Пока Моська числился еще "молодым солдатом", то есть проходил первые четыре месяца службы, с него, как и с других, спрашивалось все же меньше, чем с так называемых "старых солдат". Но когда эти четыре месяца прошли, когда "молодые" приняли вторую присягу, тут Моське стало плохо. Он почти решительно ничего не знал. Когда весной перед началом стрельбы ротный командир сделал смотр своей роте, он был так поражен поведением Моськи, что вывел его из строя и произвел "экзамен" отдельно.
- Стой! - закричал он Моське, испуганному и растерявшемуся.- Я тебя научу! Смирно!
Солдат застыл.
- Слуша-ай! По-ефрейторски на кра-а-ул!
Моська, пропустив слова "по-ефрейторски",- взял "на краул" обыкновенным приемом, то есть подняв винтовку и прижав ее к животу.
- Отставить! - заорал взбешенный штабс-капитан.- Ты что это, сволочь?! Этого не знаешь? Дубина стоеросовая!.. Фельдфебель!
- Я! - Бледный, трепещущий фельдфебель предстал перед начальством.
- Что знают мои солдаты? Что они знают, я спр-рашиваю! - кричал ротный на фельдфебеля, стоявшего навытяжку и взявшего под козырек.- Ничего они не знают! Как тебя зовут? - обратился он к Моське.
- Мосей Сидоров Щеглов, вашбродь!
- Скажи мне, Щеглов... Гм... гм... что такое... что такое... гм... что такое знамя?
- Это... знамя - это такое... как вроде свяченная хоругвь, как вроде...
Моська окончательно сбился и стоял, беспомощно шевеля губами. Штабс-капитан подбежал к нему, и звонкая пощечина раздалась в воздухе.
- Фельдфебель! - кричал он.- Под ранец его, собаку, на два часа!.. С кирпичом! С кирпичом!
По окончании ученья Моська надел полное боевое снаряжение: шинель, сумки, ранец, наполненный кирпичами, и с винтовкой на плече был поставлен отбыть свои два часа. Вся эта тяжесть для него, силача, не имела никакого значения, но стоять на жаре, не смея переступить с ноги на ногу, обливаясь потом, было очень мучительно. Хотелось пить, в ушах звенело, в глазах прыгали красные огненные точки...
И еще хуже стало для него жить с этого дня... Правда, "подтягиваясь" все больше и больше, он начинал выходить и на утренний осмотр, и на занятия иногда в таком же аккуратном виде, как и другие, то есть не хуже, но и тогда ему не прощалось ни малейшего пятнышка. Обыкновенно фельдфебель, злой на Моську за нагоняй, полученный от ротного, подходил к нему в строю и, запуская большой палец за пояс Моськи, кричал:
- Рохля! Это что?! Что это?! У тебя за ремень быка можно спрятать! Я тебе что говорил: чтобы палец туго проходил! Как в старину служили - знаешь? Обвернут пояс вокруг головы да в тую же меру брюхо подтянут - в рюмочку! О, несчастье ты мое! На голову ты мою уродился!
Следовал поток непечатной брани, и Моська уже мог быть уверенным, что сегодняшний день не пройдет ему даром. И действительно, после обеда уже обыкновенно перед фельдфебелем торчала фигура Моськи в полном боевом снаряжении, тоскливо посматривающего на товарищей, имеющих возможность с часок-другой поваляться на траве...
Ill
Итак, Моська получил удар в шею... Он растерянно и жалко встряхнул головой, поднял плечи, ожидая второго удара, и сейчас же почувствовал его. Этот был еще сильнее первого, и у солдата слегка захватило дух, но все же он вздохнул облегченно, зная, что фельдфебель бьет только два раза. Это не то что взводный.. Тот затащит солдата в угол и долго, с наслаждением отвешивает пощечины своей жертве, пока у нее не пойдет кровь носом.
Стрельба кончилась, и солдаты стали собираться лагерь, надевая шинели и поправляя сумки... Всякой воинской части, когда она шла куда-нибудь, непременно полагалось петь в силу того соображения, что солдат всегда должен быть бодр и весел. Поэтому фельдфебель окинул роту зорким взглядом своих маленьких рысьих глаз и скомандовал:
- Ну... Эй вы, песенники!
Несколько секунд еще слышался мертвый, тяжелы топот десятков ног, и вдруг высокий, металлически тенор запевалы вывел:
Ге-нера-ал-майор, майор Алхаза
Бы-ы-ыл все вре-е-мя впере-ди-и...
И тотчас же вся рота грянула вслед:
Он ко-ман-до-вал войска-ми
Са-а-ам и пушки д'заряжал...
Протяжный, заунывный напев, полный затаенно тоски и грусти, понесся, подхваченный ветерком...
Идут все полки, полки могучи
Идут весело на бой...
Как один солдат, солдат не весел
Он из дальней стороны...
- Кабы знал да знал бы я - не ездил
Я на родину свою...
Лучше б в поле, в поле помереть мне,
В чистом поле со врагом...
