- Какие же?
- Таким румяным, не задумчивый, а веселым; вы будто все шалите да бегаете..
- Я ведь такой иногда бываю.
Она недоверчиво покосилась на него и покачала головой.
- Так возьмешь домик? - спросил он.
- Возьму, только чтоб и Верочка старый дом согласилась взять. А то одной стыдно: бабушка браниться станет.
- Ну, вот и кончено! - громко и весело сказал он, - милая сестра! Ты не гордая, не в бабушку!
Он поцеловал ее в лоб.
- Что кончено? - вдруг спросила бабушка. - Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась.
Она выложила перед ним бумаги и книги.
- Вот четыреста шестьдесят три рубля денег - это ваши. В марте мужики принесли за хлеб. Тут по счетам увидите, сколько внесено в приказ, сколько отдано за постройку и починку служб, за новый забор, жалованье Савелью - все есть.
- Бабушка!
- Бабушки нет, а есть Татьяна Марковна Бережкова.
Позвать сюда Савелья! - сказала она, отворив дверь в девичью.
Через четверть часа вошел в комнату, боком, пожилой, лет сорока пяти мужик, сложенный плотно, будто из одних широких костей, и оттого казавшийся толстым, хотя жиру у него не было ни золотника.
Оп был мрачен лицом, с нависшими бровями, широкими веками, которые поднимал медленно, и даром не тратил ни взглядов, ни слов. Даже движений почти не делал. От одного разговора на другой он тоже переходил трудно и медленно.
Мысленная работа совершается у него тяжело: когда он старается выговорить свою мысль, то помогает себе бровями, складками на лбу и отчасти указательным пальцем.
Он острижен в скобку, бороду бреет редко, и у него на губах и на подбородке почти всегда торчит щетина.
- Вот помещик приехал! - сказала бабушка, указывая на Райского, который наблюдал, как Савелий вошел, как медленно поклонился, медленно поднял глаза на бабушку, потом, когда она указала на Райского, то на него, как медленно поворотился к нему и задумчиво поклонился.
- Ты теперь приходи к нему с докладом, - говорила бабушка, - он сам будет управлять имением.
Савелий опять оборотился вполовину к Райскому и исподлобья, но немного поживее, поглядел на него.
- Слушаю! - расстановисто произнес он, и брови поднялись медленно.
- Бабушка! - удерживал полушутя, полусерьезно Райский.
- Внучек! - холодно отозвалась она.
Райский вздохнул.
- Что изволите приказать? - тихо спросил Савелий, не поднимая глаз. Райский молчал и думал, что бы приказать ему.
- Чудесно! Вот что, - живо сказал он. - Ты знаешь какого-нибудь чиновника в палате, который бы мог написать бумагу о передаче имения?
- Гаврила Иванович Мешечников пишет все бумаги нам, - произнес он не вдруг, а подумавши.
- Ну, так попроси его сюда!
- Слушаю! - потупившись отвечал Савелий и медленно, задумчиво поворотившись, пошел вон.
- Какой задумчивый этот Савелий! - сказал Райский, провожая его глазами.
- Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как Марина Антиповна! Помнишь Антипа? ну, так его дочка! А золото мужик, большие у меня дела делает: хлеб продает, деньги получает,
- честный, распорядительный: да вот где-нибудь да подстережет судьба! У всякого свой крест! А ты что это затеял, или в самом деле с ума сошел? - спросила бабушка, помолчав.
- Ведь это мое? - сказал он, обводя рукой кругом себя, - вы не хотите ничего брать и запрещаете внукам...
- Ну, пусть и будет твое! - возразила она. - Зачем же отпускать на волю, дарить?
- Надо же что-нибудь делать! Я уеду отсюда, вы управлять не хотите: надо устроить...
- Зачем уезжать: я думала, что ты совсем приехал. Будет тебе мыкаться! Женись и живи. А то хорошо устройство: отдать тысяч на тридцать всякого добра!
Она беспокойно задумалась и, очевидно, боролась с собой. Ей бы и в голову никогда не пришло устранить от себя управление имением, и не хотела она этого. Она бы не знала, что делать с собой. Она хотела только попугать Райского - и вдруг он принял это серьезно.
"Пожалуй, чего доброго? от него станется: вон он какой!" - думала она в страхе.
- Так и быть, - сказала она, - я буду управлять, пока силы есть. А то, пожалуй, дядюшка так управит, что под опеку попадешь! Да чем ты станешь жить? Странный ты человек!
- Мне с того имения присылают деньги: тысячи две серебром - и довольно. Да я работать стану, - добавил он, - рисовать, писать... Вот собираюсь за границу пожить: для этого то имение заложу или продам...
- Бог с тобой, что ты, Борюшка! Долго ли этак до сумы дойти! Рисовать, писать, имение продать! Не будешь ли по урокам бегать, школьников учить? Эх, ты! из офицеров вышел, вон теперь в короткохвостом сертучишке ходишь! Вместо того, чтобы четверкой в дормезе прикатить, притащился на перекладной, один, без лакея, чуть не пешком пришел! А еще Райский! Загляни в старый дом, на предков: постыдись хоть их! Срам, Борюшка! То ли бы дело, с этакими эполетами, как у дяди Сергея Ивановича, приехал: с тремя тысячами душ взял бы...
Райский засмеялся.
- Что смеешься! Я дело говорю. Какая бы радость бабушке! Тогда бы не стал дарить кружев да серебра: понадобилось бы самому...
