"Как эту книгу достать?
"Достали они злого человека, дали они ему денег тьму-тьмущую и булатный нож, и убил тот человек того волшебника, который книгу ту хранил, среди белого дня, и засыпал большой барин Захар Эммануилович его могилушку деньгами крупными, непроглядными, все бумажками сторублевыми, и никто-то сквозь их стену плотную не видал и не слыхал, только видала все это красна девица, рассказала она ясну соколу, а у сокола глаз зоркий, голосок звонкий, пропел он эту сказку на весь Божий мир и не знает, понравилась ли она жителям города Дзянь-дзинь-дзю, а если не понравилась, так он и другую пропоет".
О статейке этой благообразный правитель канцелярии почему-то счел за нужное доложить начальнику края.
- Ну-с, читайте! - произнес тот на первых порах довольно равнодушно.
Правитель канцелярии начал, но на половине голос ему изменил.
- Тут такие выражения!.. - проговорил он.
- Дайте мне! - сказал генерал и, со свойственною его званию храбростью, дочитал, но однако сильно побледнел.
- Что же это такое? Что такое? - спрашивал он, все возвышая и возвышая голос. - Что же это такое? - крикнул наконец он и заскрежетал зубами. - Я государю императору моему буду жаловаться! полицеймейстера мне!
Правитель канцелярии, с наклоненною головой, поспешил быстро выйти.
Начальник края остался в положении человека, которого сейчас только треснули по голове.
В кабинет к нему тихо вошла было его супруга, прелестнейшая великосветская дама, и начала свое обычное приветствие:
- Здравствуй, папаша!..
Но начальник края вдруг свирепо взглянул на нее.
- Подите, подите! - закричал он и замахал неистово руками.
Начальница края остановилась в дверях на несколько минут.
- Подите вон, не надо вас, не надо! - кричал между тем супруг.
Начальница края в самом деле сочла за лучшее уйти от сумасшедшего.
Явился полицеймейстер, тоже слышавший уже об несчастье и тоже бледный.
- Это вы видели?.. Видели? - говорил начальник края, тыча в нос ему бумагою. - Кто же эти превосходительные?.. Я, что ли, я?
- Служить уж, ваше превосходительство, становится невозможно! - произнес полицеймейстер.
- Нет-с, возможно! - закричал генерал: - возможно, кабы вы не такой были вислоух! Кто это писал? Вы начальник полиции, вы должны знать все.
- Кому писать, ваше превосходительство? Кроме Никтополионова, некому-с... Это вчера ведь еще пришло-с... Он при всем клубе читал и хохотал и потом ездил по всем домам.
- А! - произнес, протянув, начальник края: - я его посажу в острог! - прибавил он, как бы больше советуясь с полицеймейстером.
- Да что же, помилуйте, - отвечал тот: - теперь он служит в обществе, разве можно таких людей держать? Плутует, мошенничает и с дровами и в приеме багажа... На рынке даже все вон торговцы смеются.
- Нет, он у меня не будет тут служить, не будет! - кричал начальник края: - попросите ко мне кого-нибудь из моих товарищей-директоров.
полицеймейстер поехал за директором.
Начальник края стал ходить по своему кабинету.
- Так вот какие у меня гуси завелись, вот какие! - говорил он, зачем-то раскланиваясь перед каждым своим окном.
Приехал директор, пожилой и чрезвычайно, должно быть, скромный и молчаливый мужчина.
- Господа! Между нами есть подлец! - начал ему прямо начальник края.
Директор как бы сообразил и ничего не нашел возразить против этого.
- Вот-с! - продолжал начальник края и подал ему листок газеты.
Директор прочел, и ему, кажется, понравилось прочитанное; но он нашел однако нужным покачать с грустною усмешкою головой.
- Это писал-с Никтополионов, наш подчиненный, - объяснил начальник края.
Директор все продолжал молчать: он не любил говорить пустых слов.
- Кто его определил к нам? - спросил начальник края.
- Вы сами, ваше превосходительство, - проговорил наконец директор.
- Но я человек!.. Я могу ошибиться!.. Отчего же было не предостеречь меня! - кричал начальник. - Стыдитесь, господа, стыдитесь! - продолжал он уже с чувством: - что между нами есть такие мерзавцы... Чтобы не было его на службе, не было...
- Хорошо-с, можно будет удалить, - произнес директор довольно покойно.
- Да не "хорошо", а сейчас надо это сделать!.. сию секунду!.. - кричал начальник.
- И сию секунду можно-с, - сказал директор и, приехав в правление, в самом деле сейчас же написал журнал об удалении Никтополионова.
Безумцы! Они и в голове не имели, какого нового и серьезного врага наживали себе. 13..
Сетование израильтян.
В тот же день вечером, в клубе, Эммануил Захарович и Иосиф Яковлевич преспокойно сидели и играли в карты; своим равнодушным видом они старались показать, что наделавшая в городе столько шума статейка нисколько до них не относится, но не так на это дело смотрел Никтополионов.
Узнав о своем удалении, он, как разьяренный тигр, приехал в клуб.
- Эй, вы, язи-вази, это что такое? - подлетел он прямо к Эммануилу Захаровичу.
Тот протянул на него длинный и несколько робкий взгляд.
- Там на вас чорт знает кто что пишет, а вы на меня, - продолжал Никтополионов.
- Сто мы на вас? - сказал Эммануил Захарович, в самом деле ничего не знавший.