В чистом поле, поле со врагом
Да под ракитовым кустом...
Моська не поет - он слушает... Вот идут блестящие, красивые полки, гремит музыка, развеваются знамена... Впереди едет на коне седой генерал-майор Алхаза... Солдаты кричат "ура!" - горят желанием сразиться с таинственным, коварным врагом... И только один молодой солдатик идет, понурив голову... Не веселит его ни музыка, ни знамена... Лежит у него на сердце горе. Какое горе?.. Моська не знает, но ему смертельно жаль молодого солдата...
- Ты у меня будешь идти в ногу или нет? - вдруг гремит грозный оклик взводного, сопровождаемый площадной бранью.
И Моська, вздрогнув, торопливо переменяет ногу, опять путается, опять переменяет и, наконец, не видит перед собой ни генерала Алхаза, ни убитого горем солдатика...
- Раз-два! Раз-два! Левой, правой! Ать-два!
- Ну, Моська, сколько пуль попал сегодня? - спрашивает его сосед, ярославец Быстров.- Дивлюсь я на тебя: или тебя господь глаз на стрельбу лишает? И что это с тобой такое? Право, когда смех, а когда жалость берет, на тебя глядя...
- А разве я знаю? Ты поди спроси меня, когда я и сам не знаю... Кто ее знат! Али спуску крепко нажмешь, али...
Но Моська просто стыдится сознаться в том, что он боится. Почему это так, почему он не может до сих пор освоиться с ружьем, он и сам не знает... А главное - никак не может он удержаться от того, чтобы в момент выстрела не закрыть глаз. Это выходит как-то само собой, а между тем прицел пропадает...
Но он вовсе не трус. Он помнит, как, бывало, еще в деревне случалось ходить ему на посиделки и в чужую деревню, частенько кончавшиеся жестокой свалкой. Он не боялся, напротив, было даже очень приятно драться и чувствовать свою силу... Случалось ему и на пожаре лазить в самый огонь и выскакивать с опаленными волосами и почерневшим лицом, держа в объятиях какую-нибудь телку...
Но здесь - чужое, здесь каждая мелочь тесно сплетается с другой, одна ответственность влечет за собой другую... А когда приходится стрелять в цель, Моська знает, что этому придается особо важное значение. Заранее волнуясь, он уже уверен, что даст промах, и боязнь промаха, а не выстрела заставляет его невольно закрыть глаза на мгновение... Но этого он не сознает... Так иногда человек при одном воспоминании, что он покраснел когда-то, краснеет снова...
Между тем рота подошла к палаткам, песни смолкли, и солдаты, сбросив шинели и сумки, пошли в столовую обедать.
Горячий пар валил уже из кухни, расстилаясь клубами под потолком. В дымном, насыщенном кухонными испарениями воздухе мелькали белые рубахи, желтые деревянные чашки, носился раздражающий голодного человека запах гороха и пригорелой гречневой каши. Пища бралась повзводно, одна громадная чашка - "бак" - обслуживала восемь - одиннадцать человек. Стояло настоящее столпотворение; в отворенную двер кухни было видно, как повар с засученными рукавами взгромоздившись на край котла, длинным черпаком безостановочно поливал в подставляемые со всех сторон чашки мутный жидкий горох.
Моська в числе других усердно работал челюстями вставая каждый раз, когда нужно было зачерпнуть, ибо он сидел с краю стола. Шел довольно оживленный раз говор на злободневные темы, и главным образом о распространившемся в последнее время слухе, что скоро будет назначен новый ротный командир специально для того, чтобы "подтянуть" распущенных солдат и сделать роту "образцовой". Про личность предполагаемого ротного командира ходили самые фантастические рассказы...
- Эхма! - говорил один солдат, торопливо жуя черный, как смола, хлеб.- И не сидится же ихнему брату... Вот, к слову сказать: служим мы в этом треклятом месте - кажись, какой черт здесь узнает, как служба? Хорошо ли, плохо ли идет? А поди ж ты: сичас это пущают тилиграмм - и гляди, через месяц али два беспременно какого-нибудь хахаля пришлют... А чему - не все одно? Нашу роту как ни правь, а знай пословицу: "Горбатого могила исправит". Да и то сказать, какого нам рожна еще нужно, когда у нас вон этакие гренадеры служат! - Солдат скосил глаза на Моську и подмигнул компании.- Отдай все, да и мало! Уж наверно начальство так порешило: "А что-де, мол, у нас в первой роте офицер-то хуже Моськи? Никак, мол, этого сраму допустить невозможно... Пришел, значит, ему под пару, для кумпании..."
Взрыв хохота был ответом на выходку солдата. Ободренный успехом, тот не спеша обтер усы, заправил в рот новую ложку гороха и продолжал:
- Вот приедет новый-то: "А что,- скажет,- где у вас этот самый Моська-то? Я, мол, таких солдат очинно уважаю, потому я сам ему сродни, племянником довожусь... Наградить,- скажет,- Моську за храбрость и сметку по голому пузу пузырем с горохом!.."