Смекни!
smekni.com

Взбаламученное море (стр. 34 из 83)

Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.

Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.

- Александр Николаич надолго сюда приехали-с? - спросила та вдруг.

- Надолго... Он служить здесь будет, - отвечала Софи.

Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.

- Я, может быть, замуж за него выйду, - прибавила Софи, улыбаясь.

Иродиада молчала.

- Нравится он тебе? - прибавила Софи.

- Барин молод-с! - отвечала Иродиада.

Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.

- Александр решительно меня спасет... - проговорила Софи, как бы больше сама с собою.

Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.

- Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! - проговорила она каким-то холодным голосом.

- Ну, заложи там что-нибудь! - отвечала Софи беспечно.

- Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не платье же нести, - отвечала Иродиада.

На лице Софи изобразилась тоска.

- У Эммануила Захарыча можно взять-с! - произнесла с некоторою расстановкой Иродиада.

Софи взглянула на нее с испугом.

- Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту вас видеть.

Софи сидела и терла себе лоб.

- Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему счету, - проговорила она торопливо.

Иродиада однако не уходила.

- Когда же им приехать-то прикажете?

Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.

- Завтра что ли-с? - продолжала Иродиада.

- Нет, завтра у меня Александр будет! - воскликнула Софи, как бы испугавшись.

- Ну, послезавтра-с.

Софи ничего на это не возразила.

4. Чувствительный еврей.

Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.

Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:

- Ай, батюшки, советница наша, советница! - проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.

По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.

Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, - можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.

Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.

- Здравствуйте-с! - сказала она, дружески мотнув ему головой.

- Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? - спросил ее тот несколько таинственно.

- К Эммануилу Захарычу, - отвечала Иродиада.

- Он там у себя, в кабинете теперь, - сказал швейцар, вежливо отворяя двери.

Иродида, как вступила туда, так и пошла по превосходному английскому ковру. Мебель в первой комнате была зеленая, кожаная. В углах стояли мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо них, всякий раз тупилась.

Далее, в самом кабинете шли ореховые полки по стенам с разными, поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна полузакрывались толстою ковровою драпировкой.

Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего внимания и зависти, так это невзломаемый и несгораемый шкап со скудными лептами откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на ночь спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.

Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых золотом туфлях, сидел перед огромным письменным столом. Он был мужчина лет пятидесяти, с масляными, приподнятыми вверх глазами, отчасти кривошей и сутуловатый - признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще всею своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.

- Ах, бонжур! - проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял и пожал ее руку.

Буква з у него, так же как и у поверенного его, сильно слышалась в произношении.

- Софья Петровна приказала вам кланяться, - начала та: - и велела вам сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы были. Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра - чтобы вы пожаловали.

- Ну сто-з... хоть и завтра, - произнес с грустью Эммануил Захарович.

- Еще Софья Петровна приказали, - продолжала Иродиада тем же бойким тоном: - так как им таперича денег очень долго не высылают из деревни, - чтобы вы денег пожаловали... Пусть там уж, говорят, к общему счету и припишет.

- Денег, - произнес Эммануил Захарович с тем неуловимым выражением, которое появляется у человека, когда его тронут за самую чувствительную струну: - я все делаю!.. все!.. - прибавил он.

- Они очень хорошо это и чувствуют-с, - отвечала Иродиада.

- Где зе чувствуют, где? Не визу я того...

- Молоды еще, сударь, они очень! - отвечала Иродиада.

- Ты зе любись Иосифа, любись?

Иродиада улыбнулась и грустно потупилась.

- И меня-то Бог не помилует за то... - сказала она.

- Не Бога зе она боится!

- Бога не Бога, а что в свое еще спокойствие и удовольствие жить желают.

- В свое удовольствие! - повторил досадливо Эммануил Захарович и, встав, подошел к заветному шкапу.

- Сколько зе тебе? - прибавил он, вынимая оттуда не совсем спокойною рукой тысячную пачку денег.

- Всю уж пожалуйте, - отвечала, проворно подходя к нему, Иродиада и почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.

