- Забыть меня! - воскликнула Ольга с удивительною твердостию.
- Нет! Никогда... я совершу невозможное, чтоб обладать тобою, - но забыть... нет власти...
Он замолчал; ходил взад и вперед по комнате, потом остановился у окна, закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Наконец он обернулся и сказал:
- Я ошибался, признаюсь в том откровенно - я ошибался... ах! это была минута, но райская минута, это был сон - но сон божественный; теперь, теперь всё прошло... уничтожаю навеки все ложные надежды, уничтожаю одним дуновением все картины воображения моего; - прочь от меня вера в любовь и счастье; Ольга, прощай. Ты меня обманывала - обман всегда обман; не всё ли равно, глаза или язык? чего желала ты? не знаю... может быть... о, возьми мое презрение себе в наследство... я умер для тебя.
И он сделал шаг, чтоб выйти, кидая на нее взор, свинцовый, отчаянный взор, один из тех, перед которыми, кажется, стены должны бы были рушиться; горькое негодованье дышало в последних словах Юрия; она не могла вынести долее, вскочила и рыдая упала к е<го> ногам. В восторге поднял он ее, прижал к груди своей и долго не мог выговорить двух слов; против его сердца билось другое, нежное, молодое, любящее со всем усердием первой любви. Они сели, смотрели в глаза друг другу, не плакали, не улыбались, не говорили, - это был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь, упоение неопределенное, какое не всякий испытал, и никто изъяснить не может. Неконченные речи в беспорядке отрывались от их трепещущих губ, и каждое слово стоило поэмы... - само по себе незначущее, но одушевленное звуком голоса, невольным телодвижением - каждое слово было целое блаженство!
- Я любим, любим, любим, - говорил Юрий... - я буду повторять это слово так громко, так часто, что ангелы услышат - и позавидуют...
- Пускай же ангелы - только не люди!..
- Отчего же, мой ангел!..
- Тогда, может быть, они тебя отнимут у бедной Ольги...
- Ты прекрасна! - что за пустой страх?.. ты моя - моя...
- Не раба! надеюсь!
- Больше, сокровище!
- О мой милый... целуй, целуй меня... я не хочу быть сокровищем скупого... - пускай мне угрожают адские муки... надобно же заплатить судьбе... я счастлива! - не правда ли?
- Ты счастлива! - позволь мне обнять тебя - крепче, крепче...
- Почему же нет! отдав тебе душу, могу ли отказать в чем-нибудь.
- Эти волосы... прочь их! - вот так... чтоб твой поцелуй и мой слились в один...
- Боже, боже... теперь умереть... о! зачем не теперь?
ГЛАВА XIII
- Друг мой, Ольга, есть бог на небесах, - есть на земле счастье...
- Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! - отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; - на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; - мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся... смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту; - Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день... и... небо должно было заплатить ей за будущее - в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить - пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; - где взял он эту власть?..
- Будет ли конец нашей любви! - сказал Юрий, перестав грести и положив к ней на плечо голову; - нет, нет!.. - она продолжится в вечность, она переживет нашу земную жизнь, и ели б наши души не были бессмертны, то она сделала бы их бессмертными; - клянусь тебе, ты одна заменишь мне все другие воспоминанья - дай руку... эта милая рука; - она так бела, что светит в темноте... смотри, береги же мой перстень, Ольга! - ты не слушаешь? не веришь моим клятвам?
Вместо ответа она запела вполголоса следующую песню:
Воет ветер,
Светит месяц:
Девушка плачет -
Милый в чужбину скачет;
Ни дева, ни ветер
Не замолкнут:
Месяц погаснет,
Милый изменит!
- Прочь эту песню, - воскликнул Юрий, - кто тебя ее выучил.
- Никто, сама.
- Не верю. - Разве ты во мне сомневаешься!..
- Нет; - однако ты слишком обещаешь - мы скоро расстанемся... а там - ... там....
- О, если только это пугает тебя, то знай... я скоро не поеду... я пробуду здесь еще три месяца...
- Три месяца! боже! - она содрогнулась; - ее сердце облилось холодом.
