Смекни!
smekni.com

Белая горячка (стр. 18 из 19)

-- Я был в своей комнате, княжна.

-- Что это значит?

-- То, что мне здесь нечего было делать.

-- А я вас везде искала, я хотела сама ангажировать вас...

-- Я вам благодарен за внимание, но вы и без того слишком устали от танцев.

-- Да, это правда, я много танцевала.

-- Так вам было весело?

-- Очень весело.

Она выронила букет из руки. Я его поднял и отдал ей.

-- В этом букете недостает одного цветка, княжна.

-- Какого цветка?

-- Я видел этот цветок в петле чьего-то фрака...

-- А! у меня отнял его Анастасьев: теперь я вспомнила. Так что же?

-- Вы уже забыли об этом? Княжна засмеялась.

-- Разве это такое важное событие, чтобы о нем помнить целую вечность?

Я понял всю глупость моего вопроса и смутился. В этот раз княжна не уронила, а

бросила букет на пол и еще оттолкнула его от себя ногой.

Я опять поднял его и положил в свой боковой карман. Она посмотрела на меня с

величайшим изумлением.

-- Для чего вам эти завянувшие цветы?

-- Я буду беречь их, как воспоминание об вас.

-- Воспоминание? -- Она изменилась в лице. -- Что это? вы оставляете нас?

-- Я должен был бы оставить ваш дом, но я не могу, -- у меня недостанет столько

твердости.

-- Посмотрите, светает, -- сказала она, прерывая меня, -- как хорош

нерешительный свет зачинающегося дня и как неприятно смотреть теперь на эти

догорающие свечи, на жалкие остатки бального блеска!.. Ах, вот мисс Дженни! она,

верно, ищет меня. До завтра...

Я поклонился ей, долго смотрел на нее удаляющуюся и думал: "Если б она знала,

как я люблю ее!"

-- Суета сует и всяческая суета! -- произнес Рябинин, ухватив меня за руку... --

Я подкрепил себя ужином, ты это видишь, ну, а теперь пойдем спать; остальное же

все -- суета сует!

XV

8 октября.

Вот месяц, как не принимался я за перо, да и писать не о чем. Три недели, как мы

живем в Москве, -- говорю мы, потому что я с Рябининым принадлежу также к

семейной свите князя. Князь в последнее время сделался к нам еще внимательнее:

он так привык к нашим фигурам, что без нас, я уверен, ему было бы скучно;

расположение его к нам совершенно искреннее, но оно тяготит меня, мне совестно

жить на чужой счет, бог знает для чего; есть чужой хлеб даром. Я списал, по

просьбе князя, небольшой акварельный портрет с княжны и ужасно недоволен им, а

князь от него в полном восторге. Он показывает его всем знакомым своим -- и они,

по крайней мере при мне, также приходят в восхищение от моей работы, от моего

вкуса и от поразительного сходства этого портрета с оригиналом. В самом деле,

сходство есть, но я вовсе не уловил поэзии ее выражения; правда, это и нелегко.

Как передать, например, ее глаза, то глубокие и томные, то светящиеся детскою,

простодушною радостию? Разумеется, где же этим господам входить в такие

тонкости! Отделка хороша, черты лица схвачены -- и портрет чудесный. Рябинин

тотчас, однако, заметил мне, когда я принес к нему оконченный портрет:

"Превосходно! мастерский штрих! но нет этого". Именно, нет "этого"! Он прав.

Портрет не мог быть удачным, потому что, когда я писал его, у меня все вертелся

в голове Анастасьев. Кстати о нем: по Москве ходят темные слухи, что он жених

ее, что покуда это хранится в тайне и что будто бы такие-то обстоятельства

заставили князя отложить поездку в чужие края. Я готов был бы, пожалуй, поверить

этим сплетням праздношатающихся светских особ обоего пола, но княжна не выйдет

же замуж не любя -- она, созданная для любви пылкой и бесконечной? К Анастасьеву

она просто ничего не чувствует: это увидел я из ее отзывов о нем. Он, если ему

угодно, может иметь на нее виды, да ведь ему не удивить и не соблазнить ее своим

богатством? Нет, слухам этим верить смешно и глупо! Зачем же он не выходит у

меня из головы? Зачем же всякий раз, когда заговорят о княжне и о нем, у меня

сжимается сердце? Другой, на моем месте, назвал бы это предчувствием... Скажи

мне, друг, не правда ли, верить предчувствиям нелепо? Только люди с

раздраженными нервами да женщины верят предчувствиям...

С ней я вижусь теперь не так часто; деревенская жизнь не воротится. Мое счастие

и спокойствие, кажется, исчезли также невозвратно. Здесь она должна беспрестанно

выезжать то в театр, то к своим кузинам и тетушкам, показывать им свою

рассеянную лень. Она редко дома. Уже перед нею открывается длинный ряд балов и

различных празднеств... И он будет везде перед нею каждый час, каждую минуту. Не

отходя от глаз ее, он может ее приучить к себе, далее сделаться ее

необходимостью, как сделались мы для князя.

