Тут подошла его очередь звонить.
-- Вам, -- сказали ему.
Он скоренько сунул монетку в узкий ротик телефона-ав и стал набирать номер. Он еще машинально улыбал, думая, наверно, о вороне, которая натянула нос хитрой лисе.
А потом я звонил... Я говорил, а краем глаза видел сине: он ждал меня, чтобы досказать анекдот. Смотрел на меня и заранее опять улыбался своими невыразимо прекрасными, печальными глазами. Но тут его куда-то позвала сестра. Он ушел.
Этой же ночью он умер.
Я проснулся от торопливых шагов в коридоре, от тихих голосов многих людей... И почему-то сразу кольнуло в серд: наверно, он. Выглянул из палаты в коридор -- точно: стоит в коридоре такой телевизор, возле него люди в белых халатах, смотрят в телевизор, некоторые входят в палату, выходят, опять смотрят в телевизор. А там, в синем, как ку неба, квадрате прыгает светлая точка... Прыгает и ос за собой тусклый следок, который тут же и гаснет. А точечка-светлячок все прыгает, прыгает... То высоко прыг, а то чуть вздрагивает, а то опять подскочит и следок за собой вытянет. Прыгала-прыгала эта точечка и останови. Люди вошли в палату, где лежал... теперь уж труп; те выключили. Человека не стало. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной ка-то главной мысли, хотел -- не понять, нет, понять я и раньше пытался, не мог -- почувствовать хоть на миг, хоть кратко, хоть как тот следок тусклый, -- чуть-чуть бы хоть высветлилась в разуме ли, в душе ли: что же это такое бы -- жил человек... Этот и вовсе трудно жил. Значит, нуж, что ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим, нужно, что мы жили, то тогда зачем не отняли у нас этот проклятый дар -- вечно мучительно и бесплодно пытаться понять: "А зачем все?" Вон уж научились видеть, как сердце останав... А зачем все, зачем! И никуда с этим не докричишься, никто не услышит. Жить уж, не оглядываться, уходить и уходить вперед, сколько отмерено. Похоже, уми-то -- не страшно.