- Община вздор-с! - произнес и помещик.
- Как вздор? - сказал, в свою очередь, Сабакеев, немало тоже удивленный.
- А так... Евпраксия Арсентьевна! - продолжал Бакланов, обращаясь к жене: - нам ваш брат, может быть, не поверит; скажите ему, что наш мужик ничего так не боится, ни медведя ни чорта, как мира и общины.
- Да, они все почти желают иметь хоть маленькую, но свою собственность, - подтвердила та.
- Очень дурно, - отвечал Сабакеев: - если наш народ разлюбил и забыл эту форму.
- Да ведь эта форма диких племен, поймите вы это! - кричал Бакланов: - но как землю начали обрабатывать, как положен в нее стал труд, так она должна сделаться собственностью.
- Мы имеем прекрасную форму общины, артель, - настаивал на своем Сабакеев.
- Гм, артель! - произнес с улыбкою помещик: - да вы изволите ли знать-с, из кого у нас артели состоят?
- Для меня это все равно! - сказал Сабакеев.
- Нет, не все равно-с! Артель обыкновенно составляют отставные солдаты, бессемейные мужики, на дело, на которое кроме физической силы ничего не требуется: на перетаскиванье тяжестей, бегать комиссионером, а хлебопашество требует ума. Я, например, полосу свою трудом и догадкой улучшил, а пришел передел, она от меня и отошла, - приятно ли это?
- Может быть, и неприятно, но спасает от другого зла, от пролетариата.
- Да ведь пролетариат является в государствах, где народонасерение переросло землю; а у нас, слава Богу, родись только люди и работай.
- Мы наконец имеем и другие артели, плотников, каменщиков, - присоеденил, как бы вспоминая, Сабакеев.
- Что за чорт! - воскликнул, пожимая плечами, Бакланов: - да это разве общинное что-нибудь?.. Они все наняты от подрядчика.
- У которого они, кроме того, всегда еще в кабале; хуже, чем в крепостном праве, - присовокупил помещик.
- Общину наш народ имел, имеет и будет иметь, - сказал уверенным тоном Сабакеев.
- Ваше дело! - произнес помещик.
- Ведь вот что бесит, - говорил Бакланов, выходя из себя (от болезни он стал очень нетерпелив): - Россия решительно перестраивается и управляется или вот этаками господами мальчиками, или петербургскими чиновниками, которые, пожалуй, не знают, на чем и хлеб-то родится...
Помещик потупился, а Сабакеев покраснел. 15..
Бедное существо.
У Софи происходила сцена: к ней вдруг приехал Эммануил Захарович, в одно и то же время красный и зеленый.
- Я зе делал для вас все, а на меня зе писут! - закричал он на Софи.
- Что вы? - возразила ему та.
- Писут, сто я целовека убил.
- Кто на вас пишет? - спросила Софи.
- Вас зе брат писет... Я в острог его сазать буду.
В припадке гнева, Эммануил Захарович и не заметил, что Басардин был у сестры и сидел в соседней комнате. При последних словах его, Виктор вышел.
- Поди, он кричит на меня за тебя, - сказала ему Софи.
- Как вы смеете кричать на сестру мою? - придрался Виктор к первому же слову.
- Я не крицу. Вы зацем писете на меня? - отвечал Эммануил Захарович, попячиваясь.
- Я вас спрашиваю, как вы смеете кричать на сестру мою? - говорил Виктор, хватая Эммануила Захаровича за галстук. - Сейчас тысячу целковых давайте, а не то в окно вышвырну! - кричал он и в самом деле потянул Эммануила Захаровича к окну.
- Сто зе вы делаете! - кричал тот, отпихиваясь от него своими огромными но трусливыми руками.
- Боже мой! что вы? Звонят! Перестаньте!.. - говорила перепугавшаяся Софи.
Звонил Бакланов, который недавно лишь стал выезжать и приехал к первой Софи.
- Как вы похудели, кузен! - воскликнула та, сколько могла овладев собою и радушно встречая его в дверях.
- Что делать! Болен был.
- Но отчего же?
- Впечатление прошедшего меня так потрясло... - отвечал с улыбкой Бакланов.
- Какого же это прошедшего? - спросила Софи, как бы не поняв. - Брат мой Виктор, - поспешно прибавила она потом, желая показать, что не одна была с Эммануилом Захаровичем, усевшимся уже в темном углу.
Виктор мрачно поклонился Бакланову. Ему всего досаднее было, что в такую славную минуту ему помешали.
"Его бы немножко только, - думал он: - в окно-то повысунул, он непременно бы тысячу целковых дал".
- Это кузен наш, Бакланов, - пояснила ему Софи.
- Нет, племянник, - поправил ее Бакланов.
- Ну, все равно, это еще лучше; вы меня, значит, должны слушаться.
- Во всем, в чем вам угодно и что прикажете! - отвечал Бакланов, вежливо склоняя перед ней голову.
Эммануил Захарович при этом пошевелился своим неуклюжим телом. Его, кажется, обеспокоила новая мысль, что, пожалуй, и этот братец за шиворот его тряхнет.
- Вы ведь здесь служите? - спросил Бакланов Басардина.
- Да, как же, по откупу-с, - отвечал тот с насмешливою гримасой. - Хочу, впрочем, бросить, кинуть, - прибавил он.
Бакланов придал своему лицу вопросительное выражение.
- В наше время стыдно уж... Тут такие гадости и мерзости происходят... - объяснил Виктор.
Бакланов при этом невольно взглянул на Эммануила Захаровича; но лица того было не видать, потому что он сидел, совершенно наклонив голову.