На лице Эммануила Захаровича опять промелькнуло какое-то неуловимое выражение.

- Я приеду! - сказал он каким-то угрожающим голосом.

- Приезжайте-с! - сказала Иродиада и пошла.

Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.

- Ты из насих? - спросил он ее.

- Чего-с?

- Из евреев?

- Нет-с!

- А я думал. сто из евреев!.. - продолжал он, устремляя на нее недоверчивый взгляд, а потом перенес его на висевшую на стене картину, изображающую жертвоприношение Авраамом сына. Как тому для Бога, так ему для своей любви ничего, видно, было не жаль.

В сенях Иродиаду опять остановил швейцар.

- Иосиф Яковлевич просил вас зайти к нему на минуточку, - сказал он.

- Может и сам к нам прийти; мне еще некогда! - отвечала она бойко и, выйдя на улицу, сейчас же взяла извозчика и поехала домой.

- Привезла, барыня, - сказала она с восторгом, входя и подавая Софи пачку ассигнаций.

Софи только усмехнулась.

- Что же он говорил? - спросила она.

- Приедут послезавтра вечером.

Софи сделал недовольную мину.

- Вы уж полюбезничайте с ним, - сказала Иродиада.

- Как же, сейчас! - отвечала Софи и, когда Иродиада вышла, она всплеснула почти в отчаянии руками.

- Господи, когда меня Бог развяжет с этим человеком! - произнесла она.

5.. Воркованье голубков.

Вечера на юге наступают ранее и быстрее.

Софи сидела с Баклановым в кабинете ее покойного мужа, после смерти которого она сейчас велела вынести все хоть сколько-нибудь напоминающие его вещи и оставила один портрет его, и то потому, что он был превосходно написан и вставлен в щегольскую золотую раму. На изображении этом покойный Ленев был представлен в совершенно ему несвойственной величественной позе и как бы с презрением смотревшим на оставленный им теперь мир.

Большое створчатое окно, выходившее в сад, было растворено.

Молодые люди сидели - один по одну его сторону, а другая по другую.

С густых и далеко разросшихся деревьев опахивало вечерней свежестью.

- "Ночь лимоном и лавром пахнет!" - продекламировал Бакланов, навевая на себя рукою в самом деле благоухающий воздух.

- А ты все так же любишь стихи? - спросила Софи, лаская его по плечу.

- Ужасно!.. А тут, пожалуй, и сам поэтом сделаешься... Посмотри в эту сторону! - воскликнул он, показывая ей на запад, где, в самом деле, облака натворили Бог знает каких чудес: то понаделали они из себя как бы людей-великанов в шлемах, с щитами, то колесницы, то зверей с открытыми пастями, и все это было с позлащенными краями.

- А здесь еще! - обернула его Софи в другую сторону.

Там, неведомо от чего, шла целая полоса света, и вообще в небе был тот общий беспорядок, когда догорающий день борется с напирающими на него со всех сторон тучами. Вдли уже погремливало.

- Ты любишь гром? - спросила Софи.

- Люблю... В гром любить сильней можно.

- Отчего?

- Оттого, что сама любовь есть не что иное, как электричество.

- Вот как! - сказала Софи и выставилась в окно подальше, чтобы посмотреть, где именно гремит. При этом грудь ее очутилась на руке Бакланова.

- А у тебя сердчишко порядочно бьется! - сказал он, дотрагиваясь до того места, где должно было быть у нее сердце.

- Еще бы! - отвечала Софи, отодвигая его руку и вообще садясь попрямей. - А помнишь ли, ты меня все Тамарой назывл? - прибавила она после нескольких минут молчания.

- Да, "Прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла!" - воскликнул Бакланов.

- А может быть, я и в самом деле такая, - подхватила Софи лукаво.

- Ничего! Я готов хть сейчас же купить ценою жизни ночь твою... Вот пусть в это же окно и вышвырнут.

Софи отрицательно покачала головой.

- Я не хочу того, - отвечала она.

- А я хочу.

- Ни! - возразила Софи по-малороссийски.