А Марк в это время все допытывался, кто прячется под плетнем. Он вытащил оттуда незнакомца, поставил на ноги и всматривался в него, тот прятался и не давался узнавать себя.
- Савелий Ильич! - заискивающим голосом говорил он, - ничего такого...вы не деритесь: я сам сдачи сдам...
- Что-то лицо твое мне знакомо! - сказал Марк, - какая темнота!
- Ах, это не Савелий Ильич, ну, слава-те господи! - радостно сказал, отряхиваясь, незнакомый. - Я, сударь, садовник! Вон оттуда...
Он показал на сад вдали.
- Что ты тут делаешь?
- Да... пришел послушать, как соборный колокол ударит... а не то чтоб пустым делом заниматься... У нас часы остановились.
- Ну тебя к черту! - сказал Марк, оттолкнув его.
Тот перескочил через канаву и пропал в темноте.
Райский между тем воротился к главным воротам: он старался отворить калитку, но не хотел стучаться, чтоб не разбудить бабушку.
Он услышал чьи-то шаги по двору.
- Марина, Марина! - звал он вполголоса, думая, что она несет ему ужин, - отвори!
С той стороны отодвинули задвижку; Райский толкнул калитку ногой, и она отворилась. Перед ним стоял Савелий: он бросился на Райского и схватил его за грудь...
- А, постой, голубчик, я поквитаюсь с тобой - вместо Марины! - злобно говорил он, - смотри, пожалуй, в калитку лезет: а я там, как пень, караулю у плетня!..
Он припер спиной калитку, чтоб посетитель не ушел.
- Это я, Савелий! - сказал Райский. - Пусти.
- Кто это? - никак барин! - в недоумении произнес Савелий и остановился, как вкопанный.
- Как же вы изволили звать Марину! - медленно произнес он, помолчав, - нешто вы ее видели?
- Да, я еще с вечера просил ее оставить мне ужинать, - солгал он в пользу преступной жены, - и отпереть калитку. Она уж слышала, что я пришел... Пропусти гостя за мной, запри калитку и ступай спать.
- Слушаю-с! - медленно сказал он. Потом долго стоял на месте, глядя вслед Райскому и Марку. - Вот что!расстановисто произнес он и тихо пошел домой.
На дороге он встретил Марину.
- Что тебе, леший, не спится? - сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, - бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами!.. - ворчала она, несясь, как сильф, мимо него, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
Савелий, не глядя на нее, в ответ на ее воззвание, молча погрозил ей вожжой. XV
Марк в самом деле был голоден: в пять, шесть приемов ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал от него. Марина пришла убрать и унесла остов индейки.
- Хорошо бы чего-нибудь сладкого! - сказал Борис Павлович . s262 - Пирожного не осталось, - отвечала Марина, - есть варенье, да ключи от подвала у Василисы.
- Что за пирожное!- отозвался Марк, - нельзя ли сделать жженку? Есть ли ром?
Райский вопросительно взглянул на Марину.
- Должно быть, есть: барышня на "пудень" выдавали повару на завтра: я посмотрю в буфете...
- А сахар есть?
- У барышни в комнате, я достану, - сказала Марина и исчезла.
- И лимон! - крикнул ей вслед Марк.
Марина принесла бутылку рому, лимон, сахар, и жженка запылала. Свечи потушили, и синее пламя зловещим блеском озарило комнату. Марк изредка мешал ложкой ром; растопленный на двух вилках сахар, шипя, капал в чашку. Марк время от времени пробовал, готова ли жженка, и опять мешал ложкой.
- Итак... - сказал, помолчав, Райский и остановился..
- Итак?.. - повторил Марк вопросительно.
- Давно ли вы здесь в городе?
- Года два...
- Верно, скучаете.
- Я стараюсь развлекаться..,
- Извините... я...
- Пожалуйста, без извинений! спрашивайте напрямик. В чем вы извиняетесь?
- В том,что не верю вам.,.
- В чем?
- В этих развлечениях.., в этой роли, которую вы... или виноват.
- Опять "виноват"?
- Которую вам приписывают.
- У меня нет никакой роли: вот мне и приписывают какую-то.
Он налил рюмку жженки и выпил.
- Выпейте: готова! - сказал он, наливая рюмку и подвигая к Райскому.Тот выпил ее медленно, без удовольствия, чтоб только сделать компанию собеседнику.
- Приписывают, - начал Райский, - стало быть, это не настоящая ваша роль?
- Экие вы? я вам говорю, что у меня нет роли: ужель нельзя без роли прожить?..
- Но ведь в нас есть потребность что-нибудь делать: а вы, кажется, ничего...
- А вы что делаете?
- Я... говорил вам, что я художник...
- Покажите же мне образчики вашего искусства
- Теперь ничего нет: вот, впрочем - безделка: еще не совсем кончено...
Он встал с дивана, снял холстину с портрета Настеньки и зажег свечу.
- Да, похож! - сказал Марк, - хорошо!.. "У него талант!" - сверкнуло у Марка в голове. - Очень хорошо бы... да... голова велика, плечи немного широки...
"У него верен глаз!" - подумал Райский.
