- Он говорит, что у него на мировом съезде отличный порядок, - продолжал Бакланов пилить Иону.
- Как же? Отлично! Ха-ха-ха! - захохотал старик диким голосом. - Был я сударь Александр Николаич, у них, был на этих съездах... столпотворение вавилонское - и там, я думаю, не подобный шум. Кто что говорит, словно лошади степные скачут; никто никого не слушает... У нас прежде по крайности в присутственных местах благочиние было, а тут я омерзение почувствовал... Посредники эти молокососы: пик-пик тоже!.. Предводителишка врет, по обыкновению, несет свою околесную, а дурачье-мужичье, брюхо распустивши, и слушают.
- Что ж в этом особенно худого? - возразил Бакланов.
- Хорошо, хорошо! - продолжал Иона: - а сами, подлецы, себя так не забывают... "Что, говорят, не придете ли к нам, мужички, на помочь повеселиться?". Ну как, батюшка, подначальные - совсем как не придут? И привалят, разумеется, целая тысяча; а у нас-то... Пришиби ты меня, друг сердечный, лучше!.. По крайности буду мертв и ничего того не буду ни видеть ни чувствовать...
Говоря последние слова, Иона, кажется, не помнил уж сам себя.
- Ну что ж? К чему так отчаиваться! - сказал ему Бакланов: - я вот теперь вам немножко помогу, а там и сами станете поправляться, - прибавил он и подал Ионе Мокеичу двадцатипятирублевую.
- Спасибо! - произнес тот, сначала пожимая только у Бакланова руку. - Спасибо! - повторил он еще раз с каким-то особенным чувством и вдруг поцеловал у Бакланова руку и оттолкнул ее потом от себя. - Да! - забормотал он, опускаясь на постель. - Иона плут, мошенник был, но никогда не думал нищим быть...
При последних словах у него голос был даже не хриплый, как у умирающего.
- Ну-с, прощайте! - сказал Бакланов, вставая.
Ему тяжело было более оставаться.
- Прощай! - сказал Иона, как-то чмокнув губами. - Прощай!.. А я теперь опять один, опять! - произнес он и заревел на весь дом.
Бакланов поспешил уйти и уехать. 18..
Добрый помещик.
В одно из ближайших утр Бакланов лежал в своем кабинете с камином, с картинами, с мебелью (все это было перевезено из городского дома покойного отца). Перед ним стоял приказчик, тот самый молодой лакей, живший когда-то с ним в Москве, а теперь растолстевший и раздобревший до довольно почтенной и солидной фигуры. Впрочем, лицо его было печально и как бы вырожало, что звезда его счастья закатывается.
- Что, скажи, любят меня крестьяне? - спрашивал Бакланов.
- Любят-с! - отвечал приказчик.
- Пожалуй, и на волю бы не пожелали?
- Да известно, что есть дураки, - гайгайкают, радуются тому; а который мужик поумней, так понимает тоже...
- Ну что, скажи, пожалуйста, мир этот ихний?
- Что мир! Не дает тоже спуску никому: теперь уж какой бедный, али промотавшийся недоимщик не надейся, сбор был, не было денег, так последнюю овцу со двора стащили да продали.
- А много уж этих поборов-то было?
- Да году еще нет, а уж рубля по три сошло с души... вскочил тоже им эта забавка-то в копеечку, одному старшине жалованья 200 рублей серебром, он и сам-то весь того стоит.
- Отчего же не стоит?
- Да оттого, что-с, где вот тоже эта ссора или неудовольствие промеж помещиком и мужиками, приедет тоже, разговаривает, рассуждает, а толку ничего из того нет.
- Это так сначала, а после обойдется.
- Нет-с, николи это не обойдется... У нашего вон тоже Кирила сына-то выбрали в старосты, как батька кучился, ояенно-с!.. "Что-что, говорит, пятьдесят рублей серебром жалованья положили, мы через это самое мастерство ваше колесное запускаем, - подороже, поближе сердцу-то нашему всякой должности".
- Неужели же они не понимают, что это для общей пользы?
- Что ему общая польза-то? Мужик, осмелюсь, сударь, доложить вам, умен на своем только деле, а что про постороннее судить али разговаривать, он ничего того не может.
- Пожалуй, старшины эти потом и взяточки начнут побирать?
- Непременно-с! Посредников-то еще теперь маненько побаиваются.
- Ну, а посредники люди все хорошие?
- Молодые все больше господа... Небольшого рассудка, и на речех не так, чтобы складные... Кто-ж, помилуйте, разве хороший господин, настоящий, служащий, пойдет в эту должность, на экие неудовольствия. Так сунулись, кому в другом месте негде уж приткнуться было.
- Это пустяки, я сам знаю, сколько отличных людей тут.
- Попервоначалу так-с! А что после - все вышли, потому самому: видят, что никакого ладу нет ни с мужиками ни с барами. Пустое это дело, барин, ей-Богу, так, - заключил прикзчик.
- Ну, скажи, пожалуйста, дворовые у меня не желают ли взять надел земли?
Приказчик даже вспыхнул от радости.
- Как не желать-с, помилуйте, с великим удовольствием, - отвечал он: - крестьянам теперь экие милости оказаны, а нам дворовым... два года эти пройдут, хоть топись совсем... у другого семейство большое, сам дела настоящего делать никакого не может, другой - старик тоже старый, ветхий.
- Детки прокормят!
