, и на дядю, и на Петербург.