- Какая очередь за Державиным? - спрашивал старик, здороваясь с хозяином и гостями.
- Написать, ваше превосходительство, что-нибудь новенькое по поводу мира с Наполеоном, - извернулся Тургенев. - А то вон только и слышно, что о "Дмитрии Донском" Озерова да о "Пожарском" Крюковского <Крюковский Матвей Васильевич (1781-1811) - драматург, автор трагедии "Пожарский", которая с успехом шла на театральных подмостках.>.
- Оба сии творения, государь мой, слабы, - отвечал старик.
- Вот потому-то и ждуг от вашего превосходительства чего-либудь сильнеаького, чего-нибудь "державинско-го" - так и говорят.
- Оно-то так... Я кое-что и скомпоновал, ест Михай-ло Михайлович знает.
- Что же это такое, ваше превосходительство? - спросил Карамзин.
- Гаврило Романович написал оду, - отвечал Сперанский.
- Пророческую, - добавил Державин.
- Это правда, - продолжал Сперанский. - И хотя государю она понравилась, однако, в виду политических обстоятельств, он несколько стихов собственноручно подчеркнул.
- А подчеркнул-таки? - любопытствовал старик.
- Подчеркнул довольпо мест таки...
- А какие все больше? Чай, сильненькие, с огоньком которые?
- Да, именно с огоньком.
- Я так и знал, так и писал с оглядкою... Я вот и Мерзлякову послал копию в Москву, так для прочтения, да и пишу ему насчет мира-то и моей оды на оный: "Радоваться-то можно, как просто сказать, с оглядкою; а для того и не мог я предаться полному вдохновению, а как боец, сшедший с поля сражения, хотя показывался торжествующим, но, будучи глубоко ранен, изливал свою радость с некоторым унынием..."
- Это касается вас, юный боец, только что сошедший с поля сражения, - с улыбкой, отечески обратился Сперанский к Дуровой, которую Лиза успела и познакомить и даже подружить и с своей Соней, и с мамой, с г-жой Вейкардт. - Позвольте вам, ваше превосходительство, представить этого юного бойца...
Дурова встала и торопливо, смущенно подошла к Державину, почтительно кланяясь и звеня шпорами.
- Господин Александров, которому вчера государь собственноручно пожаловал Георгия, - рекомендовал хозяин.
- Очень, очень приятно, - прошамкал знаменитый старец. - Да какой-же вы, государь, мой, молоденький... А знаете, молодой человек, кого вы напоминаете?
Девушка смешалась и не знала, что отвечать.
- Княгиню Дашкову, Катерину Романовну, когда она была ваших лет.
"Юный боец" покраснел еще больше и взглянул на Сперанского.
- Что ж, это сходство приятное, - поддержал он смущенную девушку.
- Только, государь мой, не в пользу сравниваемой, - перебил Державин: - княгиня Дашкова, признаюсь, никогда не нравилась мне... У нее всегда была склонность к велеречию и тщеславию, хвастовство, корыстолюбие... женщина эта, сказать правду, всегда отличалась вспыльчивым и сумасшедшим нравом.
- А теперь она совсем развалина... Я ее видел - она приезжала в Москву из своей деревни, - сказал Тургенев.
- Ну, наши с ней годы не молодые.
- Она годом старше вас, ваше превосходительство, - вставил Магницкий.
- Ну, вот!.. А вам как известны наши годы, молодой человек? - спросил старик.
- Годы вашего превосходительства известны всей России, - подольстился Магницкий.
- У! льстец...
- Не льстец, ваше превосходительство: я говорю правду.
- А вот Мерзляков пишет мне еще об одном моем сверстничке, - и это уже касается вас, Николай Михайлович, - обратился старик к Карамзину.
- О ком же, ваше превосходительство?
- О Новикове Николае Ивановиче. Он вам сродни...
- По "Древней российской вивлиофике" разве?
- Да... но и теперь у него остается в мозгу некий исторический зуд - все не забывает истории.
- Да?
- Как же... Мерзляков пишет: был он у него, у мартиниста-то старого, в гостях, в его Авдотьине... Ну и чем же старик занимается? Воспитывает, слышь, карасей... А потом на живой змее поверял одно место в летописи Нестора.
- Как же это на змее? - заинтересовался Карамзин.
- Я отыскал ту змею, что укусила Олега, - шутливо вставил Тургенев.
- Да почти что так. Он, видите ли, отыскал там у себя в деревне змею, да и рассердил ее, дразня палкою. Так оказалось, что змея не кусает и не жалит, а именно "клюет", как и рыба. А в летописи будто бы сказано - я не помню сам, - что змея Олега "уклюнула", а не "укусила".
- Да, это совершенно верно, - подтвердил Карамзин. - Так, значит, старик все еще интересуется историей?
- Интересуется, интересуется... не равнодушен к старушке Клио, - сострил старик.
- Да вообще я заметил, что за мамзель Клио ухаживают больше те, для которых женщина становится незрелым виноградом, - пояснил Тургенев.
- Это вы на мой счет? - спросил Карамзин.
- Нет, так вообще.
- Удивительная судьба этого человека, - заметил Сперанский после некоторой паузы, последовавшей за шуткою Тургенева. - Бесспорно, это даровитейшая личность, когда-либо стоявшая в ряду деятелей умственного развития России: как апостол нашего просвещения - Новиков стоит первый. Если можно сколько-нибудь наглядно представить результаты деятельности Новикова и других русских общественных работников, то Новиков воздвиг себе пирамиду Хеопса, а прочие...