- Да кто же? Меня вон из службы вытурили, - отвечал с пеной у рта Никтополионов. - Они там убийства делают, людей режут, - продолжал он без всякой церемонии, обращаясь ко всей компании, собравшейся в довольно значительном количестве около них: - а я стану писать на них.
- Сто зе это такое вы говорите? - произнес, бледнея, Эммануил Захарович.
- Писать!.. - повторял ничего уже не слышавший Никтополионов. - Да ежели бы что вы мне сделали, так я прямо палкой отдую.
- Вы не мозете меня дуть! - вспетушился наконец Эммануил Захарович.
- Нет, могу! - возразил ему Никтополионов: - я еще прапорщиком вашему брату рожу ляписом смазывал... Стану я тут на них писать!
- При меня ницего зе не написано, - сказал Эммануил Захарович.
- Нет, написано, врешь! Только не я писал... Я писать не стану, а доказывать теперь буду.
- И доказывайте! позалуста, позалуста! - отвечал ему гордо и злобно Эммануил Захарович.
- И докажу, погань вы проклятая! - заключил вслух Никтополионов и уехал куда-то в другое место браниться, вряд ли не к самому начальнику края.
Эммануил Захарович, весь красный, но старающийся владеть собою, стал продолжать играть. Иосиф Яковлевич тоже играл, хоть и был бледен.
Кончив пульку, они, как бы по команде, подошли друг к другу.
- Ну, поедемте зе! - сказал один из них.
- Ja! - отвечал другой.
В карете они несколько времени молчали.
- Вы слысали, сто он сказал? - начал Эммануил Захарович.
- О, зе ницего-то, ницего! - отвечал Иосиф.
- Кто зе писал-то? - спросил Эммануил Захарович.
- О, это зе узнать надо! - отвечал Иосиф. - Я зе знаю одного целовека... Он зе говорил мне про Михайлу.
- Гм! - отозвался Эммануил Захарович.
- Теперь зе я знать буду, к какому целовеку тот ходит. Тому целовеку он, знацит, говорил, и тот писал!
- Гм! - промычал Эммануил Захарович.
Далее они ничего не говорили, и только, когда подъехали к крыльцу, Эммануил Захарович признес:
- Зить нынце нельзя, зить!
- Нельзя, нельзя! - подтвердил с чувством и Иосиф. 14..
Новая радость из Петербурга.
Бакланов, заболевший после смерти Казимиры горячкой, начал наконец поправляться.
Последнее время к нему беспрестанно стали ездить местные помещики. Они запирались в кабинете, толковали что-то такое между собой.
К Евпраксии тоже около этого времени приехал брат ее, Валерьян Сабакеев, широколицый молодой человек с голубыми глазами и похожий на сестру. Он перед тем только кончил курс в университете.
Однажды их обоих позвали к Бакланову в кабинет. Там сидел гость, помещик, солидной и печальной наружности мужчина, но, должно быть, очень неглупый.
Евпраксия и молодой Сабакеев вошли и сели.
Бакланов был очень худ и в заметно раздраженном состоянии.
- Ты знаешь, - начал он, обращаясь к жене: - прислан манифест о составлении по губерниям комитетов об улучшении быта крестьян.
- Нет, - отвечала Евпраксия совершенно спокойно.
- Я думаю, не об улучшении, а просто об освобождении! - вмешался в разговор Сабакеев.
- Да-с, прекрасно! - подхватил Бакланов. - Но что же нам-то дадут?.. Заплатят ли, по крайней мере? - обратился он более к помещику.
- Вероятно, что-нибудь в этом роде будет, - отвечал тот.
Лицо Бакланова горело.
- Но как же "вероятно"! Это главное!.. Нельзя же разорять целое сословие.
- Нельзя разорять только рабочую, производительную силу, - вмешался в разговор Сабакеев: - а что такое "сословие" - это даже понять трудно.
- Тут пострадает-с не одно сословие, - возразил ему помещик: - а все государственное хозяйство, потому что парализуются большие землевладельцы.
- Чем же?
- Да тем, что мы должны будем запустить наши поля.
- Кто ж вас заставляет? Наемный труд всегда выгодней! - сказал с насмешкой Сабакеев.
- Нет, не выгоднее! - перебил его с азартом Бакланов: - у меня вот, например, в именьи вы за сто рублей в месяц не наймете мужика: его и теперь, каналью, только силой держать около земли, а тут все уйдут в Питер эти вот замочки какие-нибудь делать, стены обойками оклеивать, в сущности пьянствовать.
- Не у одних у вас, а везде, - подхватил помещик: - мужик, как узнает, что он нужен, так цены себе не уставит.
- И прекрасно сделает! - произнес негромко Сабакеев: - по крайней мере, хоть поздно, но зплатят ему за старый гнет.
- Да ведь-с это и на нем самом отразится! - сказал помещик. - Мы не в состоянии будем обрабатывать столько, сколько прежде обрабатывали, а мужики у себя тоже не прибавят; значит, прямо будет убыток в труде.
- А и чорт с ним, - произнес Сабакеев.
Помещик усмехнулся.
- Как чорт с ним! Хлебом у нас держится и заграничная торговля, хлеб нужен и войску, и на винокуренные заводы, и в города, - все это должно, значит, потрястись.
- Сначала, может быть, поколеблется, но потом образуются большие общинные хозяйства.
Бакланов, все время едва сдерживавший себя от досады, , наконец не вытерпел.
- То-то-то! - воскликнул он: - на общину надеется! О, молодость неопытная и невинная!