Смекни!
smekni.com

Взбаламученное море (стр. 58 из 83)

- Я не знаю, - отвечала Софи.

- Дух человеческий, - говорил Евсевий Осипович, нахмуривая брови: - замкнут, заключен в наших телесах, но при этом, так сказать, нервно-электрическом потрясении он обособляется, вне пределов своей прежней силы становится: человек в эти минуты мир объемлет... трав прозябание чувствует... слышит горный полет ангелов... как вот этот нынешний милый поэт, Фет, кажется, сказал: "Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам затрепетало" - этакая, например, тончайшая способность радоваться и наслаждаться природой, и все от любви это, - великое дело любовь!

- Великое, великое! - повторила за ним и Софи.

- Богатства твои, - продолжал Евсевий Осипович, устремляя пламенный взгляд на свою слушательницу: - неистощимы; не скупись на них и дай, как древняя гетера, от своей роскошной трапезы вкусить и воину, и мудрецу, и юноше, и старцу!

- Что вы, благодарю вас, я не хочу этого! - воскликнула Софи.

- Захоти, не маленькая, как говорит российская поговорка. Ах, ты, лапка! - заключил он и поцеловал у Софи руку, а потом вдруг прибавил:

- А что, ты любишь деньги?

- Люблю, - отвечала та.

- А много у тебя их?

- Есть-таки!

- А все, чай, меньше, чем у меня?

- А у вас много?

- Много! Тысяч триста одними чистыми деньгами, кроме имения и вещей... Все бы, кажется, отдал, кабы какая-нибудь лапка полюбила.

- А вам еще хочется, чтобы вас полюбили? - спросила Софи.

- Очень!.. очень!.. - отвечал почти с азартом Евсевий Осипович. - Вл мне есть что-то нестареющееся; как говорится: стар да петух, молод да протух - пониме?

- Как не пониме, - сказала Софи.

Евсевий Осипович умел на все тоны говорить: и тоном ученого человека, и государственного мужа, и просто русского балагура.

- Здесь, вероятно, охотницы найдутся, - сказала Софи.

Старик начал ее уж искренно забавлять.

- Что ж найдутся?.. У нас ведь тоже, мать, рыло есть: разберем, что барское, что хамское... давай нам настояшего!.. Вот этакая бы, например, прелесть, как ты, полюбила, - распоясывай, значит мошну на все ремни!

- Я? - спросила Софи и захохотала.

- Все бы отдал, всего бы именья наследницей сделал! - продолжал Евсевий Осипович, как бы не слыхав сделанного ему вопроса.

Софи пожала плечами.

- Я, дядюшка, не торгую моими чувствами, - сказала она, явно обидевшись.

Евсевий Осипович нахмурился.

- У вас их и не торгуют, а хотят заслужить их...

Софи грустно усмехнулась.

- Очень уж вы меня, дядюшка, дурно третируете, - произнесла она.

Лицо Евсевия Осиповича окончательно приняло злое выражение.

- Я третирую и третировал вас, - начал он с расстановкой: - как прелестнейшую женщину, и если несколько навязчиво возносил мой фимиам вашей красоте, то извините; я все-таки полагал, что бью по нежным и могущим издать симпатичные звуки струнам женского сердца...

Слова эти сконфузили Софи; положение ее сделалось не совсем ловко.

Евсевий Осипович сидел молча и надувшись.

- А что, правда ли, дядюшка, что имения у нас правительство выкупит? - заговорила она, чтобы возобновить хоть сколько-нибудь приличные отношения с хозяином.

- Не знаю-с! - отвечал Евсевий Осипович.

Софи опять на несколько времени замолчала.

- Вы во дворце, дядюшка, у государя бывали? - спросила она, надеясь задеть его за честолюбивую струну.

- Бывал-с! - отвечал и на это лаконически Ливанов.

Софи внутренно покатывалась со смеху.

- Вы, должно быть, в молодости, дядюшка, ужасно были любимы и избалованы женщинами? - свернула было она разговор на прежний предмет; но и то не подействовало: Евсевий Осипович даже не ответил ей.

Вслед затем раздался звонок.

Софи чуть не припрыгнула от радости на месте, а Евсевий Осипович только посмотрел на нее своим холодным и стальным взглядом.

Приехал Бакланов.

Евсевий Осипович почти не ответил ему на поклон.

- Я за вами, кузина, - сказал тот, обращаясь к Софи.

- Ах, да, поедемте, - отвечала она, вставая и надевая шляпку.

Евсевий Осипович продолжал сидеть с нахмуренным лбом.

- Вы, дядюшка, пожалуете ко мне в пятницу? У меня будет кое-кто из моих знакомых, - отнесся к нему Бакланов.

Несколько минут продолжалось довольно странное молчание. Евсевий Осипович наконец обратился к Софи.

- А вы у него будете? - спросил он ее ядовито.

- Если позовет, - отвечала та, кутаясь в шаль.

- Без сомнения, - подхватил Бакланов.

- Хорошо-с, приеду, - сказал ему Евсевий Осипович.

Молодые люди вскоре потом уехали.

Ливанов продолжал сидеть, по крайней мере, часа два; лицо его почти беспрерывно то хмурилось, то волновалось.

Не мешает при этом заметить, что ему было около 70 лет.

2.. Бакланов-эстетик.

Бакланов поехал с Софи в одной карете.

- Что этот господин надувшись так сидит? - спросил он.