- Лучше всего этот светлый фон в воздухе и в аксессуарах. Вся фигура от этого легка, воздушна, прозрачна: вы поймали тайну фигуры Марфеньки. К цвету ее лица и волос идет этот легкий колорит...
"У него есть вкус и понимание! - думал опять Райский, - уж не артист ли он,да притаился?"
- А вы знаете Марфеньку? - спросил он.
- Знаю.
- А Веру?
- И Веру знаю.
- Где же вы их видали? Вы в доме не бываете.
- В церкви.
- В церкви? Как же говорят, что вы не заглядываете в церковь?
- Не помню, впрочем, где видел: в деревне, в поле встречал...
Он выпил еще рюмку жженки.
- Не хотите ли? - прибавил он, наливая Райскому.
- Нет - я не пью почти: это так только, для компании. У меня и так в голову бросилось.
- И у меня тоже, да ничего: выпейте. Если б в голову не бросалось, так и пить не нужно.
- Зачем же, если не хочется?
- И то правда, ну, так я за вас!
Он выпил и его рюмку.
"Не пьяница ли он?" - подумал Райский, боязливо глядя, с каким удовольствием он выпил еще рюмку.
- Вам странно смотреть, что я пью, - сказал Марк, угадавший его мысли, - это от скуки и праздности... делать нечего!
Он опять налил, но поставил рюмку подле себя и попросил сигару. Райский подвинул ему ящик.
"У него глаза покраснели, - думал он, - напрасно я зазвал его - видно, бабушка правду говорит: как бы он чего-нибудь..."
- Праздность! ведь это...
- Мать всех пороков, хотите вы сказать, - перебил Марк, - запишите это в свой роман и продайте... И ново, и умно...
- Я хочу сказать, - продолжал Райский, - что от нас зависит быть праздным и не быть...
- Когда вы давеча перелезли через забор к Леонтью, - перебил опять Марк, - я думал, что вы порядочный человек, а вы, кажется, в полку Нила Андреича служите, читаете мораль...
- Вот видите, я и прав, что извинялся перед вами: надо быть осторожным на словах... - заметил Райский.
- Зачем? Не надо. Говорите, что вздумается, и мне не мешайте отвечать, как вздумаю. Ведь я не спросил у вас позволения обругать вас Нилом Андреичем - а уж чего хуже?
- Правда ли, что вы стреляли по нем? - спросил Райский с любопытством.
- Вздор: я стрелял вон там на выезде по голубям, чтоб ружье разрядить: я возвращался с охоты. А он там гулял: увидал, что я стреляю, и начал кричать, чтоб я перестал, что это грех, и тому подобные глупости. Если б только одно это, я бы назвал его дураком - и дело с концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: "Я тебя, говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну, на поселение сошлю!" Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
- Что же он?
- Ну, начал приседать, растерял палку, калоши, потом сел наземь и попросил извинения. А я выстрелил на воздух и опустил ружье - вот и все.
- Это... развлечение? - спросил с мягкой иронией Райский.
- Нет, - серьезно отвечал Марк, - важное дело, урок старому ребенку.
- Что же после?
- Ничего: он ездил к губернатору жаловаться и солгал, что я стрелял в него, да не попал. Если б я был мирный гражданин города, меня бы сейчас на съезжую посадили, а так как я вне закона, на особенном счету, то губернатор разузнал, как было дело, и посоветовал Нилу Андреичу умолчать, "чтоб до Петербурга никаких историй не доходило": этого он, как огня, боится.
"Кажется, он хвастается удалью! - подумал Райский, вглядываясь в него. - Не провинциальный ли это фанфарон низшего разряда?"
- Я не хотел читать вам морали, - сказал он вслух, - говоря о праздности, я только удивился, что с вашим умом, образованием и способностями.
- Почем вы знаете мой ум, образование и способности?
- Я вижу...
- Что же вы видите? Что я умею лазить через заборы, стреляю в дураков, ем много, пью...видите!..
Он еще выпил. Райский с беспокойством смотрел на эти возлияния и подумывал, чем это все кончится. Он внутренно раскаивался в своей затее подразнить бабушку.
- Вы морщитесь: не бойтесь, - сказал Марк, - я не сожгу дома и не зарежу никого. Сегодня я особенно пью, потому что устал и озяб. Я не пьяница.
Он вылил остатки рома из бутылки в чашку и зажег опять ром. Потом, положив оба локтя на стол, небрежно глядел на Райского.
В манерах его, и без того развязных, стала появляться и та обыкновенная за бутылкой свобода, от которой всегда неловко становится трезвому собеседнику.
Разговор тоже принимал оборот фамильярности. Райского, несмотря на уверение собеседника, не покидало беспокойство, что это перейдет границы.
- Вы тоже, может быть, умны... - говорил Марк, не то серьезно, не то иронически и бесцеремонно глядя на Райского, - я еще не знаю, а может быть, и нет, а что способны, даже талантливы, - это я вижу, - следовательно, больше вас имею права спросить, отчего же вы ничего не делаете?
- Я...все-таки...
- Портрет написали? - перебил он. - Да вы портретист, что ли?
- Да, я писал иногда...
- Ну, иногда - это не дело. Иногда и я делал кое-что.
Он помешал новую жженку и хлебнул. Райский и желал и боялся наводить его на дальнейший разговор, чтоб вино не оказало полного действия.