она любит, и про меня все расспрашивает у папеньки.
Я расцеловал Ваню, я почти готов был поверить словам его... Он дитя? да ведь
иногда дети видят лучше взрослых... Ваня вырвался от меня: ему надоели мои
жаркие ласки -- и он убежал.
Было около четырех часов, когда я возвратился домой и пошел в комнаты к
Рябинину, но он уехал в Москву. Жизнь деревенская, кажется, не по нем. Он не
шутя полюбил Английский клуб и иногда возвращается оттуда часу в восьмом утра,
проиграв целую ночь в палки.
"Палки игра занимательная, -- говорит он. -- Почему изредка не позволить себе
подурачиться? Это мой отдых от занятий мысленных. Когда голова отягчится от
напора идей, я беру в руки карты, и голове станет сейчас легче".
Не найдя Рябинина, я отправился к князю, и у большого подъезда встретил
дворецкого. Он шел с свойственною ему важностью в белом накрахмаленном галстухе.
-- Александр Игнатьевич, мое почтение, -- сказал он, кланяясь мне. -- Где,
сударь, гулять изволили? Правда, вы домосед, не то, что г. Рябинин: по его
милости так четверню за четверней и гоняют в город. Сами знаете, теперь жар;
лошади хорошие, непривычные к такой гоньбе; да и, по-моему, деликатность надо
знать... И что такое в нем князь находит? Удивляюсь и вам тоже, Александр
Игнатьевич, ведь это вы, сударь, его выписали?
-- Есть кто-нибудь наверху? -- перебил я его.
-- Г. Анастасьев. Он на днях только приехал в Москву, и то, говорят, ненадолго.
Живет он более в чужих краях. Я знавал его покойного родителя; и его видел
такого маленького, с моего Ванюшу, не больше, а посмотрите-ка теперь: молодчик,
я вам скажу. Покойный старик жил барином, открыто, но при всем том расчетливо,
хоть у него стояли сундуки, битком набитые золотом и серебром, хоть у него
денег-то куры не клевали, зато теперь у сынка несметные суммы, между нами
сказать.
Кто не знает про чудовищное богатство Анастасьева? Странную историю о том,
какими средствами разжился его дедушка в начале царствования Екатерины, как
потом он стал счастливо торговать и хитро ворочал огромными капиталами, слышал и
я несколько раз от матушки да от старушек, ее приятельниц. В этих рассказах быль
простодушно перемешивалась с самыми смешными небылицами. Богатство всетворящее и
всепокоряющее доставило отцу Анастасьева в молодых летах мальтийское
командорство и с ним великолепный красный мундир. Он сделался человеком знатным,
и все позабыли о его происхождении и о том, что дворянский герб его так недавно
вышел из герольдии, что на нем еще не успели обсохнуть краски.
Человек сметливый, пользуясь благоприятными обстоятельствами, для придания себе
еще большего величия, он породнился с одним несостоятельным графом, и таким
образом сын его сделался неотъемлемою принадлежностью большого света.
В последнее время, в Петербурге, когда я вел, как тебе известно, от внутренней
пустоты жизнь бродячую и безумно разгульную, среди самых свирепых петербургских
людей, -- я составил себе по словам их какое-то странное и фантастическое
понятие о молодом Анастасьеве. Они все, даже и старшины их, питали к нему
большое уважение; они говорили, что он наделен всеми блистательными и
неоцененными качествами героев проходящего поколения, нимало не походя на них,
то есть что может выпить бутылку шампанского, не отнимая ее от губ и не
поморщиваясь; согнуть полуимпериал без всякого усилия; выстрелить в сердце туза
из пистолета на ужасном расстоянии; иметь в одно время десять любовниц в
обществе и по крайней мере пять на сцене, которые бы все вместе и каждая
порознь, тайно или явно, были от него в восторге; но что он не пользуется ни
одним из этих неоцененных качеств: к сожалению, пьет без особенной охоты, силой
своей никогда не хвастает, напротив, даже кажется слабым, изнеженным; на женщин
смотрит с изумительным хладнокровием, без всякого, однако, желания корчить
разочарованного, и вот чего, несмотря на все его достоинства, они не прощали ему
-- выезжает в общества!
Ко всему этому прибавляли, отдавая ему заслуженную дань удивления, что он
одевается с таким вкусом, как никто, да еще хвалили его за то, что в продолжение
года он никак не более двух месяцев проводит в России.
Ты поймешь, как после таких описаний мне любопытно было увидеть Анастасьева.
И я увидел его, и он, как это всегда случается, когда мы заранее составляем в
голове идеал человека, почему-либо интересующего нас, вовсе не похож на этот
идеал. В нем нет ничего такого, что бы поразило с первого взгляда. Среднего
роста, более худощавый, чем полный, бледный, с темными коротко подстриженными
волосами, он не отличается своею наружностью ничем от других: взглянув на него,
никак не представить себе, чтобы он мог совершать те исполинские подвиги, о
которых я слышал. У него, как и у многих, на тоненьком шнурке висит тоненький
черепаховый лорнет; только, надо отдать ему справедливость, он действует им с
особенною ловкостью: вставляет его в глаз без всяких усилий и смотрит в него без
малейшей гримасы; в покрое его черного сюртука нет ничего нового, но, правда, он
сидит на нем с изумительною ловкостью; в его движениях, в его разговоре
непринужденность доведена до небрежности, как у многих, но эта небрежность в
других неприятна, а в нем ничего. Я думаю, это оттого, что он не желает казаться
чем-нибудь, а кажется тем, чем есть в самом деле. На княжну смотрит он так
спокойно, так равнодушно, как на самую обыкновенную девушку, -- на нее-то, более
мой! перед которой
...остановишься невольно... После обеда князь, княжна и Анастасьев пошли в сад, а я, стоя на балконе,
смотрел на них, то есть смотрел на нее. Она взглянула вверх, увидела меня и,
улыбаясь, кивнула мне головою... Что ты скажешь о ее внимательности ко мне?
