А после обеда, когда гости, пользуясь скупыми лучами сентябрьского солнца, вышли на широкое крыльцо, служившее и балконом, пить кофе, ликер и курить, Татьяна Марковна продолжала ходить между ними, иногда не замечая их, только передергивала и поправляла свою турецкую шаль. Потом спохватится и вдруг заговорит принужденно.
Райский был угрюм, смотрел только на бабушку, следя за ней.
- Неладно что-то с Верой! - шепнула она отрывисто ему, - ты видел ее? У ней какое-то горе!
Он сказал, что нет. Бабушка подозрительно поглядела на него.
Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях - там много пили - и он выпил лишнюю рюмку - и вот "до чего дошел"!
Он просил прощения и получил его с улыбкой.
- А кто угадал: не говорила ли я? - заключила она. И под рукой рассказала всем свою сцену обольщения, заменив слово "упала" словом "пала".
Пришел к обеду и Тушин, еще накануне приехавший в город. Он подарил Марфеньке хорошенького пони, для прогулок верхом: "Если бабушка позволит", - скромно прибавил он.
- Теперь не моя воля, - вон кого спрашивайте! - задумчиво отвечала она, указывая на Викентьева и думая о другом.
Тушин наведался о Вере и был как будто поражен ее нездоровьем и тем, что она не вышла к обеду. Он был заметно взволнован.
Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем, что Веры нет. Ее отсутствие между гостями - не редкость; это случалось при нем прежде, но никогда не поражало его. "Что стало со вчерашнего вечера с Верой?" - не выходило у ней из головы.
С Титом Никонычем сначала она побранилась и чуть не подралась, за подарок туалета, а потом поговорила с ним наедине четверть часа в кабинете, и он стал немного задумчив, меньше шаркал ножкой, и хотя говорил с дамами, но сам смотрел так серьезно и пытливо то на Райского, то на Тушина, что они глазами в недоумении спрашивали его, чего он от них хочет. Он тотчас оправлялся и живо принимался говорить дамам "приятности".
Татьяна Марковна была так весела, беспечна, празднуя день рожденья Марфеньки и обдумывая, чем бы особенно отпраздновать через две недели именины Веры, чтоб не обойти внимательностью одну перед другой, хотя Вера и объявила наотрез, что в именины свои уедет к Анне Ивановне Тушиной или к Наталье Ивановне.
Но с полудня Татьяна Марковна так изменилась, так во всех подозрительно всматривалась, во все вслушивалась, что Райский сравнивал ее с конем, который беспечно жевал свой овес, уходя в него мордой по уши, и вдруг услыхал шорох или почуял запах какого-то неизвестного и невидимого врага. Он поднял уши и голову, красиво оборотил ее назад и неподвижно слушает, широко открыв глаза и сильно дохнув ноздрями. Ничего. Потом медленно оборотился к яслям и, все слушая, махнул раза три неторопливо головой, мерно стукнул раза три копытом, не то успокоивая себя, не то допрашиваясь о причине или предупреждая врага о своей бдительности - и опять запустил морду в овес, но хрустит осторожно, поднимая по временам голову и оборачивая ее назад. Он уж предупрежден и стал чуток. Жует, а у самого вздрагивает плечо, оборачивается ухо назад, вперед и опять назад.
И бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой "неладно", что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда - и опять потеряется Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
- Для тебя и для семейного праздника могла бы отложить свои причуды, - сказала она, - и поехать к обедне.
Но когда узнала, что она и к обеду не может прийти, она встревожилась за ее здоровье и поднялась к ней сама. Отговорка простудой не обманула ее. Она по лицу увидала, а потом, поправляя косу, незаметно дотронулась до лба и удостоверилась, что простуды нет.
Но Вера бледна, на ней лица нет, она беспорядочно лежит на диване, и потом в платье, как будто не раздевалась совсем, а пуще всего мертвая улыбка Веры поразила ее.
Она вспомнила, что Вера и Райский пропадали долго накануне вечером и оба не ужинали. И она продолжала всматриваться в Райского, а тот старался избегать ее взглядов - и этим только усиливал подозрения.
