- Ну, вот, какой хороший да пригожий! - говорит первая старуха.
На худой лошаденке, которые обыкновенно называются вертохвостками, гарцует некто Фомка Козырев, лакей и управляющий одной немолодой вдовы-помещицы. Уж три года, как Фомка стал являться на всех праздниках в плисовых штанах, в плисовой поддевке, с серебряными часами; путем поклониться ни с кем не хочет, простого вина не пьет, а все давай ему наливок. Жареных пышек на иной ярмарке на рубль серебра съест в день, а орехи без перемежки в кармане насыпаны. За это и по другим, еще более уважительным причинам, его и прозвали полубарином. Завидев меня и замечая, что я начинаю его обгонять, он также, в свою очередь, начинает горячить лошадь, а сам представляет, что совладеть с ней не сможет. Лошаденка завертела хвостом и пошла боком забирать все дальше и дальше в сторону.
Чем ближе к селу, тем больше обгоняешь народу. Какие у всех довольные лица, а между тем как мало надобно, чтоб доставить этим людям это удовольствие. Придет иной верст за десять пешком к приходу, помолится, а тут и отправится в деревню, где празднуют. Хорошо еще, у кого есть родные: тот прямо идет гоститься, то есть выпить, пообедать и поболтать; а у кого нет, так взойдет в избу несмело и проговорит каким-то странным голосом: "С праздником, хозяева честные, поздравляем". Хозяин, который уж действительно ничего не жалеет, но которого в то же время одолевают гости, проговорив: "Сейчас, голубчик, сейчас", поспешит ему дать рюмку водки, пирога и пива; гость это все выпьет, съест и отправится в другую избу, и таким образом к вечеру наберется порядочно.
К величайшему неудовольствию Давыда, я не допустил его произвести эффект, проезжая по улице села, а велел ехать задами и пошел сам пешком. У церковных ворот пересек мне дорогу маленький семинаристик, в длиннополом нанковом зеленом сюртучке.
- Здравствуйте, папенька крестный, - проговорил он.
Когда я его крестил, - совершенно не помню.
- Здравствуй, милый! Ты чей?
- Отца дьякона, папенька крестный, - отвечал он.
- А! Отца дьякона! Это хорошо... Что, обедня идет или нет?
- Начинается, папенька крестный, - отвечает он и, как человек привычный, пошел впереди, расталкивая для меня народ.
В церкви, у левого клироса, стоят две барышни, небогатые прихожанки. Я убежден, что до моего появления они молились усердно, но как увидали меня, так и начали модничать. Мне всегда несколько грустно видеть их у прихода. Зачем они не ходят в просто причесанных волосах, а как-нибудь всегда их взобьют? Зачем они носят эти собственного рукоделья шляпы из полинялой шелковой материи с полинялыми лентами? Зачем так безбожно крахмалят свои кисейные платья и, наконец, зачем, по преимуществу старшая, произносят все в нос? Я подозреваю, что, говоря таким образом, она воображает, что говорит по-французски.
После обедни я хотел было пройтись по ярмарке, но меня остановила проживающая в селе немолодая тоже девица из духовного звания, по имени Арина Семеновна, девица большая краснобайка и очень неглупая.
- Позвольте, батюшка Алексей Феофилактыч, - начала она, - просить вас осчастливить меня вашим посещением. Я еще пользовалась милостями вашего папеньки, маменьки; по доброте своей и великодушию, они никогда не брезговали посещать мою сиротскую хижину. Слух тоже, батюшка, и про вас идет, что вы в папеньку - негордые.
- С большим удовольствием, сударыня; но меня звал отец Николай; чтоб мне туда не опоздать, - сказал я.
- Отец Николай, батюшка, долго еще изволят пробыть в церкви, так как теперича простой народ молебны будет служить, а вы по крайности тем временем чайку или кофейку у меня откушаете. Богато-небогато, сударь, живу, а все на прием таких дорогих гостей имею.
- Очень хорошо, сударыня, извольте.
- Не знаю, как и благодарить за ваши милости, - сказала мне с поклоном Арина Семеновна и отнеслась к идущим за мной двум барышням: - Нимфодора Михайловна, Минодора Михайловна, позвольте и вас просить к себе на чашку чаю: я у вас частая гостья, гощу-гощу и стыда не знаю, а вас в своем доме давно не имела счастия видеть.
- О нет, вы этого не можете сказать: мы у вас тоже частые гости! - произнесла совершенно в нос старшая сестра, Нимфодора.
- Кабы еще чаще, еще бы я была больше осчастливлена, - сказала Арина Семеновна.
Все мы таким образом пошли к ней. Я видел, что барышням очень хочется заговорить со мной, но я, признаюсь, побаивался этого.
- Как здоровье вашей супруги? - сказала наконец младшая, Минодора, говорившая меньше в нос, но зато, судя по выражению лица, должно быть, более желчная, чем старшая.
Впрочем, обе они, как уже немолодые девицы, были немного злы и на меня, как я слышал, питали большую претензию за то, что я не знакомился с ними. Предчувствуя, что вопрос этот был сделан с ядовитой целью, я поспешил отвечать:
- Слава богу, здорова, и мы с ней все сбираемся к вам.
Что-то вроде улыбки пробежало по губам обеих барышень.
- И скоро исполните ваше обещание? - сказала старшая, Нимфодора, еще более в нос.
- На той неделе непременно, непременно, - опять поспешил я отвечать.
