Но коренная перекусила уже бечевку, одна из пристяжных беспрестанно взлягивала, другая попала ногой в постромку. Извозчик был бледен, как полотно.
Телега адски стучала.
Из усадьбы побежало еще несколько народу, и один только Петр Григорьевич оставался спокоен на крыльце.
- Сдержать, сдержать! - толковал он вышедшей на крыльцо старухе-сказочнице.
- Держите на стену! на стену! - кричал сельский староста, соскакивая сам с телеги.
Но на стену не попали, а вылетели за околицу, а там на пашню, на косорог, в овраг. Телега перевернулась, но лошади продолжали нести. Извозчик потащился было на возжах, но бросил; новый мужик побежал было, держась за задок телеги, но упал.
Молодой парень лежал и охал.
К нему подбежал батька.
- Что, батюшка, не убился ли?
Но парень ничего ему не ответил, а вскочил и побежал за лошадьми. Те, как неопределенная масса какая-то, мелькали вдали.
- Черти! лешие! - говорил извозчик, возвращаясь в усадьбу. - Поедемте, барин, я вас на своих отвезу. Недалеко тут. В Захарьине, говорят, барыня-то кормит, - обратился он к Бакланову.
- Сделай милость, - отвечал тот.
Извозчику более всего было стыдно, что он хвастался, а лошади его разбили.
- Поедемте сейчас же! - прибавил он и затем, приведя еще дрожавшую от усталости свою тройку, заложил ее снова в бричку.
Бакланов сел.
- Прощайте! - произнес ему с крыльца своим добродушным голосом Петр Григорьевич.
Бакланов молча кивнул ему головой.
- Кричат все, лешие, а то бы я справился с ними! - продолжал, как бы оправдываясь перед Баклановым, извозчик, а потом, от сдержанной, вероятно, досады, стал неистово сечь свою тройку, так что та снова заскакала у него. Сердце Бакланова замерло в страхе, когда они стали подъезжать к Захарьину. "Ну, как ее нет тут!" - подумал он, и у него волосы на голове стали дыбом от ужаса. По крайней мере за версту еще он стал в повозке своей раком, выглядывая, нет ли на улице Захарьина экипажа Софи. Но его не было. Почти не помня себя, Бакланов обежал все дворы, и на одном из них сказали ему, что Софи приставала ненадолго, но уже с полсуток как уехала.
Выйдя на улицу, бедный герой мой сел на валявшееся бревно и горько-горько заплакал. О, как он любил в эти минуты Софи!
* ЧАСТЬ ШЕСТАЯ *
1.. Изучение исскуств.
В Петербурге судьба сжалилась над моим героем: он отыскал Софи, помирился с ней, и они вместе отправились за границу.
В одно светлое блистающее утро, оба они, счастливые и довольные, выходили из гостиницы Гота в Дрездене.
Рядом с ними шел немец, чичероне.
- Мы куда это? - спросила его Софи.
- О, madame, в Grunes Gewolbe, - отвечал тот.
- Это где сокровища хранятся, - пояснил ей Бакланов, внимательно заглянув в красную книжку Бедекера.
Немец многозначительно кивнул ему, в знак согласия, головой.
Войдя во двор королевского замка, он таинственно посадил их в каких-то сенях. Тут уже сидели полная дама с двумя девицами и толстый господин, должно быть, русский купец с бородой, в пальто, непривычно на нем сидевшем, и мрачно склонивший голову. Полная дама бранилась с дочрьми.
- Ты глупа, что не надела коричневой шляпки! - говорила она.
- И не надену! - отвечала дочь.
- И я не надену! - подхватила и другая.
- Дуры! - сказала им на это мать.
Все это, разумеется, было говорено по-немецки и самым скромным образом.
- Сейчас, как выйдут, так и мы войдем! - сказал таинственно и лукаво немец.
Купец при этом приподнял на него лицо и почесал у себя за ухом.
Наконец двери отворились, и из них стала выходить толпа.
Немец, почти с азартом, схватил Бакланова и Софи за руку и втолкнул их в дверь, а потом сделал им, в знак поздравления, ручкой.
Тем их уже встретил сам господин профессор, с почтенною физиономией, в очках и ермолке. Купец и дама с дочерью тоже вошли вслед за ними.
Профессор ввел их в первую, с статуэтками, комнату и, закрыв как бы от удовольствия глаза, начал им рассказывать.
- У нас это в каждом магазине есть, - сказала Софи.
- Да, - отвечал Бакланов, - но это древность!
В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.
Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.
Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.
В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.
С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.
- Ух! - сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из "Грюнес Гевельбе".
- Голова заболела, - подтвердила и Софи.
С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.
- Угодно в галлерею? - произнес было провожатый Бакланову и Софи.
Те переглянулись между собой.
- Нет, мы бы поесть хотели, - сказали они.
- О, да! - произнес немец и вежливо повел их из дворца.
Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.
- Мост! - начал он, показывая в смом деле на мост: - был разрушен французами... император русский восстановил его... Приятно вам это слышать?
- Да, - отвечал Бакланов.
- Терраса! - продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.
- Здесь очень мило! - сказал Бакланов.
Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.
Софи села и спросила себе кофе.
Бакланов сел около нее.
Проводник с серьезным видом начал толковать им:
- Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.
- Брюль? - переспросил Бакланов.
- Да, - отвечал немец: - но слава наша на земле - дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я...
Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.
Немец гордо пошел вперед.
Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.
- Софи! - шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: - ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!
- Да, - отвечала она.
- Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! - начал он восклицать с первого же шагу.
Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.
- Каков Караччи-то, каков? - кричал на всю залу Бакланов. - Отойди вот туда, сядь вот тут! - говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: - смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?
- Вижу, - говорила Софи.
Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.
- Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! - сказала она.
- Ах, душа моя, нет! - сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.
- Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.
Софи заглянула на надпись.
- Нет, это Тициан подписано! - сказала она.
- Да, ну, они схожи в манере, - произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.
В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.
- А! - произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. - А! - повторил он. - Тебя что больше всего поразило?.. - прибавил он почти шопотом.
- Младенец, я уж и не знаю, что это такое! - отвечала Софи.
- А, младенец! - повторил Бакланов по-прежнему тихо: - да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?
- Божеский какой-то огонь в глазах.
- А ты видишь эти волоски сбившиеся... это они ведь на облаках плывут... это ветер их немножко раздул, - продолжал Бакланов.
- А вот она-то хороша!
- Она плывет... идет... она мать... она уничтожена, чувствует Бога на руках...
Софи продолжала смотреть.
- Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. - толковал ей Бакланов.
- Да, - подтверждала Софи.
Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.
- Ну! - сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.
- Пойдем! - отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.
2.. Немецкий вечер и немецкий вечер.
- Я не могу больше уж этого есть, - говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.
- Ужасно! - сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.
- Garcon! - крикнул Бакланов.
- Monsieur! - отозвался тот с шиком парижского гарсона.
- Возьми! - сказал Бакланов.
- Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
- Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
- Vous etes russische gentlemen! - произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
- Вы тоже путешествуете? - сказал он.
- Да-с! - отвечал купец, боязно на него посмотрев.
- Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
Купец обвел кругом себя глазами.
- По делам своим, - известно-с! - сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.
"И языки еще иностранные знает, скотина этакая!.." - подумал про себя Бакланов.
Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.
Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.
Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.