- Не ходи, Вера... - шептал он.
Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ: глаза его смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча не светилось в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры. Она с ужасом выпрямилась, медленно вставая с колен; Бориса она будто не замечала.
Раздался другой выстрел. Она стремительно бросилась по лугу к обрыву.
"Что, ежели он возвращается... если моя "правда" взяла верх? Иначе зачем зовет?.. О боже!" - думала она, стремясь на выстрел.
- Вера! Вера! - в ужасе говорил Райский, протягивая ей руки, чтоб ей помешать.
Она, не глядя на него, своей рукой устранила его руки и, едва касаясь ногами травы, понеслась по лугу, не оглянулась назад и скрылась за деревьями сада, в аллее, ведущей к обрыву.
Райский онемел на месте.
"Что это, тайна роковая или страсть? - спрашивал он, - или и то, и другое?" III
Вера вечером пришла к ужину, угрюмая, попросила молока, с жадностью выпила стакан и ни с кем не сказала ни слова.
- Что ты такая скучная, Верочка, здорова ли? - спросила бабушка сухо.
- Да, я не смел вас спросить об этом, - вежливо вмешался Тит Никоныч, - но с некоторых пор (при этом Вера сделала движения плечами) нельзя не заметить, что вы, Вера Васильевна, изменились... как будто похудели... и бледны немножко... Это к вам очень, очень идет, - любезно прибавил он, - но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?..
- Да у меня зубы немного болят, - нехотя отвечала Вера. - Это скоро пройдет...
Бабушка глядела в сторону и грустно молчала. Райский, держа двумя средними пальцами вилку, задумчиво ударял ею по тарелке. Он тоже ничего не ел и угрюмо молчал. Только Марфенька с Викентьевым ели все, что подавали, и без умолку болтали.
- Что вы этому шарику пожелаете? - спрашивала Марфенька.
- Крысу за пазуху! - без запинки отвечал Викентьев.
- Что вы это! Я бабушке загадала...
И оба старались задушить неистовый хохот, справившись с которым, Марфенька рассердилась на своего жениха "за дерзость" против бабушки.
- Позвольте посоветовать вам, Вера Васильевна, - начал Тит Нилыч, отвечая на возражение Веры, - не пренебрегать здоровьем. Теперь август, вечера становятся сыры. Вы делаете продолжительные прогулки - это прекрасно, ничто так не поддерживает здоровья, как свежий воздух и моцион. Но при этом отнюдь не должно позволять себе выходить по вечерам с открытой головой, а равно и без ботинок на толстой подошве. Особенно дамам при нежной комплексии... Всего лучше при этом брать с собой косыночку теплую... Я видел, только что привезли модные, из легкого козьего пуха... Я уже приобрел три... вам, Татьяне Марковне и Марфе Васильевне... но без вашего позволения не смел представить...
Бабушка с ласковой грустью кивнула ему головой, Вера старалась улыбнуться, а Марфенька без церемонии сказала:
- Ах, какой вы добрый, Тит Никоныч! после ужина я поцелую вас: вы позволите?
- Я не позволю, я ревнив! - сказал Викентьев.
- Вас не спросят! - отвечала Марфенька.
Тит Никоныч заливался застенчивым смехом.
- К вашим услугам, Марфа Васильевна!.. сочту себя счастливым... - приговаривал он. - Какая отменная девица! - вполголоса добавил он, обращаясь к Райскому, - это распускающаяся, так сказать, роза на стебельке, до коей даже дыхание ветерка не смеет коснуться!
И чмокнул умиленно губами.
"Да, правда, роза в полном блеске! - подумал Райский со вздохом, - а та - как лилия, "до коей" уже, кажется, касается не ветерок, а ураган".
Он глядел на Веру. Она встала, поцеловала руку у бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.
И другие встали из-за стола. Марфенька подбежала к Титу Никонычу и исполнила свое намерение.
- Нельзя ли прислать косыночку завтра? - шептала она ему, - мы утром с Николаем Андреичем на Волгу уйдем... она понадобится...
- С полным моим удовольствием!.. - говорил Тит Никоныч, шаркая, - сам завезу...
Она еще поцеловала его в лоб и бросилась к бабушке.
- Ничего, ничего, бабушка! - говорила она, заминая вопрос Татьяны Марковны о том, "что она там шепчет Титу Никонычу?". Но не замяла.
Тит Никоныч не мог солгать Татьяне Марковне и, смягчая, извиняя всячески просьбу Марфеньки, передал бабушке.
- Попрошайка! - упрекнула ее Татьяна Марковна, - иди спать - поздно! А вам, Николай Андреич, домой пора. С богом, покойной ночи!
- Я вас завезу - по обыкновению: у меня дрожки, - сказал любезно Тит Никоныч.
Едва Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла над обрывом, глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Райский издали дал знать о себе кашлем и подошел к ней.
- Я посижу с тобой, Вера, - сказал он, - можно?
Она молча отодвинулась, чтоб дать ему место.
- Ты очень печальна, ты страдаешь!
- Зубы болят... - отвечала она.
