Старшина сейчас же подошел к посреднику.
- Команда идет в версте, ваше высокородие, - донес он.
- Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! - сказал Варегин.
Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о.
- Государь император делает вам теперь эткие милости, - начал он: - и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!
- Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, - отвечал ему старик-староста.
- Погоди, друг любезный, погоди! - возразил ему на это старшина: - ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор?
- Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, - опять ему возразил старикашка-староста. - Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются... Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?
- Ишь как рассудил, складно! - перебил его насмешливо старшина: - а словно бы не так в царских-то указах сказано.
- Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано,знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.
- Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! - воскликнул старшина. - С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство... - заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома.
Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. е Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.
- Солдатушки уж идут! - как-то робко они оповестили.
Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.
Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.
Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.
Варегин пошел рядом с солдатами.
- Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, - сказал он.
- Нахмуримся, ваше благородие, - отвечали ему несколько солдат в один голос.
- Ну, и сначала оцепите только некоторых, - обратился он уже к офицеру.
- Знаю-с, - отвечал тот самодовольно.
- Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! - обратился опять Варегин к солдатам.
- Известно, ваше благородие, - подтвердил ему фельдфебель: - оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.
- Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, - подхватил молодой и с умным лицом солдат: - я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. "Господин служивый!" - закричал и на колени, а за ним и прочие другие.
Все почти солдаты захохотали.
- Бунтовщики тоже, робята, важные, - произнесло опять несколько голосов.
- Смирно! Ружья на плечо! - скомандовал офицер.
В это время входили уже в самую усадьбу.
Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.
Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.
Лицо его было бледно, волосы растрепаны.
- Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! - вскричал он.
Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.
Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.
- Братцы, образумьтесь! - произнес еще раз Варегин.
Молчание.
Он махнул белым платком офицеру.
- С левой по одному марш! - скомандовал офицер.
Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают.
- Сомкнись! - скомандовал офицер.
Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.
Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо.
Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын.
- Тятенька! - закричал он ему оттуда.
- Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! - вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков.
- Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! - завопили они.
Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу.
- Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.
И вслед затем все остальные коленопреклонились.
Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел.
- Надо зачинщиков отобрать! - сказал исправник Варегину.
Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца.
- Кто зачинщики? - продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте.
- Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, - отвечал старик, молебно простирая к нему руки.
- Какой?
- Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: "не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!"
- С каким дворянином?
- Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то... регистратором каким-то себя называл.
Варегин при этом вслушался немного.
- Кто же здесь-то собственно был зачинщик? - продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.
- Здесь я, батюшка, я самый главный! - отвечал тот.
- Ступай в сторону.
Старик встал и отошел в сторону.
- А кто еще? Кто еще был зачинщиком? - обратился исправник опять к толпе.
- Я-с! - отозвался сам один из мужиков.
- В сторону!
Мужик отошел и встал.
- Кто еще? - продолжал опять исправник.
Варегин рвал у себя из бороды волосы.
Толпа перешептывалась между собой.
- Да кто еще? - послышался шопот.
- У Матрены они приставали! - ответил чей-то один голос.
- Давайте Матрену сюда! - крикнул исправник, подслушав эти слова.
Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.
- Батюшки, виновата!.. виновата! - кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.
- Давай ее сюда! - проговорил исправник.
Матрену подтащили к нему.
- Приставал у тебя, как вот его, - Михайла, что ли?
- Приставал, батюшка!.. приставал!.. - отвечала она поспешно.
- Михайла и барин?
- Оба, батюшка, оба!
- Что ж они говорили?
- По всей, говорят, России ходим, - сомущаем народ.
- Где ж они теперь?
- Не знаю, батюшка.
- Врешь, бестия! - закричал исправник.
- Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. - заревела почти в отчаянии Матрена: - все расскажу тебе!
- Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?
- С месяц, батюшка.
- Что ж они делали?
- Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.
- Ну?
- Молоденький-то, тот все шутил со мной!
- С экой-то стервой?
- Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!
Варегин в это время встал и ушел в горницы.
- Поедемте лучше ко мне, - сказал он Софи и Бакланову. - тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок.
- Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, - говорила Софи, чуть не целуя его.
Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.
Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны - Матрену, которая только и вопила: - "Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!"
- Пошел скорей! - крикнул Варегин кучеру. - А ведь есть господа, - продолжал он, обращаясь к Бакланову: - которые радуются этой бестолочи... Готовы даже подстрекать ее на народ... Движение здорового общественного организма в этом видят... Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!..
- Ужасно! - подтвердил в свою очередь и Бакланов. 14..
Изобличение.
Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.
Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета - почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.
Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, - фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.
Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.
- Вот и мое пепелище! - сказал он.
Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.
Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой - дети.
В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол , ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.
- Милости просим! - сказал Варегин, вводя своих гостей.
Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.
Варегин велел ей подавать обед.
Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:
- Не угодно ли вам занять место хозяйки?
Софи села.
- А вот эту команду позвольте ко мне, - продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: - всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.
И вслед затем он начал им резать.
Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.
Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.
- Вы давно лишились вашей супруги? - спросила Софи хозяина.
- Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.
- Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, - сказал ему Бакланов.
- Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором - петербургский климат, - отвечал Варегин.
После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе...
- Вы не думаете жениться, Варегин? - сказал Бакланов.
- При детях-то? - спросил тот.
- Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.
- Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.