Бакланов схватил себя за голову.
- Ну что: ни! - возразил он. - Неужели же тебе нужно это венчание, чтобы там пели, венцы надевали. Бог и здесь нас благословит.
- Это не Бог, а лукавый бесенок! - говорила Софи: - я хочу за тебя выйти чистою и непорочною, как девушка. Ведь я почти что девушка!
- Не нужно мне этого, не надо! - воскликнул Бакланов и, вскочив, схватил Софи в объятия, и в то время, как она слабо сопротивлялась, он целовал ее в лицо, в шею.
- Постой, погоди! Два слова! - проговорила наконец она.
Александр несколько поотпустил ее.
Софи сейчас же дернула за сонетку, и сейчас же затем вошла в комнату Иродиада.
- Дай мне капель, - сказала Софи.
- Каких-с? - спросила та в удивлении.
- Ну, каких-нибудь!
Сметливая горничная поняла наконец, что госпожа приказала ей, чтобы что-нибудь приказать; а потому, налив в рюмку простой воды, принесла ее вместе с свечой.
- Вам минут через десять прикажете подавать-с? - спросила она с улыбкой.
- Нет, через пять, - отвечала Софи.
Иородиада ушла.
Портрет Ленева от принесенного огня выглянул из рамы.
Бакланов стоял взволнованный, сконфуженный и растерянный.
Софи подошла к нему.
- Смотрите, вон он сойдет и убьет вас! - сказала она, показывая на мужа.
Бакланов не мог удержаться и взглянуть на нее. О, как она была прелестна.
- Прощайте! - сказал он.
- Прощай, - сказала ему и Софи, целуя его по крайней мере в сотый раз.
На дворе была настоящая уж буря: гремел гром, и шел проливной дождь.
6.. Простота провинциальных нравов.
Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось исправлять его должность: в это время, разумеется, ссылались люди на каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому, и все это наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, - но - увы! - кроме совершенного незнания всех этих обязанностей, у него в воображении беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка... В одно из присутствий, когда он сидел и держал глаза более механически устремленными на бумаги, вошел сторож-солдат.
- Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, - сказал он.
- Что? - переспросил его Бакланов.
- Мозер, ваше высокородие! - повторил солдат.
- Я ничего не понимаю, - сказал Бакланов, обращаясь уж к прокурорскому письмоводителю, сидевшему тут же за столом.
- Это, верно, управляющий здешним откупом, - объяснил тот.
- Спрашивает вас, ваше высокородие, - повторил еще раз солдат.
- Так пускай войдет сюда!.. Что ж мне итти к нему? - сказал Бакланов.
- Позови сюда, какой ты глупый! - сказал солдату и письмоводитель.
Сторож повернулся и пошел как-то нерешительно: он, кажется, сильно удивлялся, что как это так мало оказывают внимания господину, у которого столько водки.
Тотчас же после его ухода вошел знакомый нам Иосиф Яковлевич.
Сначала он с нежностью пожал руку у письмоводителя, а потом подошел к Бакланову.
- Так как, васе высокородие, Эммануил Захарыц не так, знацит, здоровы теперь: "Поди, говорит, и праси гаспадина здряпцаго кусать ко мне".
- Кто такой? Что такое? - спрашивал Бакланов, привставая и в самом деле решительно ничего не понимая.
- Откупсцик, васе высокородие, просит вас, - объяснил точнее Мозер.
Бакланов немножко вспыхнул и рассердился.
- Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, - отвечал он.
- Эммануилу Захарыцу оцень совестно, - начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: - они теперь не выеззают... "Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель... г. губернатор". Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, - заключил Мозер.
- Ей-Богу, не знаю... если буду иметь время, - отвечал Бакланов.
- Сделайте милость! - повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.
Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов - никто!
- Что за господин? - спросил Бакланов опять письмоводителя.
- К ним точно что все ездят, - отвечал тот.
- Все?
- Все-с! Обеды уж очень отличные... Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.
- Съездить разве? - проговорил, недоумевая, Бакланов.
- Поезжайте-с! - одобрил его письмоводитель.
7.. Неблагодарные дети.
Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.
- Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? - спросил он его.
Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.
- Я к откупщику, - отвечал он.
- Да вы обедать, что ли, приехали? - продолжал его допрашивать швейцар.
Бакланов совершенно сконфузился.
- Да, - отвечал он.
- Ступайте наверх-с. Там барчики есть, - сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. - Ваша фамилия-с? - добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.
- Бакланов.
- Бакланов! - крикнул швейцар, ударив в звонок.
- Бакланов! Бакланов! - раздалось два-три голоса.
Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.
Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.