- Не знаю, что-то не в духе, - отвечала она, не находя, видно, нужным объяснять более подробно. - А ты у кого был? - прибавила она.

- У Проскриптского! - отвечал Бакланов недовольным голосом.

- Ну, и что же там?

- Так, чорт знает что: три каких-то небольших комнатки, и вних по крайней мере до пятидесяти человек, и все это, изволите видеть, новые, передовые люди...

И Бакланов с грустью развел руками.

- В мою молодость, когда я был здесь, - продолжал он: - Петербург был чиновник, низкопоклонник, торгаш, составитель карьеры, все, что ты хочешь, но все-таки это было взрослые люди, которые имели перед собой и несовсем, может быть, чистые, но очень ясные и определенные цели, а тут какие-то мальчишки, с бессмысленными ребяческими стремлениями. Весь город обратился в мальчишек...

- Но где же весь город? - возразила Софи.

- Разумеется, не по числу, но все-таки на них смотрят, в них видят что-то такое... думают наконец, что это сила.

- Зачем же ты ездишь в это общество, когда оно не нравится тебе? - спросила Софи.

- Что ж не нравится?.. Во-первых, сам хозяин очень умный человек, со сведениями, кабинетный только... все равно что схимник. Я знал его еще в университете. Он и тогда ничего живого не понимал... воздухом дышать не считал за необходимость, искусства ни одного не признавал, а только - вот этак, знаешь, ломать все под идею.

Софи покачала головой, как будто бы и она в самом деле находила, что это нехорошо.

- Но сам-то еще Бог с ним! - продолжал Бакланов: - может быть, и искренно убежден в том, что говорит... По крайней мере, сколько я его знаю, он всегда более или менее держался одного... Но что его за общество, которое его окружает, этот цвет последователей его ярых, это ужасно! - воскликнул Бакланов.

- Кто ж это такие? - спросила его Софи равнодушно.

- Разные господа, и статские и военные, нелепее которых трудно что-нибудь и вообрзить себе: в голове положительно ничего! пусто! свищ!.. Заберутся в это пустое пространство две-три модных идейки... Что они такое, откуда вытекают? - он и знать этого не хочет, а прет только в одну сторону, как лошадь с колером, а другие при этом еще и говоруны; точно мельницы, у которых нет нужных колес, а есть лишние: мелет, стучит, а ничего не вымалывает.

- Это ужасно! - повторила при этом Софи.

- Во-вторых, наша братия помещики: один из них, например, я глубоко убежден, крепостник адский, а кричит и требует в России фаланстерии.

- Что такое фаланстерия? - перебила его Софи.

- Так, чтобы все государство сделать вроде фабрики или казарм; чтобы люди одинаково жили и одевались.

- Что за глупости! - возразила Софи.

Бакланов, в ответ ей, пожал только плечами.

- Наконец семинаристы-дуботолки, - продолжал он: - им еще в риторике лозами отбили печени и воспитали в них ненависть ко всему, еже есть сущего в мире.

- Это смешные, должно быть! - заметила Софи.

- Да, не благоухают светскостью! - подхватил Бакланов: - наконец здешние студенты, которые ничего не делют и ничем не занимаются... Мы тоже ничего в наше время не делали; но, по крайней мере, сознавали и стыдились этого, а они еще гордятся... гражданами они, изволите видеть, хотят быть, права земли русской хотят отстаивать... какие?.. кто их просит о том?

И Бакланов склонил даже голову.

- Чтоб охарактеризовать этот круг, - прибавил он с улыбкой: - дети вашего милого Эммануила Захаровича тут и в числе самых почетных гостей.

- По богатству, может быть, - объяснила Софи.

- То-то и есть, что нет! А по уму, по направлению своему. Они ходят, говорят, ораторствуют. Это дрянь баснословная! - воскликнул Бакланов.

- Что ж тебя-то это почему так тревожит? - спросила наконец Софи.

- Нет, это нельзя, нельзя! - говорил он: - этому надобно всеми средствами противодействовать!

- Но как ты будешь противодействовать?

- Я буду издавать журнал на эстетических, а не на случайных основаниях, и буду постепенно обличать их бессмыслицу и безобразие. Главное, мне Ливанова надобно затянуть в это дело. Он человек умный и со связями с настоящими учеными.

- Нет, он не станет: да теперь, я думаю, ничем уж и заниматься не может.

- Станет, потому что - что же может быть почтеннее и благороднее для старика, как не возвращать общество к человеческому смыслу?

Софи опять покачала отрицательно головой.

- Не советовала бы я тебе с ним сходиться: будет еще чаще ездить к нам, а это очень неприятно! - проговорила она.

- Мне кроме связей его, - подхватил Бакланов: - надо для денег втянуть; у него их пропасть, а у меня пока нет!

- Да денег возьми у меня сколько хочешь, а то я хуже проживу их.

- Merci. А ты много здесь прожила?

- Ужасно! тысяч десять уж! - воскликнул Бакланов.

- Боже мой! Боже мой! - воскликнул Бакланов.

- Я не знаю, они у меня, как вода, так и плывут из рук! - объяснила Софи.

3.. Евсевий Осипович совсем прелестен.

В Знаменской гостинице есть прекрасная читальная комната.

Бакланов веле ее приготовить для своего вечера.

У содержателя отеля он взял серебряный самовар и весь серебряный сервиз; сказал, чтобы служили двое людей, и велел им надеть белые галстуки.