- Я не знаю, - отвечала Софи.
- Дух человеческий, - говорил Евсевий Осипович, нахмуривая брови: - замкнут, заключен в наших телесах, но при этом, так сказать, нервно-электрическом потрясении он обособляется, вне пределов своей прежней силы становится: человек в эти минуты мир объемлет... трав прозябание чувствует... слышит горный полет ангелов... как вот этот нынешний милый поэт, Фет, кажется, сказал: "Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам затрепетало" - этакая, например, тончайшая способность радоваться и наслаждаться природой, и все от любви это, - великое дело любовь!
- Великое, великое! - повторила за ним и Софи.
- Богатства твои, - продолжал Евсевий Осипович, устремляя пламенный взгляд на свою слушательницу: - неистощимы; не скупись на них и дай, как древняя гетера, от своей роскошной трапезы вкусить и воину, и мудрецу, и юноше, и старцу!
- Что вы, благодарю вас, я не хочу этого! - воскликнула Софи.
- Захоти, не маленькая, как говорит российская поговорка. Ах, ты, лапка! - заключил он и поцеловал у Софи руку, а потом вдруг прибавил:
- А что, ты любишь деньги?
- Люблю, - отвечала та.
- А много у тебя их?
- Есть-таки!
- А все, чай, меньше, чем у меня?
- А у вас много?
- Много! Тысяч триста одними чистыми деньгами, кроме имения и вещей... Все бы, кажется, отдал, кабы какая-нибудь лапка полюбила.
- А вам еще хочется, чтобы вас полюбили? - спросила Софи.
- Очень!.. очень!.. - отвечал почти с азартом Евсевий Осипович. - Вл мне есть что-то нестареющееся; как говорится: стар да петух, молод да протух - пониме?
- Как не пониме, - сказала Софи.
Евсевий Осипович умел на все тоны говорить: и тоном ученого человека, и государственного мужа, и просто русского балагура.
- Здесь, вероятно, охотницы найдутся, - сказала Софи.
Старик начал ее уж искренно забавлять.
- Что ж найдутся?.. У нас ведь тоже, мать, рыло есть: разберем, что барское, что хамское... давай нам настояшего!.. Вот этакая бы, например, прелесть, как ты, полюбила, - распоясывай, значит мошну на все ремни!
- Я? - спросила Софи и захохотала.
- Все бы отдал, всего бы именья наследницей сделал! - продолжал Евсевий Осипович, как бы не слыхав сделанного ему вопроса.
Софи пожала плечами.
- Я, дядюшка, не торгую моими чувствами, - сказала она, явно обидевшись.
Евсевий Осипович нахмурился.
- У вас их и не торгуют, а хотят заслужить их...
Софи грустно усмехнулась.
- Очень уж вы меня, дядюшка, дурно третируете, - произнесла она.
Лицо Евсевия Осиповича окончательно приняло злое выражение.
- Я третирую и третировал вас, - начал он с расстановкой: - как прелестнейшую женщину, и если несколько навязчиво возносил мой фимиам вашей красоте, то извините; я все-таки полагал, что бью по нежным и могущим издать симпатичные звуки струнам женского сердца...
Слова эти сконфузили Софи; положение ее сделалось не совсем ловко.
Евсевий Осипович сидел молча и надувшись.
- А что, правда ли, дядюшка, что имения у нас правительство выкупит? - заговорила она, чтобы возобновить хоть сколько-нибудь приличные отношения с хозяином.
- Не знаю-с! - отвечал Евсевий Осипович.
Софи опять на несколько времени замолчала.
- Вы во дворце, дядюшка, у государя бывали? - спросила она, надеясь задеть его за честолюбивую струну.
- Бывал-с! - отвечал и на это лаконически Ливанов.
Софи внутренно покатывалась со смеху.
- Вы, должно быть, в молодости, дядюшка, ужасно были любимы и избалованы женщинами? - свернула было она разговор на прежний предмет; но и то не подействовало: Евсевий Осипович даже не ответил ей.
Вслед затем раздался звонок.
Софи чуть не припрыгнула от радости на месте, а Евсевий Осипович только посмотрел на нее своим холодным и стальным взглядом.
Приехал Бакланов.
Евсевий Осипович почти не ответил ему на поклон.
- Я за вами, кузина, - сказал тот, обращаясь к Софи.
- Ах, да, поедемте, - отвечала она, вставая и надевая шляпку.
Евсевий Осипович продолжал сидеть с нахмуренным лбом.
- Вы, дядюшка, пожалуете ко мне в пятницу? У меня будет кое-кто из моих знакомых, - отнесся к нему Бакланов.
Несколько минут продолжалось довольно странное молчание. Евсевий Осипович наконец обратился к Софи.
- А вы у него будете? - спросил он ее ядовито.
- Если позовет, - отвечала та, кутаясь в шаль.
- Без сомнения, - подхватил Бакланов.
- Хорошо-с, приеду, - сказал ему Евсевий Осипович.
Молодые люди вскоре потом уехали.
Ливанов продолжал сидеть, по крайней мере, часа два; лицо его почти беспрерывно то хмурилось, то волновалось.
Не мешает при этом заметить, что ему было около 70 лет.
2.. Бакланов-эстетик.
Бакланов поехал с Софи в одной карете.
- Что этот господин надувшись так сидит? - спросил он.