- Тротуарные тумбы, - перебил его Тургенев.
- Ну, не тротуарные тумбы, но все же и не пирамиды, - спокойно продолжал Сперанский. - И что же! Этот человек почти половину жизни провел в несчастии. Теперь вот он стал отшельником, воспитывает карасей и производит опыты над змеями... Если кого можно приравнять к Новикову - не по многоплодности, а по духу - так это Радищева... Как Новикова, так и Радищева оценит только наше потомство, ибо природа произвела их на свет ошибочно: время не доносило ни Новикова, ни Радищева, и недоноскам этим следовало бы родиться столетием позже... Как вы об этом думаете, ваше превосходительство? - обратился он к Державину.
- Как? что? спать пора?
Старик вздремнул и не слышал последнего разговора. В последние годы вообще всякий разговор, где старец стоял не на первом плане, не сам говорил, а другие и о предметах, лично его не касавшихся, он начинал дремать: так и тут - разговор о Новикове и Радищеве нагнал на него дремоту.
- Говорят, ваше превосходительство, - снова подольщался к старику-министру Магницкий, - будто у нас все умные люди кончают неблагополучно... Я думаю, Александр Иванович ошибается...
- Да, конечно, вы так не кончите, - вскользь бросил Тургенев.
Магницкий побледнел, но сдержался, пересилил свой гнев. Дурова заметила это и приняла к сведению.
- И притом, ваше превосходительство, - продолжал лисить Магницкий, - Михаил Михайлович изволил говорить о временах прошедших... Что было, то прошло и быльем поросло... А о благополучном ныне царствовании этого сказать никаким образом нельзя: это было бы грехом великим. Посмотрите на все, что ныне совершается - и сердце ваше возрадуется: у нас на престоле - ангел кротости. Вы были правы, ваше превосходительство, когда вдохновенно восклицали в бесподобной оде на восшествие на престол Александра:
Век новый! Царь младый, прекрасный! Пришел днесь к вам весны стезей! Моа предвестья велегласны Уже сбылись, сбылись судьбой. Умолк рев норда сиповатый, Закрылся грозный, страшный взгляд; Зефиры вспорхнули крылаты, На воздух веют аромат;
- Так, истинно так, - самодовольно бормотал тщеславный старик. - Ныне настало златое время... Я же тогда и предсказывал сие в своей оде:
На лицах россов радость блещет, Во всей Европе мир цветет. Уныла муза, в дни борея Дерзавшая вслух песни петь, Блаженству общему радея, Уроки для владык греметь, - Перед царем днесь благосклонным, Взяв лиру, прах с нее стряси, И с сердцем радостным, свободным, Вещай, греми, звучи, гласи Того ты на престол вступленье, Кого воспел я в пеленах.
Декламируя свои стихи, старик воодушевился, встал с кресла, в котором дремал, и, ерзая по полу бархатными сапогами, воздевая к потолку руки и колотя себя к грудь, казался очень смешным и очень жалким. Дурова глядела на все это с грустью, а Тургенев иронически улыбался...
- Завели машину, - шепнул он Сперанскому, - конца не будет.
Но конец скоро последовал: старик закашлялся и в изнеможении опустился на кресло.
- Нет, не могу больше, - сказал он, тяжело дыша.
- Да, Гаврило Романович, - улыбнулся Карамзин своею задумчивою улыбкою, - вы крепче на бумаге, чем на ногах...
- Совсем плохи ноги... да и кашель... а с чего бы?
- А слышали вы проделку Вакселя? - спросил Тургенев Сперанского.
- Какого Вакселя?
- В конногвардейской артиллерии служит.
- Нет, ничего не слыхал.
- А вот что. Ведь военные, да и вся наша аристократия, несмотря на мир, ужасно злы на Наполеона. Понятно, что и посланника его Савари не очень-то любезно приняли во многих домах. А сегодня Ваксель так совсем учинил скандал. Он нанял карету четверней и все катался по Невскому, выжидая, когда Савари будет ехать из дворца. Увидев, что карета Савари подъезжает к Полицейскому мосту, Ваксель направил на него, впере-рез, свою четверню, так что кареты сцепились. Савари высовывается в окно и кричит: "Faites reculer votre voiture" <Осадите Вашу карету (франц.)>. - "C'est votre tour de rectiier, - отвечает Ваксель: - en avant!" <Это Ваша очередь подать назад. Вперед! (франц.)> - Ну, и Савари должен был выйти из кареты и велеть кучеру осадить своих лошадей.
- Ну, это глупая шалость, - заметил Сперанский: - надо было уметь осадить Наполеона в поле...
- Да, конечно, на Полицейском мосту оно легче, - с своей стороны, добавил Карамзин.
- Каков историограф! не острит, - не унимался Тургенев. - А знаете, откуда он теперь заимствует свои остроты? - спросил он Сперанского.
- А откуда?
- Больше все из поучений Вассиана Рыла да Луки Жидяты, да из "Вопросов Кирика", а самые новые - из "Слова Даниила Заточника".
- Ну, Александр Иванович почтеннейший, и ваши остроты насчет Николая Михайловича "Стоглавом" да "Номоканном" пахнут, - заметил Сперанский.
А Карамзин сидел и добродушно улыбался. Его мысли действительно больше жили в прошедшем, чем в настоящем. На мозгу налегло слишком много прочитанного, архивного, чтоб можно было легко от него отрешиться. Зато мозг Державина возвращался уже, кажется, к младенческому состоянию: старик опять тихонько похрапывал в кресле.