Бедному молодому человеку и в голову не приходило, что в своем посрамлении он был живой человек, а унижающии его люди - трупы. Что как ни нелепы на вид были его распоряжения, но в них он шел все-таки к смыслу их мертвого и бессмысленного дела!
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. *
1.. Наперсница.
От Новоспасского кладбища по шоссе, обсаженному пирамидальными тополями, в город К*** ехала быстро щегольская парная карета. На набережной, перед небольшим, но красивым домиком экипаж остановился, и из него вышла молодая женщина в трауре. Решительно не замечая - кто ей отворил дверь, как все мило было в белой светлой зале, как в палевой гостиной, в простеночных зеркалах, отразился ее стройный стан, она пришла и в следующей комнате, имевшей вид будуара, сняв с себя шляпку, села на табурет перед богатым туалетом. Это была наша Софья Петровна Ленева.
Костюм ее, по наружности, был довольно прост: черное шелковое платье, черные бусы с довольно большим крестом, черные браслеты; но чего все это стоило, понял бы самый неопытный глаз: изящество дышало в каждой вещичке на ней, в каждой складке ее платья.
По стройности и правильности своего стана и выразительной красоте лица, Софи как будто бы и на русскую даму не походила. Скорей это была итальянка, но только итальянка светская, аристократическая.
В ее будуаре было богато и с большим вкусом убрано.
Софья Петровна по крайней мере с час сидела, полузакрыв лицо и погруженная в глубокую задумчивость. Лицо ее выражало печаль и озабоченность.
Маленькая, почти потаенная, под пунцовыми обоями дверь отворилась, и в комнату, по мягкому, шелковистому ковру, неслышно вошла тоже знакомая нам девушка, Иродиада, и тоже в трауре, с изящным белым воротничком и с вышитыми рукавчиками. Она очень похорошела, сделалась еще стройнее, и даже ноги у ней стали маленькие, изящные и обутые в пятирублевые прюнелевые ботинки.
История ее, с тех пор, как мы ее оставили, очень проста: смирением своим она до того умилила Биби, что та сама ей раз сказала:
- Не хочешь ли, Иродиада, в монастырь?.. Я вижу, что тебя ничто в мире не влечет!
- Да, сударыня, если бы милость ваша была, - отвечала Иродиада.
- Ах, пожалуйста! Я за грех тебя считаю удерживать тебя, - отвечала Биби и в первую же поездку в город дала Иродиаде вольную.
Та сначала объявила ей, что поедет к Митрофанию на богомолье, а вместо того проехала в ту гебернию, где жила Софи с мужем.
- Возьмите меня, Софья Петровна; я буду служить вам, как и тетеньке вашей служила!.. - объявила она; в этот раз в голосе ее слышно было что-то особенное, так что Софи, не задумавшись, взяла ее и, по своей страсти видеть около себя все красивое, сейчас же одела ее как куколку.
Бывшей печальнице и смиреннице, кажется, это было весьма не неприятно, и затем госпожа и служанка очень скоро и очень тесно сошлись между собою.
- Эммануил Захарыч прислали-с! - начала наконец Иродиада, негромко и неторопливо.
Софи взмахнула на нее глазами, и какое-то утомительное чувство промелькнуло у ней на лице.
- Что же? - спросила она.
- Спрашивают, могут ли они приехать к вам.
- Нет! - сказала было сначала Софи резко; но потом, обдумав, прибавила: - скажи, что я только что сейчас приехала с могилы моего мужа, мне не до гостей.
Иродиада неторопливо вышла.
В своей комнате, тоже очень чистенькой и красиво прибранной, она нашла черноватого, курчавого молодого господина, с явно еврейскою физиономией, большого, должно быть франта, с толстою золотою цепочкой на часах и в брильянтовых перстнях.
- Сто-зе-с? - спросил он, модно помахивая шляпой.
- Они больны... не могут принять, - отвечала Иродиада.
- Ах ты, Бозе мой, Бозе мой! - произнес посланный: - так господин убивается... так!
- Они очень нездоровы! - отвечала Иродиада прежним ровным тоном.
Посланный не уходил и продолжал смотреть себе на руки и на сапоги.
- Могу ли я с вами переговорить два слова? - сказал он наконец.
- Что? - спросила Иродиада.
- Два слова! - повторил он и вслед за тем начал что-то такое скороговоркой объяснять Иродиаде. Она его слушала как-то насмешливо-холодно.
- Так? - заключил он.
Молодой человек торопливо засунул руку в боковой карман, вытащил оттуда бумажник, вынул из него сторублевую бумажку и подал ее Иродиаде. Та равнодушно приняла ее. Молодой человек протянул к ней руку; она хлопнула по ней своею рукой, которую он и поцеловал с чувством, а затем, надев еще в комнате шляпу набекрень, модно расшаркался и вышел. Иродиада как-то мрачно посмотрела ему вслед.
Софи между тем все еще продолжала сидеть в задумчивости. Вдруг раздался звонок. Софи даже вздрогнула.
- Иродиада! Иродиада! - крикнула она.
Та проворно вошла.
- Скажи, что я не могу принять, что я спать легла, - говорила Софи и начала торопливо развязывать шнурки у платья, как бы затем, чтобы в самом деле раздеться и лечь.
Иродиада вышла в переднюю.
Софи напрягла весь слух, чтоб услышать, что там будет говориться; она закусила свои красивые губки, лицо ее побледнело.
Иродиада наконец возвратилась.
- Что ты так долго?.. - сказала почти с тоской Софи.
- Это не Эммануил Захарыч!.. - отвечала та.
