-- Да, спасибо, -- рассеянно ответил Гаген.
-- Видели бы вы его лицо, -- сказала Джоан, -- когда он сказал нам, что намерен завтра поговорить с агентом по недвижимости о покупке этого чудного дома.
-- Что? Вы уверены, что он это сказал? -- резко спросил Гаген.
-- Вполне уверена, -- сказала Джоан. -- И если кто-то нуждается в доме, так это конечно Тимофей.
-- Ну, доброй ночи, -- сказал Гаген. -- Рад был повидаться. Доброй ночи.
Он подождал, пока они заберутся в машину, поколебался и зашагал обратно к освещенному крыльцу, где Пнин, стоя как на сцене, во второй или в третий раз обменивался рукопожатиями с Тейерами и с Бетти.
("Я никогда, -- сказала Джоан, сдавая машину назад и выкручивая руль, -- то-есть никогда не позволила бы моей дочери отправиться за границу с этой старой лесбиянкой." -- "Осторожней, -- сказал Лоренс, -- он, быть может, и пьян, но не так далеко от нас, чтобы тебя не услышать.")
-- Ни за что вам не прощу, -- говорила Бетти веселому хозяину, -- что вы не позволили мне вымыть посуду.
-- Я ему помогу, -- сказал Гаген, поднимаясь по ступеням и стуча о них тростью. -- А вам, детки, пора разбегаться.
И после финального круга рукопожатий Тейеры с Бетти удалились.
12
-Прежде всего, -- сказал Гаген, входя с Пниным в гостиную, -- я, пожалуй, выпью с вами последний бокал вина.
-- Отменно! Отменно! -- вскричал Пнин. -- Давайте прикончим мой cruchon1.
Они расположились поудобнее, и д-р Гаген заговорил:
-- Вы -- замечательный хозяин, Тимофей. А эта минута -- одна из приятнейших. Мой дедушка говорил, что стакан доброго вина надо смаковать так, словно он -- последний перед казнью. Интересно, что вы кладете в этот пунш. Интересно также, действительно ли вы намереваетесь, как утверждает наша очаровательная Джоан, купить этот дом?
-- Не то, чтобы намереваюсь, -- так, потихоньку присматриваюсь к этой возможности, -- с булькающим смешком ответил Пнин.
-- Я сомневаюсь в разумности этого шага, -- продолжал Гаген, нянча в ладонях стакан.
-- Естественно, я надеюсь в конце концов получить постоянный контракт, -- с некоторым лукавством сказал Пнин. -- Я уже девять лет, как внештатный профессор, или как это здесь называют "помощник профессора". Годы бегут. Скоро я буду заслуженный помощник в отставке. Гаген, почему вы молчите?
-- Вы ставите меня в очень неловкое положение, Тимофей. Я надеялся, что вы не поднимете этого вопроса.
-- Я не поднимаю вопроса, я лишь говорю, что надеюсь, ну, не на следующий год, так хотя бы к сотой годовщине отмены рабства Вайнделл мог бы принять меня в штат.
-- Видите ли, мой дорогой друг, я должен сообщить вам прискорбную тайну. Это пока неофициально, так что вы должны обещать мне никому об этом не говорить.
-- Клянусь, -- подняв руку, сказал Пнин.
-- Вы не можете не знать, -- продолжал Гаген, -- с какой любовной заботой я создавал наше замечательное отделение. Я тоже уже не молод. Вы говорите, Тимофей, что провели здесь девять лет. Я же двадцать девять лет всего себя отдавал этому университету! Все мои скромные способности. Мой друг, профессор Крафт, недавно так написал мне: "Вы, Герман Гаген, один сделали для Германии в Америке больше, чем все наши миссии сделали для Америки в Германии". И что же происходит теперь? Я вскормил этого Фальтернфельса, этого дракона, у себя на груди, и теперь он пролез на ключевые посты. От подробностей этой интриги я вас избавлю.
-- Да, -- сказал Пнин со вздохом, -- интриги -- это ужасно, ужасно. Но с другой стороны, честный труд всегда себя оправдывает. Мы с вами начнем в следующем году несколько чудных курсов, я уж давно их обдумываю. О Тирании, о Сапоге, о Николае Первом. Обо всех предтечах современных жестокостей. Гаген, когда мы говорим о несправедливости, мы забываем об армянской резне, о пытках, выдуманных в Тибете, о колонистах в Африке... История человека -- это история боли!
Гаген наклонился к другу и похлопал его по бугристому колену.
-- Вы чудесный романтик, Тимофей, и при более счастливых обстоятельствах... Однако я должен сказать вам, что в ближайшем весеннем семестре мы собираемся учинить нечто и впрямь небывалое. Мы учредим Драматическую Программу -- с представлением сцен из различных авторов, от Коцебу до Гауптмана. Я рассматриваю это как своего рода апофеоз... Но не будем отвлекаться. Я тоже романтик, Тимофей, и потому не могу работать с людьми вроде Бодо, как того желают наши попечители. Крафт в Сиборде уходит в отставку, и мне предложили заменить его, начиная со следующей осени.
-- Поздравляю, -- тепло сказал Пнин.
