Не в этот день и не на другой вернулся сам викинг, хотя и был уже напути домой. Задержал его встречный ветер, который теперь помогал аистам,а им надо было лететь на юг. Да, ветер, попутный одному, может быть противным другому!
Прошло несколько дней, и жена викинга поняла, что над ребенком тяготели злые чары. Днем девочка была прелестна, как эльф, но отличаласьзлым, необузданным нравом, а ночью становилась отвратительною жабой, нос кротким и грустным взглядом. В девочке как бы соединялись две натуры:днем, ребенок, подкинутый жене викинга аистом, наружностью был весь вмать, египетскую принцессу, а характером в отца; ночью же, наоборот,внешностью был похож на последнего, а в глазах светились душа и сердцематери. Кто мог снять с ребенка злые чары? Жена викинга и горевала и боялась, и все-таки привязывалась к бедному созданию все больше и больше.Она решила ничего не говорить о колдовстве мужу: тот, по тогдашнему обычаю, велел бы выбросить бедного ребенка на проезжую дорогу - пусть береткто хочет. А жене викинга жаль было девочку, и она хотела устроить так,чтобы супруг ее видел ребенка только днем.
Однажды утром над замком викинга раздалось шумное хлопанье крыльев, на крыше отдыхали ночью, после дневных маневров, сотни пар аистов, а теперь все они взлетели на воздух, чтобы пуститься в дальний путь.
- Все мужья готовы! - прокричали они. - Жены с детьми тоже!
- Как нам легко! - говорили молодые аисты. - Так и щекочет у насвнутри, будто нас набили живыми лягушками! Мы отправляемся за границу!Вот счастье-то!
- Держитесь стаей! - говорили им отцы и матери. - Да не болтайте такмного - вредно для груди!
И все полетели.
В ту же минуту над степью прокатился звук рога: викинг с дружинойпристал к берегу. Они вернулись с богатою добычей от берегов Галлии,где, как и в Британии, народ в ужасе молился: "Боже, храни нас от дикихнорманнов!"
Вот пошло веселье в замке викинга! В большой покой вкатили целую бочку меда; запылал костер, закололи лошадей, готовился пир на весь мир.Главный жрец окропил теплою лошадиною кровью всех рабов. Сухие дровазатрещали, дым столбом повалил к потолку, с балок сыпалась на пирующихмелкая сажа, но к этому им было не привыкать стать. Гостей богато одарили; раздоры, вероломство - все было забыто; мед лился рекою; подвыпившиегости швыряли друг в друга обглоданными костями в знак хорошего расположения духа. Скальд, нечто вроде нашего певца и музыканта, но в то жевремя и воин, который сам участвовал в походе и потому знал, о чем поет,пропел песню об одержанных ими в битвах славных победах. Каждый стихсопровождался припевом: "Имущество, родные, друзья, сам человек - всеминет, все умрет; не умирает одно славное имя!" Тут все принимались битьв щиты и стучать ножами или обглоданными костями по столу; стон стоял ввоздухе. Жена викинга сидела на почетном месте, разодетая, в шелковомплатье; на руках ее красовались золотые запястья, на шее - крупные янтари. Скальд не забывал прославить и ее, воспел и сокровище, которое онатолько что подарила своему супругу. Последний был в восторге от прелестного ребенка; он видел девочку только днем во всей ее красе. Дикость еенрава тоже была ему по душе. Из нее выйдет, сказал он, смелая воительница, которая сумеет постоять за себя. Она и глазом не моргнет, если опытная рука одним взмахом острого меча сбреет у нее в шутку густую бровь!
Бочка с медом опустела, вкатили новую, - в те времена люди умелипить! Правда, и тогда уже была известна поговорка: "Скотина знает, когдаей пора оставить пастбище и вернуться домой, а неразумный человек незнает своей меры!" Знать-то каждый знал, но ведь знать - одно, а применять знание к делу - другое. Знали все и другую поговорку: "И дорогойгость надоест, если засидится не в меру", и все-таки сидели себе да сидели: мясо да мед - славные вещи! Веселье так и кипело! Ночью рабы, растянувшись на теплой золе, раскапывали жирную сажу и облизывали пальцы.То-то хорошее было времечко!
В этом же году викинг еще раз отправился в поход, хотя и начались ужеосенние бури. Но он собирался нагрянуть с дружиной на берега Британии, атуда ведь было рукой подать: "Только через море махнуть", - сказал он.Супруга его опять осталась дома одна с малюткою, и скоро безобразная жаба с кроткими глазами, испускавшая такие глубокие вздохи, стала ей почтимилее дикой красавицы, отвечавшей на ласки царапинами и укусами.
Седой осенний туман, "беззубый дед", как его называют, все-таки обгладывающий листву, окутал лес и степь. Бесперые птички-снежинки густозапорхали в воздухе; зима глядела во двор. Воробьи завладели гнездамиаистов и судили да рядили о бывших владельцах. А где же были сами владельцы, где был наш аист со своей аистихой и птенцами?