- Нет, не зубы - ты вся болишь; скажи мне... что у тебя? Поделись горем со мной...
- Зачем? я сумею снести одна. Ведь я не жалуюсь.
Он вздохнул.
- Ты любишь несчастливо - кого? - шепнул он.
- Опять "кого"? Да вас, боже мой! - сказала она, с нетерпением повернувшись на скамье.
- К чему этот злой смех и за что? Чем я заслужил его? Тем, что страстно люблю, глупо верю и рад умереть за тебя...
- Какой смех! мне не до смеха! - почти с отчаянием сказала она, встала со скамьи и начала ходить взад и вперед по аллее.
Райский оставался на скамье.
"А я все надеялась... и надеюсь еще... безумная! Боже мой! - ломая руки, думала она. - Попробую бежать на неделю, на две, избавиться от этой горячки, хоть на время... вздохнуть! сил нет!"
Она остановилась перед Райским.
- Брат! - сказала она, - я завтра уеду за Волгу, - пробуду там, может быть, долее обыкновенного...
- Этого только недоставало! - горестно произнес Райский, не дав договорить.
- Я не простилась с бабушкой, - продолжала она, не обращая внимания на его слова, - она не знает, скажите вы ей, а я уеду на заре.
Он молчал, уничтоженный.
- Теперь и я уеду! - вслух подумал он.
- Напрасно, погодите... - сказала она с примесью будто искренности, - когда я немного успокоюсь...
Она на минуту остановилась.
- Я, может быть, объясню вам... И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь... я не могу!.. Впрочем, нет! - поспешно заключила, махнув рукой, - уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, - прибавила она задумчиво, почти с грустью, - простимтесь теперь! Простите меня за мои странности... (она вздохнула) и примите поцелуй сестры...
Она обеими руками взяла его голову, поцеловала в лоб и быстро пошла прочь.
- Благодарю вас за все, - сказала она, вдруг обернувшись, издали, - теперь у меня нет сил доказать, как я благодарна вам за дружбу... всего более за этот уголок. Прощайте и простите меня!
Она уходила. Он был в оцепенении. Для него пуст был целый мир, кроме этого угла, а она посылает его из него туда, в бесконечную пустыню! Невозможно заживо лечь в могилу!
- Вера! - кликнул он, торопливо догнав ее.
Она остановилась.
- Позволь мне остаться, пока ты там... Мы не будем видеться, я надоедать не стану! Но я буду знать, где ты, буду ждать, пока ты успокоишься, и - по обещанию - объяснишь... Ты сейчас сама сказала... Здесь близко, можно перекинуться письмом...
Он поводил языком по горячим губам и кидал эти фразы торопливо, отрывисто, как будто боялся, что она уйдет сию минуту и пропадет для него навсегда.
У него была молящая мина, он протянул руку к ней. Она молчала нерешительно, тихо подходя к нему.
- Дай этот грош нищему... Христа ради! - шептал он страстно, держа ладонь перед ней, - дай еще этого рая и ада вместе! дай жить, не зарывай меня живого в землю! - едва слышно договаривал он, глядя на нее с отчаянием.
Она глядела ему во все глаза и сделала движение плечами, как будто чувствовала озноб.
- Чего вы просите, сами не знаете... - тихо отвечала она.
- Христа ради! - повторял он, не слушая ее и все держа протянутую ладонь.
А она задумалась, глядя на него изредка то с состраданием, то недоверчиво.
- Хорошо, оставайтесь! - прибавила потом решительно, - пишите ко мне, только не проклинайте меня, если ваша "страсть", - с небрежной иронией сделала она ударение на этом слов е, - и от этого не пройдет! "А может быть, и пройдет... - подумала сама, глядя на него, - ведь это так, фантазия!"
- Все вынесу - все казни!.. Скорее бы не вынес счастья! а муки... дай их мне: они - тоже жизнь! Только не гони, не удаляй: поздно!
- Как хотите! - отвечала она рассеянно, о чем-то думая.
Он ожил,у него нервы заиграли.
А она думала с тоской: "Зачем не он говорит это!"
- Хорошо, - сказала она, - так я уеду не завтра, а послезавтра.
И сама будто ожила, и у самой родилась какая-то не то надежда на что-то, не то замысел. Оба стали вдруг довольны, каждый про себя и друг другом.
- Позовите только Марину ко мне теперь же - и покойной ночи!
Он с жаром поцеловал у ней руку, и они разошлись.
IV
Вера, на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
Через день пришел с Волги утром рыбак и принес записку от Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: "милый брат", "надежды на лучшее будущее", "рождающаяся искра нежности, которой не хотят дать ходу" и т.д. обдали Райского искрами счастья.
Он охмелел от письма, вытвердил его наизусть - и к нему воротилась уверенность к себе, вера в Веру, которая являлась ему теперь в каком-то свете правды, чистоты, грации, нежности.
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие письма, обрыв, бросился к столу и написал коротенький нежный ответ, отослал его к Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры не было перед глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний бросался к пытливому исканию "ключей" к ее тайнам.