Софи тоже сконфузилась; но Виктор не унимался.
- Можете себе представить, - говорил он: - у нас ни один целовальник не получает жалованья, а, напротив, еще откупу платит. Откуда они берут, повзвольте вас спросить?
- Скажите! - произнес Бакланов тоном удивления (его начинало уж все это забавлять). - Говорят, они и прибавляют чего-то в вино.
- Чорт знает чего! Всего: и перцу, и навозу, и жидовских клопов своих!
Этого Эммануил Захарович не в состоянии был выдержать и вышел.
- Как это можно! - сказала Софи брату.
- Однако он премилый! - заметил ей Бакланов, указывая головой на уходящего Эммануила Захаровича.
- Ужасно! - отвечала она: - я видеть его почти не могу.
Вслед затем Софи однако вызвали в задние комнаты. Там разъяренным барсуком ходил Эммануил Захарович.
- Я зе для вас ницего не залел, а надо мной, знацит, только смеютца, - начал он.
- О, полноте, пожалуйста, отвяжитесь! - отвечала ему Софи.
- Езели теперица старого братца и этого нового, знацит, не прогоните, я денег давать больсе не буду...
- Ах, сделайте одолжение, пожалуйста; я только о том и молила Бога! - воскликнула Софи.
- Я зе не дурак!
- А когда не дурак, так и отправляйтесь - нечего вам здесь оставаться! - проговорила Софи и вышла; но в спальне у себя она встретилась с Виктором.
- Если ты, - начал он: - этому подлецу не скажешь, чтоб он дал мне тысячу целковых, я всю историю с тобой опишу.
- Пишите, что хотите! Что хотите! - отвечала с отчаянной досадой Софи, зажимая себе уши.
- Я все опишу, как он с мужем твоим поступал и как тебя потом опутал... Я не пощажу и тебя - мне, матушка, все равно!
- Виктор! - воскликнула Софи: - я просила тебя всегда об одном... оставь меня в покое. Брани меня, где хочешь и как хочешь, пренебрегай мною совершенно, но не ходи только ко мне.
- Ишь, как же, да! Ловка очень!.. Нет, шалишь! - отвечал он ей своим незабытым кадетским тоном. - Продалась жиду, дура этакая, да и в руки взять его не умеет.
- О, Господи! - стонала Софи, ломая руки.
- Я все напишу! Нынче не старые времена, - говорил Виктор, уходя.
Софи едва совладела собой и вышла к Бакланову.
- Что такое с вами? - спросил тот, сейчас же заметив ее встревоженное лицо.
- Ах, кузен, я отовсюду окружена врагами! - произнесла она, садясь около него.
- Э, полноте; неужели же и я ваш враг? - успокаивал ее Бакланов.
- Вы-то больше всех мой враг, - сказала Софи, покачав головою: - не была бы я такая, если б ты не поступил со мною так жестоко.
- Да, - произнес протяжно Бакланов: - но я имел на то большое право.
- Никакого! Никакого! - воскликнула Софи. - Я была чиста, как ангел, пред тобой!
- Ну!.. - произнес многозначительно Бакланов.
- Как хочешь, верь или не верь! - отвечала Софи, пожимая плечами. - Но, во всяком случае, я теперь просила бы тебя, по крайней мере, сохранить дружбу твою ко мне, - прибавила она, протягивая к нему руку.
- Но я-то дружбой не удовлетворюсь, - отвечал Бакланов, целуя ее руку.
- О, полно-ка, перстань, пожалуйста, шутить!.. - отвечала Софи, которая, в самом деле, в эти минуты было, видно, не до того. - От врагов моих лучше спаси меня! - говорила она.
- И грудью и рукой моей! - отвечал Бакланов: - но только опять повторяю: дружбой я не удовлетворюсь.
Софи посмотрела на него.
- Знаешь, мне ужасно неприятно и тяжело это слышать: неужели же я так уж низко пала, что меня никто хоть сколько-нибудь благородно и любить не захочет!
- О, Бог с вами, что вы, кузина! - перебил ее Бакланов.
- Да, я знаю, вы все думаете: "э, она такая, что от нее сейчас всего требовать можно... это не то, что наши жены, сестры... она женщина падшая!" - все это я, друг мой, очень хорошо знаю.
- О, Бога ради, кузина!.. - повторил Бакланов еще раз и во весь остальной вечер был глубоко почтителен к ней.
- Я у вас буду на этой же неделе, и вообще когда вы только позволите и прикажете, - сказал он, раскланиваясь при прощаньи.
- Пожалуйста! - повторила ему Софи свое обычное слово.
"Она чудная женщина! Чудная!" - повторял он мысленно всю дорогу. 16..
Начинающееся служение идее.
На другой день, часов в девять вечера, Бакланов подъехал к огромному генерал-губернаторскому дому.
- Зачем меня звали, и кто у губернатора? - спросил он, входя.
- Дворянство! - отвечал жандарм, снимая с него шинель.
Бакланов пошел. В большой приемной зале он увидел, что за огромным столом, покрытым зеленым сукном, сидело несколько дворян. Приятель Бакланова, солидный помещик, со своим печальням лицом, тоже был тут.
Начальник края, с близко придвинутыми с обеих сторон восковыми свечами и с очками на носу, что-то такое читал.
Около него, по левую руку, стоял красивый правитель канцелярии, а по правую - сидел губернский предводитель дворянства, мужчина, ужасно похожий на кота и с явным умилением слушавший то, что читал губернатор.
Бакланову предводитель его уезда указал на место после себя.
- Что это такое? - спросил его Бакланов.
- Речь говорит! - отвечал ему предводитель, указывая головой на начальника края.