Аисты были в Египте, где в это время солнышко светило и грело, как унас летом. Тамаринды и акации стояли все в цвету; на куполах храмовсверкали полумесяцы; стройные минареты были облеплены аистами, отдыхавшими после длинного перелета. Гнезда их лепились одно возле другого навеличественных колоннах и полуразрушившихся арках заброшенных храмов.Финиковые пальмы высоко подымали свои верхушки, похожие на зонтики. Темными силуэтами рисовались сероватые пирамиды в прозрачном голубом воздухе пустыни, где щеголяли быстротою своих ног страусы, а лев посматривалбольшими умными глазами на мраморного сфинкса, наполовину погребенного впеске. Нил снова вошел в берега, которые так и кишели лягушками, а ужприятнее этого зрелища для аистов и быть не могло. Молодые аисты дажеглазам своим верить не хотели - уж больно хорошо было!
- Да, вот как тут хорошо, и всегда так бывает! - сказала аистиха, и умолодых аистов даже в брюшке защекотало.
- А больше мы уж ничего тут не увидим? - спрашивали они. - Мы развене отправимся туда, вглубь, в самую глубь страны?
- Там нечего смотреть! - отвечала аистиха. - За этими благословеннымиберегами - лишь дремучий лес, где деревья растут чуть не друг на друге иопутаны ползучими растениями. Одни толстоногие слоны могут пролагать тамсебе дорогу. Змеи же там чересчур велики, а ящерицы - прытки. Если жевздумаете пробраться в пустыню, вам засыплет глаза песком, и это еще будет хорошо, а то прямо попадете в песочный вихрь! Нет, здесь куда лучше!Тут и лягушек и саранчи вдоволь! Я останусь тут, и вы со мною!
Они и остались. Родители сидели в гнездах на стройных минаретах, отдыхали, охорашивались, разглаживали себе перья и обтирали клювы о красные чулки. Покончив со своим туалетом, они вытягивали шеи, величественнораскланивались и гордо подымали голову с высоким лбом, покрытую тонкимиглянцевитыми перьями; умные карие глаза их так и сверкали. Молоденькиебарышни-аистихи степенно прохаживались в сочном тростнике, поглядывалина молодых аистов, знакомились и чуть не на каждом шагу глотали по лягушке, а иногда забирали в клюв змейку и ходили да помахивали ею, - этоочень к ним шло, думали они, а уж вкусно-то как было!.. Молодые аистызаводили ссоры и раздоры, били друг друга крыльями, щипали клювами - даже до крови! Потом, глядишь, то тот, то другой из них становился женихом, а барышни одна за другою - невестами; все они для этого только ведьи жили. Молодые парочки принимались вить себе гнезда, и тут опять не обходилось без ссор и драк - в жарких странах все становятся такими горячими, - ну, а вообще-то жизнь текла очень приятно, и старики жили да радовались на молодых: молодежи все к лицу! Изо дня в день светило солнышко, в еде недостатка не было, - ешь не хочу, живи да радуйся, вот и всязабота.
Но в роскошном дворце египетского хозяина, как звали его аисты, радостного было мало.
Могущественный владыка лежал в огромном покое с расписными стенами,похожими на лепестки тюльпана; руки, ноги его не слушались, он высох,как мумия. Родственники и слуги окружали его ложе. Мертвым его еще назвать было нельзя, но и живым тоже. Надежда на исцеление с помощью болотного цветка, за которым полетела на далекий север та, что любили егобольше всех, была теперь потеряна. Не дождаться владыке своей юной красавицы дочери! "Она погибла!" - сказали две вернувшиеся на родину принцессы - лебедки. Они даже сочинили о гибели своей подруги целую историю.
- Мы все три летели по воздуху, как вдруг заметил нас охотник и пустил стрелу. Она попала в нашу подружку, и бедная медленно, с прощальноюлебединою песнью, опустилась на воды лесного озера. Там, на берегу, поддушистой плакучей березой, мы и схоронили ее. Но мы отомстили за еесмерть: привязали к хвостам ласточек, живущих под крышей избушки охотника, пучки зажженной соломы, - избушка сгорела, а с нею и сам хозяин ее.Зарево пожара осветило противоположный берег озера, где росла плакучаяберезка, под которой покоилась в земле наша подруга. Да, не видать ейбольше родимой земли!
И обе заплакали. Аист, услышав их речи, защелкал от гнева клювом.
- Ложь, обман! - закричал он. - Ох, так бы и вонзил им в грудь свойклюв!
- Да и сломал бы его! - заметила аистиха. - Хорош бы ты был тогда!Думай-ка лучше о себе самом да о своем семействе, а все остальное побоку!
- Я все-таки хочу завтра усесться на краю открытого купола того покоя, где соберутся все ученые и мудрецы совещаться о больном. Можетбыть, они и доберутся до истины!
Ученые и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, из которыхаист не понял ни слова; да не много толку вышло из них и для самогобольного, не говоря уже о его дочери. Но послушать речи ученых нам всеже не мешает, - мало ли что приходится слушать!
Вернее, впрочем, будет послушать и узнать кое-что из предыдущего,тогда мы поближе познакомимся со всею истори ей; во всяком случае, узнаемиз нее не меньше аиста.
"Любовь - родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь!Лишь благодаря любви, может больной возродиться к жизни!" Вот что изрекли мудрецы, когда дело шло об исцелении больного владыки; изречение былонеобыкновенно мудро и хорошо изложено - по уверению самих мудрецов.
- Мысль не дурна! - сказал тогда же аист аистихе.