- Ну, а как я не женюсь, и кружев не надо, то решено, что это все Верочке и Марфеньке отдадим... Так или нет?
- Ты опять свое! - заговорила бабушка.
- Да, свое, - продолжал Райский, - и если вы не согласитесь, я отдам все в чужие руки: это кончено, даю вам слово...
- Вот - и слово дал! - беспокойно сказала бабушка. Она колебалась. - Имение отдает! Странный, необыкновенный человек! - повторила она, - совсем пропащий! Да как ты жил, что делал, скажи на милость! Кто ты на сем свете есть? Все люди как люди. А ты - кто! Вон еще и бороду отпустил - сбрей, сбрей, не люблю!
- Кто я, бабушка? - повторил он вслух, - несчастнейший из смертных!
Он задумался и прилег головой к подушке дивана.
- Не говори этого никогда! - боязливо перебила бабушка, - судьба подслушает, да и накажет: будешь в самом деле несчастный! Всегда будь доволен или показывай, что доволен.
Она даже боязливо оглянулась, как будто судьба стояла у нее за плечами.
- Несчастный! а чем, позволь спросить? - заговорила она, - здоров, умен, имение есть, слава богу, вон какое! - она показала головой в окна.Чего еще: рожна, что ли, надо?
Марфенька засмеялась, и Райский с нею.
- Что это значит, рожон?
- А то, что человек не чувствует счастья, коли нет рожна,сказала она, глядя на него через очки. - Надо его ударить бревном по голове, тогда он и узнает, что счастье было, и какое оно плохонькое ни есть, а все лучше бревна.
"Вот что, практическая мудрость!" - подумал он.
- Бабушка! это жизненная заметка - это правда! вы философ!
- Вот ты и умный, и ученый, а не знал этого!
- Помиримтесь? - сказал он, вставши с дивана, - вы согласились опять взять в руки этот клочок...
- Имение, а не клочок! - перебила она.
- Согласитесь же отдать всю ветошь и хлам этим милым девочкам .... Я бобыль, мне не надо, а они будут хозяйками. Не хотите, отдадим на школы...
- Школьникам! Не бывать этому! Чтобы этим озорникам досталось! Сколько они одних яблоков перетаскивают у нас через забор!
- Берите скорей, бабушка! Ужели вы на старости лет бросите это гнездо?..
- Ветошь, хлам! Тысяч на десять серебра, белья, хрусталя - ветошь! - твердила бабушка.
- Бабушка, - просила Марфенька, - мне цветничок и садик, да мою зеленую комнату, да вот эти саксонские чашки с пастушком, да салфетку с Дианой...
- Замолчишь ли ты, бесстыдница! Скажут, что мы попрошайки, обобрали сироту!
- Кто скажет? - спросил Райский.
- Все! Первый Нил Андреич заголосит.
- Какой Нил Андреич?
- А помнишь: председатель в палате? Мы с тобой заезжали к нему, когда ты после гимназии приехал сюда, - и не застали. А потом он в деревню уехал; ты его и не видал. Тебе надо съездить к нему: его все уважают и боятся, даром что он в отставке...
- Черт с ним! Что мне за дело до него! - сказал Райский.
- Ах, Борис, Борис, - опомнись! - сказала почти набожно бабушка. - Человек почтенный...
- Чем же он почтенный?
- Старый, серьезный человек, со звездой!
Райский засмеялся.
- Чему смеешься?
- Что значит "серьезный"? - спросил он.
- Говорит умно, учит жить, не запоет: ти, ти, ти да та, та, та. Строгий: за дурное осудит! Вот что значит серьезный.
- Все эти "серьезные" люди - или ослы великие, или лицемеры! - заметил Райский. - "Учит жить": а сам он умеет ли жить?
- Еще бы не умел! нажил богатство, вышел в люди...
- Иной думает у нас, что вышел в люди, а в самом-то деле он вышел в свиньи...
Марфенька засмеялась.
- Не люблю, не люблю, когда ты так дерзко говоришь! - гневно возразила бабушка. - Ты во что сам вышел, сударь: ни богу свеча, ни черту кочерга! А Нил Андреич все-таки почтенный человек, что ни говори: узнает, что ты так небрежно имением распоряжаешься, - осудит! И меня осудит, если я соглашусь взять: ты сирота...
- Вы мне когда-то говорили, что он племянницу обобрал, в казне воровал, - и он же осудит...
- Помолчи, помолчи об этом, - торопливо отозвалась бабушка, - помни правило: "Язык мой - враг мой, прежде ума моего родился!"
- Разве я маленький, что не вправе отдать кому хочу, еще и родственницам? Мне самому не надо, - продолжал он, - стало быть, отдать им - и разумно и справедливо.
- А если ты женишься?
- Я не женюсь.
- Почем знать? Какая-нибудь встреча... вон здесь есть богатая невеста... Я писала тебе.
- Мне не надо богатства!
- Не надо богатства: что городит! Жену ведь надо?
- И жену не надо.
- Как не надо? Как же ты проживешь? - спросила она недоверчиво.
Он засмеялся и ничего не сказал:
- Пора, Борис Павлович, - сказала она, - вон в виске седина показывается. Хочешь, посватаю? А какая красавица, как воспитана!
- Нет, бабушка, не хочу!
- Я не шучу, - заметила она, - у меня давно было в голове.
- И я не шучу, у меня никогда в голове не было.
- Ты хоть познакомься!
- И знакомиться не стану.
- Женитесь, братец, - вмешалась Марфенька, - я бы стала нянчить детей у вас... я так люблю играть с ними.