Может быть, она... но нет, ты назовешь меня мечтателем, а для меня это слово
ужасно противно, особенно с тех пор, как княжна спросила меня насмешливо: не
мечтаю ли я? Мне кажется, что между мечтанием и сантиментальничаньем нет никакой
разницы. И в том, и в другом слове заключена идея возмутительного бессилия и
растления, и то, и другое слово отзывается беспутностью XVIII века и его
кощунством, соединенным с нежными ощущеньицами...
Однако она обернулась назад и улыбнулась мне: это я видел не в мечте, а наяву.
Она знала, что я буду смотреть на нее, иначе для чего бы ей было обертываться,
для чего бы ей глядеть наверх?.. И я точно смотрел на нее, тихо идущую по темной
аллее, в белом платье. Хорошо белое платье на всякой девушке в саду, в зелени, а
на ней...
Но вот эта несносная старушонка притащилась на балкон.
-- Где князь? -- проворчала она, смотря на меня.
-- Князь в саду, -- отвечал я.
-- И княжна в саду?
-- Да, вон они идут по аллее.
Старушка приставила свою руку в перстнях к глазам и смотрела в сад.
-- А третий-то кто?
-- Анастасьев...
-- А-а-а! Что это он и идти-то прямо не может, весь раскис. Это молодые люди!
Господи боже мой!.. Потрудитесь-ка мне поставить большие кресла сюда.
Нечего делать, я должен был подставлять ей кресла.
-- Поближе к перилам, так, хорошо; покорно вас благодарю, батюшка. -- И,
рассевшись в креслах, она начала мыслить вслух: -- Отчего же это в наше время
молодые люди были вытянутые, как струночки, сидели прямо, говорили, обращаясь к
каждому с аттенцией, перед старшими показывали особенное уважение и свое мнение
произносили после всех, скромно, с приличием, с боязнью не проговориться, не
сказать что-нибудь лишнее?..
Действие летнего теплого ветерка прекратило ворчанье старушки; она сначала
потупила глаза в свои перстни и начала произносить тише, тише какие-то невнятные
слова, потом совсем закрыла глаза, но еще губы и подбородок ее долго шевелились.
Я оставил балкон, пройдя на цыпочках мимо дремлющей старушки.
Скоро приехал Рябинин. Он на этот раз после обеда не хотел оставаться в клубе,
потому что дня три перед этим порядочно проигрался.
-- Сегодня в клубе, -- сказал он мне, -- обед посредственный... -- (Я нарочно от
слова до слова передаю тебе его разговоры со мною, чтобы ты мог живее и во всей
подробности представить его) -- весьма посредственный; хорошо еще, что у меня
аппетита не было, спросил себе бутылку мадеры и один провозился с нею. Рюмка за
рюмкой, и раздумался я о тебе.
-- Что же ты думал обо мне?
-- Много и очень много! Ты мне кажешься подозрительным, -- и он погрозил мне.
-- Подозрительным? -- спросил я.
-- Не притворяйся! Ты понимаешь, в чем дело. Ты разлюбил меня, а иначе был бы со
мною откровеннее.
-- Растолкуй же мне, что ты хочешь сказать?
-- Гм! растолковать!.. -- Рябинин положил руки на мои плечи и сказал мне
протяжно: "Посмотри на меня прямо, открыто".
Я не мог не рассмеяться, смотря на него.
-- Смеешься, плут?.. На твоем лице я читаю все, все; от меня не укроешься. И
зачем бы, казалось, укрываться от меня? Я передаю тебе то, что еще и не
выработалось в моей внутренней лаборатории, сокровенное сердца моего тебе
известно, а ты себе на уме... Но предисловия все в сторону. Я знаю, ты любишь.
Так ли?
-- Да напрасно ты думал, что я стану перед тобой скрываться.
Рябинин задумался и опустил голову.
-- Кого любишь, спрашивать мне нечего -- я знаю. И мне это горько, потому что
любовь твоя не такая, как бы должна быть... Не возражай мне... Морали я тебе
читать не буду, не бойся, а объявить тебе должен, что ты затеял игру опасную.
Эти княжны по большей части отличные куколки, нарядные, красивые. Их поставить
бы под стеклянный колпачок, да и любоваться ими. Издалека, в театре, в экипаже,
на балконе, на гулянье смотри на них сколько душе угодно. Пожалуй, люби их, но
чистою любовью художника, как любишь отличные картины в богатой галерее.
Влюбляться же в них, как влюбляются молодые и пылкие люди, сохрани боже и