- Очень приятно, конечно, будет нам видеть вас у себя, хоть, может быть, вам будет у нас и скучно, - ядовито заметила младшая, Минодора; но потом, как бы желая смягчить это замечание, прибавила: - Мы хоть не имели еще удовольствия видеть вашу супругу, но уж очень много слышали о них лестного.
- А я, матушка, счастливее вас: имела честь видеть супругу Алексея Феофилактыча и вот при них скажу, не показалась она мне: старая, беззубая, нехорошая...
- О нет, вы шутите! - произнесла старшая, Нимфодора, в нос.
Арина Семеновна лукаво засмеялась.
- Неужели, матушка, вправду говорю? - отвечала она. - Красавица, писаной красоты дама. Вот вы, барышни, больно у нас хорошие, а она, пожалуй, лучше вас.
В такого рода разговорах мы шли, и я заметил, что если младшая, Минодора, язвила смертных больше словом, то старшая уничтожала их презрительным и гордым видом, особенно кланявшихся нам мужиков и баб.
Когда мы пришли к Арине Семеновне, она, конечно, захлопотала о приготовлении угощения нам. У нее, впрочем, были уж в гостях две попадьи и дьяконица, которые нам церемонно поклонились. Барышни, чтоб не уронить своего достоинства, сели на диван, а я, признаться, чтоб избегнуть разговора с ними, нарочно поместился у окна: но вдруг, к ужасу моему, старшая, Нимфодора, встала и села около меня.
- Что вы теперь сочиняете? - сказала она с улыбкою и слегка наклоняя голову.
Вопрос этот обыкновенно и при других обстоятельствах и от других людей всегда меня конфузит.
- Нет, я теперь ничего не сочиняю, - отвечал я, потупившись.
- В деревенском уединении, я думаю, так приятно сочинять, - продолжала пытать меня Нимфодора, устремив прямо мне в лицо пристальный взгляд.
- Да; но я занимаюсь больше хозяйством, - отвечал я, чтоб что-нибудь сказать ей.
- О, так вы и хозяин хороший! Как приятно это слышать! - воскликнула Нимфодора.
Почему это ей приятно слышать - не понимаю.
- Я недавно читала, не помню чье, сочиненье, "Вечный Жид"{336} называется: как прелестно и бесподобно написано! - продолжала моя мучительница.
"Что ж это такое?" - думал я, не зная, что с собой делать и куда глядеть.
- Нынче, так это грустно, - снова продолжала Нимфодора, не спуская с меня пристального взгляда, - мы не имеем где книг доставать. Когда здесь жил, в деревне, Рафаил Михайлыч{336}, с которым мы были очень хорошо знакомы и почти каждый день видались и всегда у них брали книги. Тут я у них читала и ваше сочинение, "Тюфяк" называется - как смешно написано.
Я начинал приходить в совершенное ожесточение. Чтоб спасти себя хоть как-нибудь от дальнейших разговоров с Нимфодорой, я высунул голову в окно и стал будто бы с большим вниманием глядеть на толпящийся тут и там народ. Из толпы, окружающей кабак, вышел Пузич с Козыревым; оба они успели, видно, порядочно выпить. Я еще прежде слышал, что Пузич подрядился у Фомкиной госпожи строить новый флигель, и у них, вероятно, были поэтому слитки{337}. Пузич, увидев меня, остановился и поклонился, а Козырев, нахмуренный и мрачный, немного пошатываясь и засунув руки в карманы плисовых шаровар, прошел было сначала мимо, но потом тоже остановился и, продолжая смотреть на все исподлобья, стал поджидать товарища.
- Ваше высокоблагородие, позвольте с вами компанию иметь, - проговорил Пузич пьяным голосом.
- Нет, братец, в другое уж время, - сказал я, показывая ему рукой, чтоб он отправлялся, куда шел.
- Барин!.. Писемский!.. Господин! Позвольте с вами компанию иметь! - прокричал Пузич на всю уж улицу, так что Арина Семеновна, как хозяйка, обеспокоилась этим и подошла к окну.
- Нехорошо, нехорошо, Пузич, - сказала она, - мужик вы хороший, богатый, а беспокоите господ. Ступайте, ступайте!
- Арина Семеновна, позвольте компанию иметь! - воскликнул опять Пузич. - Ежели теперича барину, господину Писемскому, деньги теперича нужны - сейчас! Позови только Пузича: "Пузич, дай мне, братец, денег, тысячу целковых" - значит, сейчас, ваше высокопривосходительство. Что мне деньги! Денег у меня много. Мне барин, господин Писемский, его привосходительство, значит, отдал теперича все деньги сполна, и я благодарю, должон благодарить. Теперича господин Писемский мне скажет: "Подай мне, Пузич, деньги назад!" - "Изволь, бери..." Позвольте, ваше привосходительство, компанию мне с вами иметь?..
В это время вышел из-за угла Матюшка, что-то с несвойственным ему печальным лицом, и робко подошел к Пузичу.
- Дядюшка, дай два рублика-та, - пробормотал он.
Физиономия Пузича в минуту изменилась: из глупо подлой она сделалась строгой.
- Какие твои два рубли? - сказал он, обернувшись к Матюшке лицом и уставив руки в бока.
- Мамонька наказывала серп купить, жать нечем, - проговорил тот.
- Какие твои деньги у меня? За какие услуги? Говори! Ежели теперича ты пришел у меня денег просить, как ты смеешь передо мной и господином в шапке стоять? Тебе было сказано, на носу зарублено, чтоб ты не смел перед господами в шапке стоять, - проговорил Пузич и сшиб с Матюшки шапку.