- Не знаю, что-то не в духе, - отвечала она, не находя, видно, нужным объяснять более подробно. - А ты у кого был? - прибавила она.
- У Проскриптского! - отвечал Бакланов недовольным голосом.
- Ну, и что же там?
- Так, чорт знает что: три каких-то небольших комнатки, и вних по крайней мере до пятидесяти человек, и все это, изволите видеть, новые, передовые люди...
И Бакланов с грустью развел руками.
- В мою молодость, когда я был здесь, - продолжал он: - Петербург был чиновник, низкопоклонник, торгаш, составитель карьеры, все, что ты хочешь, но все-таки это было взрослые люди, которые имели перед собой и несовсем, может быть, чистые, но очень ясные и определенные цели, а тут какие-то мальчишки, с бессмысленными ребяческими стремлениями. Весь город обратился в мальчишек...
- Но где же весь город? - возразила Софи.
- Разумеется, не по числу, но все-таки на них смотрят, в них видят что-то такое... думают наконец, что это сила.
- Зачем же ты ездишь в это общество, когда оно не нравится тебе? - спросила Софи.
- Что ж не нравится?.. Во-первых, сам хозяин очень умный человек, со сведениями, кабинетный только... все равно что схимник. Я знал его еще в университете. Он и тогда ничего живого не понимал... воздухом дышать не считал за необходимость, искусства ни одного не признавал, а только - вот этак, знаешь, ломать все под идею.
Софи покачала головой, как будто бы и она в самом деле находила, что это нехорошо.
- Но сам-то еще Бог с ним! - продолжал Бакланов: - может быть, и искренно убежден в том, что говорит... По крайней мере, сколько я его знаю, он всегда более или менее держался одного... Но что его за общество, которое его окружает, этот цвет последователей его ярых, это ужасно! - воскликнул Бакланов.
- Кто ж это такие? - спросила его Софи равнодушно.
- Разные господа, и статские и военные, нелепее которых трудно что-нибудь и вообрзить себе: в голове положительно ничего! пусто! свищ!.. Заберутся в это пустое пространство две-три модных идейки... Что они такое, откуда вытекают? - он и знать этого не хочет, а прет только в одну сторону, как лошадь с колером, а другие при этом еще и говоруны; точно мельницы, у которых нет нужных колес, а есть лишние: мелет, стучит, а ничего не вымалывает.
- Это ужасно! - повторила при этом Софи.
- Во-вторых, наша братия помещики: один из них, например, я глубоко убежден, крепостник адский, а кричит и требует в России фаланстерии.
- Что такое фаланстерия? - перебила его Софи.
- Так, чтобы все государство сделать вроде фабрики или казарм; чтобы люди одинаково жили и одевались.
- Что за глупости! - возразила Софи.
Бакланов, в ответ ей, пожал только плечами.
- Наконец семинаристы-дуботолки, - продолжал он: - им еще в риторике лозами отбили печени и воспитали в них ненависть ко всему, еже есть сущего в мире.
- Это смешные, должно быть! - заметила Софи.
- Да, не благоухают светскостью! - подхватил Бакланов: - наконец здешние студенты, которые ничего не делют и ничем не занимаются... Мы тоже ничего в наше время не делали; но, по крайней мере, сознавали и стыдились этого, а они еще гордятся... гражданами они, изволите видеть, хотят быть, права земли русской хотят отстаивать... какие?.. кто их просит о том?
И Бакланов склонил даже голову.
- Чтоб охарактеризовать этот круг, - прибавил он с улыбкой: - дети вашего милого Эммануила Захаровича тут и в числе самых почетных гостей.
- По богатству, может быть, - объяснила Софи.
- То-то и есть, что нет! А по уму, по направлению своему. Они ходят, говорят, ораторствуют. Это дрянь баснословная! - воскликнул Бакланов.
- Что ж тебя-то это почему так тревожит? - спросила наконец Софи.
- Нет, это нельзя, нельзя! - говорил он: - этому надобно всеми средствами противодействовать!
- Но как ты будешь противодействовать?
- Я буду издавать журнал на эстетических, а не на случайных основаниях, и буду постепенно обличать их бессмыслицу и безобразие. Главное, мне Ливанова надобно затянуть в это дело. Он человек умный и со связями с настоящими учеными.
- Нет, он не станет: да теперь, я думаю, ничем уж и заниматься не может.
- Станет, потому что - что же может быть почтеннее и благороднее для старика, как не возвращать общество к человеческому смыслу?
Софи опять покачала отрицательно головой.
- Не советовала бы я тебе с ним сходиться: будет еще чаще ездить к нам, а это очень неприятно! - проговорила она.
- Мне кроме связей его, - подхватил Бакланов: - надо для денег втянуть; у него их пропасть, а у меня пока нет!
- Да денег возьми у меня сколько хочешь, а то я хуже проживу их.
- Merci. А ты много здесь прожила?
- Ужасно! тысяч десять уж! - воскликнул Бакланов.
- Боже мой! Боже мой! - воскликнул Бакланов.
- Я не знаю, они у меня, как вода, так и плывут из рук! - объяснила Софи.
3.. Евсевий Осипович совсем прелестен.
В Знаменской гостинице есть прекрасная читальная комната.
Бакланов веле ее приготовить для своего вечера.
У содержателя отеля он взял серебряный самовар и весь серебряный сервиз; сказал, чтобы служили двое людей, и велел им надеть белые галстуки.