Первый свой изданный сборник рассказов Эдгар По назвал «Рассказами гротесков и арабесок». Название произведения или ряда произведений, тем более данное самим автором, направляет читателя и критика, ориентирует их, дает им ключ от входа в область, созданную творческой фантазией. Рассказы Эдгара По — это .действительно гротески и арабески. «Кто верным именем ребенка назовет» (Шекспир), будь то человек или произведение искусства? По-видимому, это лучше всего способен сделать родитель ребенка или автор, когда речь идет о произведении искусства. Нет у родителя или у автора имеется не только свое понимание произведенного им на свет детища, но и свой тайный замысел;, свои пожелания, свои надежды и упования. Гротески и арабески — наименование точное, но в большей мере оно характеризует, так сказать, внешний облик, способ, манеру, чем суть. Нередко литературоведам и критики рассказы Эдгара По называют «страшными». С равным основанием их можно назвать «рассказами тайн и ужасов». Когда Эдгар По писал своирассказы, подобный жанр был а Америке широко распространен, и он знал его особенности и лучшие его образцы, знал о его популярности и причине успеха у читателя.
Казалось бы, легче всего разобраться в рассказах Эдгара По, если поставить их в связь с традициями готического романа английской писательницы Анны Радклиф (17(;4—1823) и европейской романтической фантастики, прежде всего с Гофманом (1776—1822), с его «Фантазиями в манереКалло». Это делали и делают, это можно и нужно делать, не слишком обнадеживая себя, учитывая «странность» Эдгара По, его гротесков и арабесок, о которой так решительно сказал Достоевский: «Вот чрезвычайно странный писатель — именно странный, хотя и с большим талантом». Порой кажется, что тот или иной гротеск Эдгара По написан в духе традиции готического романа, в духе жанра «тайн и ужасов», а на поверку оказывается, что это пародии на него. Наглядный пример — рассказ «Сфинкс»
Человек приехал из Нью-Йорка к своему родственнику и живет «в его уединенном, комфортабельном коттедже на берегу реки Гудзон». Однажды, «на исходе знойного дня», он сидел «у открытого окна, из которого открывался прекрасный вид на берега реки и на склон дальнего холма, почти безлесный после сильного оползня». И вдруг он «увидел там нечто невероятное — какое-то мерзкое чудовище быстро спускалось с вершины и вскоре исчезло в густом лесу у подвожья». Чудовище было огромных размеров, и всего поразительней и ужасней было изображение «Черепа едва ли не во всю грудь». Перед тем как чудовище скрылось, оно исторгло «неизъяснимо горестный» звук, а человек, рассказывающий эту историю, «без чувств рухнул на пол*. Рассказ о таинственном и ужасном, но тут же, на следующей странице, и разоблачение «фокуса», то есть разъяснение того, каким образом перед взором рассказчика появилось омерзительное чудовище. Оказалось, что это всего-навсего насекомое — «сфинкс вида Мертвая голова», внушающее «простонародью суеверный ужас своим тоскливым писком, а таите эмблемой смерти нагрудном покрове». Насекомое попало в паутину, которую соткал за окном паук, а глаза человека, сидевшего у окна, спроецировали его на обнаженный склон далекого холма. «У страха глаза велики». образ чудовища — иллюзия, порожденная тревожным психическимсостоянием рассказчика, обостренным реальным ужасом — в Нью-Йорке свирепствовала эпидемия холеры, «бедствие все разрасталось», и «в самом ветре, когда ов дул с юга... чудилось смрадное дыхание смерти". (В «Сфинксе» отразилось реальное событие начала 30-х годов прошлого века: в Нью-Йорке была эпидемия холеры, распространившаяся из Европы.)
«Сфинкс» — рассказ и «страшный» и пародийный, в нем есть и существенный для Эдгара По мотив социальной сатиры — выраженная как бы между прочим и в остроумной форме оценка реального состояния американской демократии. Родственник рассказчика, чей «серьезный философский ум был чужд беспочвенных фантазий... настоятельно подчеркивал ту мысль, что ошибки в исследованиях обычно проистекают из свойственной человеческому разуму склонности недооценивать или же преувеличивать значение исследуемого предмета из-за неверного определения его удаленности... Таи, например, — сказал он, — чтобы правильно оценить то влиянию, которое может иметь на человечество всеобщая и подлинная демократия, необходимо учесть, насколько удалена от нас та эпоха, в которую это возможно осуществить».
Рассказ «Сфинкс» может дать представление о технологии создания страшного у Эдгара По, однако для автора это отнюдь не универсальный способ. И в этом рассказе, далеко не столь значительном, как, например, рассказ «Падение дома Ашеров»,и далеко не столь популярном, как «Золотой жук», очевидна одна черта, которая, по мнению Достоевского, отличает Эдгара По «решительно от всех других писателей и составляет резкую его особенность: это сила воображения. Не то чтобы он превосходил воображением других писателей; но в его способности воображения есть такая особенность, какой мы не встречали ни у кого: это сила подробностей», которая способна убедить читателя в возможности события, даже когда оно «или почти совсем невозможно или еще никогда не случалось на свете».
«Сила воображения, или, точнее, соображения», говоря словами Достоевского, позволяла Эдгару По с решительным успехом широко мистифицировать читателя. Об этой способности и склонности По можно говорить приводя в пример его «Историю с воздушным шаром» — рассказ-мистификацию, в котором выдумка о перелете воздушного шара 118 Европы в Америку оказалась столь правдоподобной, что вызвала сенсацию.
Достоевский обратил внимание на весьма важный содержательный элемент самых невероятных рассказов Эдгара По. «Он, — писал Достоевский, — почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение, и с какою силою проницательности, с какою поражающею верностию рассказываето состоянии души этого человека». Очень часто — души, объятого ужасом, который испытывал сам Эдгар По.
Вероятно, многие читатели, если их спросить, какой из рассказов Эдгара По лучшие всего удерживает память , скажут: «Золотой жук». Сам писатель считал его «наиболее удачным» своим рассказом. «Огромная популярность «Золотого жука», — верно отмечает Герви Аллен, — объясняется отчасти тем, что в нем почти отсутствуют болезненные мотивы, преобладающие во многих других произведениях По». В связи с этим невольно вспоминается признание Блока: «Мне случалось ощущать при чтении Диккенса ужас, равного которому не внушает и сам Э. По». Действительно, «эти уютные романы Диккенса — очень страшный и взрывчатый материал». Однако в «уютных романах Диккенса» нет болезненных мотивов, связанных с травмированным состоянием психики, что заметно в рассказах Эдгара По.