И в те минуты, когда он глядит на нее, говорит с ней, наклоняется к ее плечу,

как, помнишь, на бале, в те минуты я один лежу на своем диване в мучительном

состоянии; тоска медленно, расчетливо впускает в меня свое жало и незаметно

высасывает кровь мою. Мне ни за что не хочется приняться, все лежал бы на диване

и не глядел бы на свет божий. Только по утрам я учу Ваню рисованию, по ее

просьбе. У этого мальчика славные способности. Но я не желаю, чтобы он сделался

художником в каком-нибудь роде, да не только художником, хоть сколько-нибудь

глубоким человеком. Что за охота страдать и терзаться напрасно страданьями и

терзаньями, которые неизвестны другим счастливчикам, людям умным и

практическим?.. Две светлые, отрадные минуты, в которые готов обнять целый мир,

-- и потом непрерывные годы тьмы, мучений, и жалоб, и проклятий...

Я начинаю опять ссориться с жизнью. Тяжела жизнь!..

Я завидую Рябинину, никогда не унывающему, -- или он умеет скрывать свою

внутреннюю боль, так что не морщится от нее? Дома его и не ищи: он или

проповедует князю о святыне искусства, или играет в карты в Английском клубе и

пьет портер, потому что с недавнего времени портер предпочитает другим напиткам.

Всякий день также он уверяет меня, что скоро засядет дома и примется за

основательное изучение древностей, и в особенности древнегреческого языка...

Вчера княжна ехала куда-то на вечер и перед отъездом прислала за мной Ваню. Ей

хотелось, чтобы я посмотрел на нее в полном блеске. Стало быть, она помнит же

обо мне, думает обо мне?

XVI

20 октября.

Она помолвлена. Все поздравляют ее и князя... И мне надобно идти поздравлять их?

И я пришел поздравить его. Он спросил меня, не болен ли я? "Нет, я чувствую себя

очень хорошо", -- отвечал я. Потом он стал говорить мне, что я, верно, вполне

извиню его теперь, зная настоящую причину, заставившую отложить его поездку в

чужие края; что его будущий зять хотя по наружности кажется человеком холодным,

но, несмотря на это, любит искусства и тратит большие деньги в Париже, помогая

тамошним художникам и поощряя их деятельность. Мне это необыкновенно приятно; к

тому же, очень полезно знать... Я поздравлял и ее, она молча поблагодарила меня

с тою приветливостью и грацией, которою удостоивают светские девушки людей

простого сословия...

Как же она, созданная для любви пылкой и бесконечной, решилась выйти замуж; за

человека, которого не любила? Верно, она пожертвовала собой?.. Да зачем ей

приносить такие жертвы? У нее была свободная воля, отец -- ее покорный слуга:

она могла сделать свободный выбор. Она и сделала свободный выбор. Анастасьев

предложил ей себя, и она подала ему свою руку, без всякого размышления, оттого,

что пренебречь таким женихом было бы безрассудно, одержать же победу над

миллионами славно! Теперь не только московские грации, но и петербургские, и все

даже европейские грации большого света безгрешно могут позавидовать ее участи...

Одна только бабушка с усиками, говорят, ворчит и сердится на свою внучку за то,

что она не будет ни графиней, ни княгиней: да кто же станет смотреть на эту

брюзгливую развалину? Она отстала от всего на тысячелетие, она не знает, что в

наше время аристократия в деньгах, а не в титлах. Люди нашего времени сделались

поумнее того блаженного времени, в которое она расцвела; нам нужна звонкая

монета, а не пустозвонные величанья. Деньги и деньги! Рябинин понял жизнь.

Но что же ей, этой княжне, этой глубокой девушке, до общего мнения, до денег, до

богатства? Она говорила, что ей нужно море, сливающееся с горизонтом,

восхождение солнца; она говорила, что ей вечером на озере с бедным живописцем

лучше, нежели в бальной зале; что у нее есть и восторг, и слезы, и молитвы! А

бедный, бессмысленный живописец слушал благоговейно ее сладкие речи и малодушно

верил этим речам; поставил ее на драгоценный пьедестал и молился ей, и любовь к

ней сделалась для него жизнию, необходимостью, высшим счастьем! Вольно же ему

было дурачиться, ее благосклонное внимание счесть за любовь, ее рассуждения о

литературе, писанные от нечего делать, за средство выказать свою душу,

обнаружить стыдливое чувство любви! вольно же ему было жить в несбыточной мечте,

окружить себя призраками, таять и блаженствовать от собственных фантазий!..

Ведь не замуж же в самом деле идти за него княжне!..

Да, я, презирая имя мечтателя, мечтал, как сахарный пастушок; я грезил, как

помешанный; я окружал себя обманом и ложью до последней минуты; называл

догадливость милых и рассудительных людей сплетнями; не внимал благоразумным

советам; шел ощупью, закрыв глаза, не зная куда и зачем, и вот -- остановился в

раздумье на самом краю бездны... Возврата нет. Ну, теперь, без ребяческого

трепета, без бабьего ропота кинься в эту бездну!..

А искусство, ты спросишь? а жизнь для искусства?.. Надо сбросить с себя все

обманы, отогнать от себя все призраки, разоблачить себя донага, по крайней мере

хоть в последние минуты явиться действительным человеком, без всяких пошлых

претензий... Друг! если бы я любил искусство, если бы во мне было истинное

призвание, я не променял бы его, это святое искусство, на женщину или,

забывшись, тотчас бы опомнился и, выйдя с торжеством из заблуждения,