У Райского болела душа пуще всех прежних его мук. Сердце замирало от ужаса и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения Веру.
Она улыбнулась ему, протянула руку, дала милые права дружбы над собой - и тут же при нем падала в отчаянии под тяжестью удара, поразившего ее так быстро и неожиданно, как молния.
Он видел, что участие его было более полезно и приятно ему самому, но мало облегчало положение Веры, как участие близких лиц к трудному больному не утоляет его боли.
Надо вырвать корень болезни, а он был не в одной Вере, но и в бабушке - и во всей сложной совокупности других обстоятельств: ускользнувшее счастье, разлука, поблекшие надежды жизни - все! Да,Веру нелегко утешить!
И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! - приходило ему в голову, - вон она - сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
А на нем еще лежит обязанность вонзить глубже нож в сердце этой - своей матери!
"Что, если они занемогут обе! Не послать ли за Натальей Ивановной? - решил он, - но надо прежде спросить Веру, а она..."
А она вдруг явилась неожиданно среди гостей, после обеда, в светлом праздничном платье, но с повязанным горлом и в теплой мантилье.
Райский ахнул от изумления. Сегодня еще она изнемогала, не могла говорить, а теперь сама пришла!
"Откуда женщины берут силы?" - думал он, следя за ней, как она извинялась перед гостями, с обыкновенной улыбкой выслушала все выражения участия, сожаления, смотрела подарки Марфеньки.
Она отказалась от конфект, но с удовольствием съела ломоть холодного арбуза, сказавши, что у ней сильная жажда, и предупредив, что, к сожалению, не может долго остаться с гостями.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
Райский был точно между двух огней.
- Что такое с ней? - шепчет ему с одной стороны Татьяна Марковна, - ты, должно быть, знаешь...
"Ах, скорей бы сказать ей все!" - выговаривают с другой стороны отчаянные взгляды Веры.
Райскому хоть сквозь землю провалиться!
Тушин тоже смотрит на Веру какими-то особенными глазами. И бабушка, и Райский, а всего более сама Вера заметили это.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. "Не узнал ли? не слыхал ли он чего? - шептала ей совесть. - Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение..." "Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытки - казаться обманщицей!" - шептало в ней отчаяние.
Она тихо, не глядя на Тушина, поздоровалась с ним. А он смотрел на нее с участием и с какой-то особенной застенчивостью потуплял глаза.
"Нет, не могу выносить! Узнаю, что у него на уме... Иначе я упаду здесь, среди всех, если он еще... взглянет на меня не так, как всегда..."
А он тут, как нарочно, и взглянул!
V
Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак - следовать за собой.
- У себя я вас принять не могу, - сказала она, - а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.
- Не сыро ли, вы нездоровы...
- Ничего, ничего, пойдемте... - торопила она.
Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.
- Я прямо начну, Иван Иванович, - сказала Вера, дрожа внутренно, - что с вами сегодня? Вы как будто... у вас есть что-то на уме...
Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.
Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.
- Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, - сказал он задумчиво, - я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами...
- Нет, Иван Иванович, сегодня! - торопливо перебила она, - что у вас такое? я хочу знать... Мне хотелось бы самой поговорить с вами... может быть, я опоздала... Не могу стоять, я сяду, - прибавила она, садясь на скамью.
Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась "поговорить с ним". Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
- Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. - шептала она.
- Говорите же! - сказала потом, мучась про себя вопросами, как и где мог он узнать?
- Сегодня я шел сюда...
- Что же, говорите! - почти крикнула она.
- Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!
Он прошел шага два от нее дальше.
- Не казните меня! - едва шептала она.
- Я люблю вас... - начал он, вдруг воротясь к ней.
- Ну, я знаю. И я вас тоже... что за новость! Что же дальше?.. Вы... слышали что-нибудь...
- Где? что? - спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. - Я ничего не слышу.
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. "Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство... волнуется, требует откровенного и короткого слова..."
Все это быстро пронеслось у него в голове.
- Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна... так чисты...