-- Спасибо, мой друг. Это действительно хорошее и приметное положение. Там я смогу применить накопленный здесь бесценный опыт в более широких научных и административных масштабах. Конечно, поскольку я знаю, что Бодо не оставит вас на германском отделении, я первым делом предложил им взять со мной и вас, но мне было сказано, что славистов в Сиборде и так достаточно. Тогда я переговорил с Блоренджем, однако и французское отделение тоже заполнено. И это очень жаль, поскольку Вайнделл считает, что было бы слишком большим финансовым бременем платить вам за два или три русских курса, которые перестали привлекать студентов. Политические тенденции, возобладавшие в Америке, не поощряют, как мы знаем, интереса к вещам, связанным с Россией. С другой стороны, вам будет приятно узнать, что английское отделение пригласило одного из ваших наиболее блестящих соотечественников, действительно обворожительного лектора, я его слушал однажды; по-моему, это ваш старый друг.
Пнин прочистил горло и спросил:
-- Это значит, что они меня увольняют?
-- Ну, Тимофей, не относитесь к этому так трагично. Я уверен, что ваш старый друг -
-- Кто этот старый друг? -- прищурившись, осведомился Пнин.
Гаген назвал имя обворожительного лектора.
Наклонившись вперед, опершись о колена локтями, сжимая и разжимая ладони, Пнин произнес:
-- Да, я знаю его лет тридцать, а то и дольше. Мы с ним друзья, но одно я могу сказать совершенно определенно. Я никогда не буду работать под его началом.
-- Не спешите, Тимофей, утро вечера мудренее. Может быть, удастся найти какой-то выход. Как бы там ни было, у нас имеется прекрасная возможность как следует все обсудить. Мы просто будем преподавать по-прежнему, вы и я, как будто ничего не случилось, nicht war?1 Мы должны быть мужественными, Тимофей!
-- Значит, они меня выставили, -- сказал Пнин, сжимая ладони и кивая головой.
-- Да, мы с вами в одной лодке, в одной и той же лодке, - произнес жизнерадостный Гаген и встал. Было уже очень поздно.
-- Ну, я иду, -- сказал Гаген, который был хоть и меньшим чем Пнин, приверженцем настоящего времени, но также отдавал ему должное. -- Это был чудесный вечер, и я ни за что не позволил бы себе испортить вам праздник, не сообщи мне наш общий друг о ваших оптимистических планах. Доброй ночи. Да, кстати... Жалование за осенний семестр вы, разумеется, получите целиком, а там, глядишь, удастся чем-то разжиться для вас и в весеннем семестре, в особенности, если вы согласитесь снять с моих старых плеч кое-какую рутинную конторскую работу да примете живое участие в Драматической Программе в Новом Холле. Я думаю, вам даже стоит попробовать сыграть какую-нибудь роль -- под руководством моей дочери, -- это отвлечет вас от печальных мыслей. А теперь -- сразу в постель и усыпите себя добрым детективом.
На крыльце он подергал неотзывчивую руку Пнина с силой, достаточной для двоих. Затем взмахнул тростью и бодро сошел по ступеням.
Сетчатая дверь хлопнула за его спиной.
-- Der arme Kerl2, -- пробормотал про себя добросердый Гаген, направляясь к дому. -- По крайней мере, я подсластил пилюлю. 13
Сбуфета и из гостиной Пнин перенес в кухонную раковину грязную посуду и столовое серебро. Он поместил оставшуюся снедь в холодильник, под яркий арктический свет. Ветчину и язык съели начисто, также и маленькие сосиски, но винегрет успеха не имел, сохранилось, кроме того, довольно икры и мясных пирожков, чтобы завтра можно было перекусить раз-другой. "Бум-бум-бум", -- сказал буфет, когда он проходил мимо. Обозрев гостиную, он приступил к уборке. Последняя капля Пнин-пунша сверкала в прекрасной чаше. Джоан раздавила в тарелке вымазанный губной помадой сигаретный окурок. Бетти следов не оставила и даже снесла все бокалы на кухню. Миссис Тейер забыла на тарелке, рядом с кусочком нуги, хорошенький буклет разноцветных спичек. Мистер Тейер скрутил с полдюжины бумажных салфеток, придав им самые прихотливые очертания. Гаген загасил растрепанную сигару о несъеденную кисть винограда.
Перейдя в кухню, Пнин изготовился мыть посуду. Он снял шелковую куртку, галстук и челюсти. Для защиты рубашки и смокинговых брюк он надел субреточный пятнистый передник. Он соскоблил с тарелок в бумажный мешок лакомые кусочки, чтобы после отдать их белой чесоточной собачонке с розовыми пятнами на спине, которая иногда заходила к нему под вечер, -- ибо не существует причин, по которым несчастье человека должно лишать радости собаку.
Он приготовил в мойке мыльную ванну для тарелок, бокалов и серебра и с бесконечной осторожностью опустил аквамариновую чашу в тепловатую пену. Оседая и набирая воду, звучный флинтглас запел приглушенно и мягко. Пнин ополоснул под краном янтарные бокалы и серебро и погрузил их туда же. Затем извлек ножи, вилки, ложки, промыл их и стал вытирать. Работал он очень медленно, с некоторой размытостью движений, которая в человеке менее обстоятельном могла бы показаться рассеянностью. Собрав протертые ложки в букетик, он поместил его в вымытый, но не вытертый кувшин, а затем стал доставать их оттуда и протирать одну за одной. В поисках забытого серебра он пошарил под пузырями, среди бокалов и под мелодичной чашей, и выудил щипцы для орехов. Привередливый Пнин обмыл их и принялся вытирать, как вдруг ногастая штука каким-то образом вывернулась из полотенца и рухнула вниз, точно человек, свалившийся с крыши. Пнин почти поймал щипцы, пальцы коснулись их на лету, но лишь протолкнули в укрывшую сокровище пену и за нырком оттуда донесся мучительный клекот бьющегося стекла.