- Как? - спросила Софи и взялась уж рукой за бьющееся сердце.
- Это Александр Николаевич Бакланов! - договорила Иродиада.
- Ах! - вскричала Софи и, вскочив, побежала навстречу.
Перед ней, в самом деле, стоял Бакланов.
Первое время они ничего не в состоянии были говорить, а взяли друг друга за руки и смотрели один другому в глаза.
Иродиада, с подсвечником в руках, тоже смотрела на них.
2. Опять поэзия.
- Хорошо ли у меня здесь? - было первое слово Софи, когда они уселись с Александром в будуаре.
- Да! - отвечал тот, сияя весь радостью.
- Ах, Боже мой! Погоди, постой! - воскликнула вдруг Софи, закрываясь рукою.
У ней невольно потекли слезы.
- Ну вот и ничего, прошло!.. Иродиада, дай воды! - прибавила она, снова открывя свое прелестное лицо, хотя щечки ее еще дрожали.
Иродиада, с несколько лукавым видом, подала ей воду: она еще в Ковригине, когда Бакланов и Софи бывали там, догадывалась о чувствах, которые молодые люди питали друг к другу.
- Ну, так как же? - заговорила Софи.
- А так же!.. - отвечал ей Бакланов, смотря на нее с нежностью.
- Как же ты приехал сюда?
- А так!.. Как ты мне написала, что муж твой помер и другое прочее, так я сейчас к дяде Ливанову... знаешь, я думаю, его?
- Да! Когда мы, в первый год моего замужества, ездили с Яковом Назарычем в Петербург, так часто бывали у него...
- Он не ухаживал за тобой?
- Было немножко! Постой, как он называл тогда меня!.. Да!.. Прекрасной Юдифью, и все пророчествовал, что я не одному Олофрен, а сотне таких посшибаю головы.
- Что ж, это правда? - спросил Бакланов.
- Не знаю, может быть, -отвечала Софи кокетливо. - Ну-с, отправились вы к дяде?
- Отправился к дяде и говорю: так и так, грудью страдаю, а около этого времени я прочитал, что здесь место уголовных дел стряпчего открылось. "Похлопочите, говорю, чтобы перевели меня". Он сам поехал к министру.
- Какой, однакоже, добрый, - заметила Софи.
- Какое, к чорту, добрый? Я денег у него около этого времени попросил взаймы, так боялся, что это часто повторяться будет.
Софи засмеялась.
- Поехал я наконец, - продолжал Бакланов: - и что я чувствовал, подъезжая сюда, и сказать того не могу: вдруг, думаю, она уехала куда-нибудь, или умерла, - что тогда со мною будет?.. Приезжаю в гостиницу - и спросить не смею; наконец почти шопотом говорю: "Здесь такая-то госпожа живет?" - "Здесь", говорят... Я и ожил.
- О, какой ты милый! - воскликнула Софи.
И молодые люди, сами не отдавая себе отчета, поцеловались.
- Дело в том, - продолжал Бакланов: - что по случайному, может быть, стечению обстоятельств, но ты одна только была и осталась поэзией в моей жизни; а то - эта глупая студенческая жизнь, в которой происходил или голый разврат или ломанье вроде Печорина перед какою-нибудь влюбленною госпожой.
- А была же такая? - произнесла весело-ревниво Софи.
- Была! - отвечал Бакланов. - Потом этот Петербург, в котором, если у девушки нет состояния, так ее никто не возьмет, и они, как тигрицы, кидаются там на вас, чтобы выйти замуж, а потом и притащут к вам жить папеньку, маменьку, свячениц, родят вам в первый же год тройников.
Софи покачала с улыбкой головой.
- Ты такой насмешник, как и прежде был! - сказала она, глядя с любовью на Бакланова: - впрочем, и здесь все то же, если не хуже! - прибавила она с легким вздохом.
- Но здесь у меня ты есть! Пойми ты сокровище мое! - воскликнул Бакланов: - здесь я для тебя одной буду жить, тобой одной дышать.
- О, да, - воскликнула Софи с полным увлечением.
- Ты свободна, я свободен! - говорил Александр.
- А мать у тебя умерла? - спросила Софи.
- Да! - отвечал он почти с удовольствием: - что же-с? - продолжал он, вставая и раскланиваясь перед Софи: - когда вы прикажете мне явиться к вам и сказать: Софья Петровна, позвольте мне иметь честь просить вашей руки, и что вы мне на это скажете?
- Я скажу: да, да, да! - отвечал Софи.
- Софья Петровна! - продолжал Александр в том же комическом тоне (от полноты счастья он хотел дурачиться и дурачиться): - будете ли вы мне женой верной и покорной?
- Буду, верной и покорной, но только небережливой, потому что мотовка ужасная.
Бакланов вдруг встал перед ней на колени.
- "Божественное совершенство женщины, позволь мне перед тобой преклониться!" - проговорил он монологом Ричарда. - А ты отвечай мне, - продолжал он, хватая ее ручку и колотя ею себя по лицу: - "Гнусное несовершенство мужчины, поди прочь!".
- О, нет, милый, чудный! - отвечала та, обхватив и целуя его голову, а потом Бакланов поднял лицо свое, и они слились в долгом-долгом поцелуе.
Обоим им тогда было - Софье двадцать три года, а Бакланову двадцать шесть лет.
3. Выставляющиеся углы действительности.
На другой день майское утро светило в будуаре Софи сквозь спущенные белые шторы. В комнате было полусветло и прохладно.
Софи, в спальной блузе, в изящных туфлях, с толстою распущенною косой, сидела перед своим туалетом. Она сама представляла собою не менее полную свежести и силы весну.