- Гм, детки! Нечего нынче, батюшка, никому на деток надеяться... Мы вот тоже, Александр Николаевич, вместе с вами росли и родителей имели, жалели их тоже маненечко, а нынешние молодые ребята никакого чувства к старикам не имеют... Али опять теперича к женам, к хозяйкам: что есть, что нет ее, все ему единственно!
- Ах, кстати, к женам! - произнес Бакланов: - где, скажи, пожалуйста, Марья?
- Да здесь у нас, в нашу же вотчину вышла-с. Славная женщина из нее вывалялась, умная такая, расторопная.
- И хорошо живет с мужем?
- Да ничего особливого не видать... Все ведь они одинаково живут... В Питере муж-то... Не часто тоже сходить!
- Знаешь что, я желал бы, во-первых, потолковать с мужиками об уставных грамотах и наконец поблагодарить за любовь ко мне.
Приказчик смотрел на барина.
- Вели приготовить им сегодня ужин: вина там ведра три купить, пива. Пусть придут с поля часов этак в восемь, попьют, поедят... Я потолкую в это время с стариками и вообще отпраздную с ними нашу общую радость.
- Слушаю-с, - отвечал управляющий, решительно недоумевая, к чему все это господин хочет делать.
- Ну, и женщины чтобы пришли, и Марья также, попели бы, поплясали бы! - заключил Бакланов.
- Да это сколько угодно, удовольствие вам сделают, - отвечал приказчик.
Оставшись один, Бакланов был очень доволен своим прежним крепостным "неуправлением". 19..
Братский праздник с народом.
Из лугов, где сгребали сено, вотчина шла в усадьбу - мужики в красных ситцевых рубахах, женщины тоже в ситцевых сарафанах и в чистых белых рубашках, все с граблями и с вилами на плечах, все, по большей части, красивые и молодые.
Бакланов стоял на балконе и прислушивался. Толпа пела песню, и чем ближе подходила, тем голоса становились слышнее. Бакланов заметил впереди идущую фигуру в белой рубахе, синих штанах, которая разводила руками и помахивала платком. Это был гайдук Петруша, совсем седой, как лунь, но еще бодрый...
Голоса совсем уж стали слышны; Бакланов стал наконец различать слова:
"С поля, с поля едет барин", - пели мужики и бабы.
"Две собачки впереди!" - слышался, по преимуществу, дребезжащий голос Петруши.
"Поровнявшися со мною, кинул он умильный взгляд!" - пели, кажется, по преимуществу женщины.
"Здравствуй, милая красотка, из которого села?" - пробасили уж мужчины.
"Вашей милости крестьянка, отвечала ему я!" - опять залились женские голоса.
Всю эту штуку выдумал и управлял ею старик Петруша.
Бакланов, стоя на балконе, все ниже и ниже наклонял голову; наконец не мог выдержать и, убежав к себе в кабинет, упал на диван и зарыдал.
Покуда он лежал там, толпа пришла на двор, и слышалась уже другая песня:
"Башмачки, башмачки,
Башмачки мои тороченые!
Три рубля за них платила.
Только день в них походила.
Башмачки, башмачки,
Башмачки мои тороченые!"
При этом какой-то малый, из простых деревенских мужиков, неистово ломался перед народом.
Бакланов наконец вышел на крыльцо.
- Ура! наш батюшка, барин! - вскрикнула толпа, подкидывая шапки на воздух. - Ура! - повторила она.
И опять этим распорядился старик Петруша, который стоял на правом фланге и выше всех поматывал рукой.
Бакланов снова прослезился.
- Благодарю вас, братцы! - начал он взволнованным голосом. - Что же водку-то?.. Подавайте водку-то! - прибавил он.
Управляющий, с огромным бочонком и со стаканом в руках, пошел обносить.
- Давай по два стакана за раз! - сказал Бакланов.
Мужики при этом отхаркивались, отплевывались, однако выпивали.
- Земли вам, братцы, - продолжал между тем Бакланов, стоя перед ними: - по Положению назначено по четыре десятины; но вы владеете, вероятно, больше?
- Да, словно бы есть маленький излишечек, - произнесло несколько стариков-мужиков.
- Весь этот излишек оставлю вам, не отрезываю ни клочка.
- Благодарим, батюшка, покорно! - произнесли опять те же старики.
- Земля-то больно плоха, - сказал стоявший несколько вдали рыжий, с перекошенным лицом, средних лет мужик: - каменья да иляк.
- Ну уж, любезный, мне для тебя земли не выдумать, не сочинять, - отозвался ему Бакланов, услышав его слова.
- Что, пустяки!.. Земля как быть надо земле... У всех здесь одинакая, - сказал опять старик.
- Такая, небось, как у тебя, у старого. По сороку телег на одну полосу навоза-то валишь, - возразил ему, в свою очередь, мужик.
- А тебе кто мешает, какой леший? - окрысился на него старик.
- Ну-с, дворовые теперь, - перебил их Бакланов: - желаете ли оставаться у меня временно-обязанными крестьянами?
- Лучше того нам быть не может! - сказал ему первый Петруша.
- Старики пусть живут здесь, а молодые промышляют и будут платить за них оброк, - сказал Бакланов.
- Нам тоже, Александр Николаевич, все про них да для них взять негде-с! - сказал молодой парень.
- А ты вот найдешь у меня, как тебя на миру-то раза два поучат; их вспоили, вскормили, а они батек и знать не хотят, - сказал Бакланов.