- А потом, - сказал Юрий, стараясь ее утешить, и не понимая значения этого: боже! - потом съезжу в полк, возьму отставку, и возвращусь опять к тебе... тогда ты будешь моею, вопреки всем ничтожным предрассудкам. - Если даже мой отец захочет разлучить нас, если... о - нет! - он дал мне жизнь, а ты меня даришь миллионом жизней в каждой улыбке...
- Три месяца, три месяца, - и несколько дней, - повторяла не слушая Ольга... ее ум остановился на этой пагубной неизменной мысли.
Они причалили к берегу... уж было очень темно; деревенская церковь с своей странной колокольней рисовалась на полусветлом небосклоне запада, подобно тени великана; и попеременно озаряемые окна дома одни были видны сквозь редкий ветельник.
Они шли под руку; молча, - вдоль по узкой тропинке и, поровнявшись с разрушенной баней, вдруг услышали грубые голоса; - "посмотрим, что такое", - шепнул Юрий. Она машинально остановилась.
- Да скоро ли? - спросил первый голос.
- На-днях; уж в округе начинается кутерьма. Да будет ли у вас готово, - сказал другой.
- Всё будет - уж это наше дело... одни только не смеем; и до вашего прихода будем молчать... воля твоя.
- Ну пожалуй.
- Да правда ли, что будут соль и хлеб давать даром...
- Не ведаю - только будет больно хорошо... а вино будет даром, из барских погребов... - тут несколько слов Юрий не расслушал.
- Да Вадим был у нас, - сказал первый голос... При этом имени Ольга с необыкновенной силой увлекла за собою Палицына.
- Куда ты? - сказал он с удивлением: - что с тобою?..
- Скорей! скорей! - больше она не могла выговорить.
- Это должны быть воры! Подумал Юрий и перестал дивиться ее испугу.
Пришедши домой, Ольга удалилась немедленно в свою комнату и заперлась.
Наталья Сергевна встретила сына и с улыбкой намекнула о его ночной прогулке; что за радость этой доброй женщине; теперь муж ее верно не решится погрешить против сына и жены в одно время; - "впрочем, - думала она, - молодым людям простительно шалить; а как седому старику таким вещам придти в голову, - знает царь небесный!.."
- Мы поедем завтра в монастырь, Юрьюшка, - сказала она вошедшему сыну; - Борис Петрович еще долго пропорскает... куда я рада, что ты не в него!..
И точно; предпочитая своей Наталье Сергевне медведей и собак - почтенный помещик не слишком льстил ее самолюбию, хотя у женщин 18 столетия оно не было так взыскательно, как у наших столичных красавиц.
Но век иной, иные нравы!
ГЛАВА XIV
В 8 верстах от деревни Палицына, у глубокого оврага, размытого дождями, окруженная лесом, была деревушка, бедная и мирная; построенная на холме, она господствовала, так сказать, над окрестностями; ее серый дым был виден издалека, и солнце утра золотило ее соломенные крыши, прежде нежели верхи многих лип и дубов. Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца... и три гончие собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, - Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег спать в избе; - на дворе всё было живо и беспокойно: собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, - лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их. День был ясен и свеж; северный ветер гнал отрывистые тучки по голубым сводам неба, и вершины лесов шумели, подобно водопаду, качаясь взад и вперед.
Между тем слуги, расположась под навесом, шепотом сообщали друг другу разные известия о самозванце, о близких бунтах, о казни многих дворян - и тайно или явно почти каждый радовался... Это были люди, привыкшие жить в поле, гоняться за зверьми и неспособные к мирным чувствам, к сожалению и большой приверженности; вино, буйство, охота - их единственные занятия, не могли внушить им много набожных мыслей; и если между ними и был один верный, честный слуга, то из осторожности молчал или удалялся. Однажды дошли как-то эти слухи до Бориса Петровича: "вздор, - сказал он, - как это может быть?.." Такая беспечность погубила многих наших прадедов; они не могли вообразить, что народ осмелится требовать их крови: так они привыкли к русскому послушанию и верности!
- Ты помнишь, недавно, когда барин тебя посылал на три дни в город, - здесь нам рассказывали, что какой-то удалец, которого казаки величают Красной шапкой, всё ставит вверх дном, что он кум сатане и сват дьяволу, ха-ха-ха! - что будто сам батюшка хотел с ним посоветаться! Видно хват, - так говорил Вадиму старый ловчий по прозванию Атуев, закручивая длинные рыжие усы.