- Пожалуйте-с! - проговорили они почти все в один голос, показывая ему руками на видневшуюся вдали залу и на раскинутый по ней длинный обеденный стол.
Бакланов вошел, и первое, что кинулось ему в глаза, был как-то странно расписанный потолок. По некотором рассмотрении оказалось, что эта ода Державина была изображена в лицах: "Богатая Сибирь, наклоншись над столами, рассыпала по ним и злато и серебро; венчанна класами хлеб Волга подавала; с плодами сладкими принес кошницу Тавр". Видимо, что хозяин в этом случе хотел выразить, что он патриот и свой обеденный крам не нашел ничем лучшим украсить, как рисунками из великого поэта. Впрочем, Эммануил Захарович и вообще старался показать, что он русский; за исключением несколько иноземного начала в имени, он и фамилию имел совершенно народную: Галкин. Некоторые смеялись, что будто бы это прозвище он получил в молодости оттого, что в Вильне, для забавы гусарских офицеров, в их присутствии, за 50 рублей сер. съел, не поморщась, мертвую и сырую галку, - и эта скудная лепта послужила потом основанием его теперешнего миллионного богатства.
На другой стороне стола Бакланов увидел двух молодых людей в гимназических сюртуках: один очень стройненький и прямой, а другой ужасно хромой, так что, когда шел, так весь опускался на одну из ног. Тип Израиля ярко просвечивал в обоих мальчиках. Увидев входящего гостя, они сейчас же подошли к нему.
- Папенька сейчас будет, - сказал развязно и даже несколько небрежно старший из них и прямой на ногах.
- Я не знал здешних обычаев и приехал, кажется, рано, - сказал Бакланов.
- Ничего-с! - ободрил его старший Галкин. - Вы из училища правоведения, вероятно? - прибавил он.
- Нет, я из университета.
- Из московского.
- Да.
- Мы и сами, я думаю, поступим в университет. Здесь вот и училище есть, да профессора все скоты такие.
- Отчего же? - спросил Бакланов.
- Это уж их спросить надо! - отвечал насмешливо старший Галкин.
- Ужасные скоты-с! - подтвердил за братом хромоногий, совершенно опрокидываясь на свою сведенную ногу.
Бакланов стал было осматривать комнату и видневшуюся из нее окрестность. Молодые люди не оставляли его и шли за ним.
- Дом очень дорого стоит, - начал опять старший: - но ужасно как глупо сделан: вот, посмотрите, - продолжал он, приотворяя дверь и показывая комнату, сделанную под арабский стиль, с куполом, с диванами и, вероятно, назначенную для курения. - Ведь - пряник!.. - продолжал юный Галкин: - все это сусальное золото! Посмотрите! - И в самом деле пальцем стер позолоту. - Уж если золото, так оно может быть терпимо только настоящее.
- У папеньки никакого нет вкуса! - подтвердил хромоногий, едва успевая ковылять за идущими братом и Баклановым в следующие комнаты.
- Эта комната помпейская, - продолжал старший Галкин: - тут один наш знакомый Зальцман приезжал, он учился в германском университете и просто разругал папа. Помпея хороша, когда она настоящая, а то Помпея из папье-маше! Это все папье-маше!.. - говорил он, ударяя пальцем по вазе, с виду как этрусской.
Бакланова начали наконец занимать эти молодые люди.
- Это тоже вздор! - продолжал Галкин, проводя его по комнате, убранной a la Louis XV. - Все поддельное; даже здешние столяры все и делали, - ужасное скотство!
- Тут всякого жита по лопате! - заметил Бакланов.
- Да! - отвечал с гримасой пренебрежения его юный вожатый. - Знаете, как всегда у разбогатевшего жида: все чтобы сделать для виду, на показ; а ничего настоящего.
- Как у мещанина в дворянстве! - подтвердил меньшой.
"Ну, мальчики же!" - думал Бакланов.
Из комнаты a la Louis XV они проходили коридором.
- Папа, верятно, уже дома, - произнес Галкин. - Papa, sind Sie zu Hause? - проговорил он с полужидовским акцентом.
- Ja! - отвечал ему голос изнутри.
- Он сейчас выйдет; пойдемте в приемные комнаты, - сказали в один голос оба молодые Галкины и провели Бакланова в великолепную гостиную.
- К папа какая все дрянь ездит, - начал опять старший: - разные генералишки, у которых песок сыплется, чиновники, - разные плуты и взяточники.
- Благодарю покорно! И я, значит, в том числе, - сказал Бакланов.
- О, нет! отчего ж, - возразил покровительственным тоном юный Зоил: - вы молодой человек, вон как и правоведы же. Мы очень любим правоведов. Они славно пробирают этих старых канальев-взяточников.