- Нет, бабушка, не говорите, - он рассердится, что я пересказала вам...
- И хорошо сделала, и всегда так делай! Мало ли что он наговорит, братец твой! Видишь что: смущать вздумал девочку!
- Разве я девочка? - обидчиво заметила Марфенька. - Мне четырнадцать аршин на платье идет... Сами говорите, что я невеста!
- Правда, ты выросла, да сердце у тебя детское, и дай бог, чтоб долго таким осталось! А поумнеть немного не мешает.
- А зачем, бабушка: разве я дура? Братец говорит, что я проста, мила...что я хороша и умна как есть, что я...
Она остановилась.
- Ну, что еще?
- Что я "естественная"!..
Татьяна Марковна помолчала, по-видимому, толкуя себе значение этого слова. Но оно почему-то ей не понравилось.
- Братец твой пустяки говорит, - сказала она.
- Ведь он умный-преумный, бабушка.
- Ну, да - умнее всех в городе. И бабушка у него глупа: воспитывать меня хочет! Нет, ты старайся поумнеть мимо его, живи своим умом.
- Господи, ужель я дура такая?
- Нет, нет, ты, может быть, поумнее многих умниц... - бабушка взглянула по направлению к старому дому, где была Вера, - да ум-то у тебя в скорлупе, а пора смекать...
- Зачем же, бабушка?
- А хоть бы затем, внучка, чтоб суметь понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе не пожелает; смолоду был честен и любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого...
- Не все же он пустое болтает: иногда так умно и хорошо говорит...
- И Полина Карповна не дура: тоже хорошо говорит. Я не сравниваю Борюшку с этой козой, а хочу только сказать, - острота остротой, а ум умом! Вот ты и поумней настолько, чтоб знать, когда твой братец говорит с остротой, когда с умом. На остроту смейся, отвечай остротой, а умную речь принимай к сердцу. Острота фальшива, принарядится красным словцом, смехом, ползет, как змей, в уши, норовит подкрасться к уму и помрачить его, а когда ум помрачен, так и сердце не в порядке. Глаза смотрят, да не видят или видят не то...
- За что же вы, бабушка, браните меня? - с нетерпением спросила Марфенька.
У ней даже навернулись слезы.
- Вы говорите: не хорошо бегать, возиться с детьми, петь - ну, не стану...
- Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом - здорово. Ты весела, как птичка, и дай бог тебе остаться такой всегда, люби детей, пой, играй...
- Так за что же браните?
- Не браню, а говорю только: знай всему меру и пору. Вот ты давеча побежала с Николаем Андреевичем... Марфенька вдруг покраснела, отошла и села в угол. Бабушка пристально поглядела на нее и начала опять, тоном ниже и медленнее.
- Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый - и шалун, такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему не позволишь. Куда бы вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и слушать не станешь...
- Не прикажите ему приходить! - сердито заметила Марфенька. - Я с ним теперь слова не скажу...
- Это хуже: и он, и люди бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, - не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: "Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним.."
Марфенька вспыхнула.
- Ты не красней: не от чего! Я тебе говорю, что ты дурного не сделаешь, а только для людей надо быть пооглядчивее! Ну, что надулась: поди сюда, я тебя поцелую!
Бережкова поцеловала Марфеньку, опять поправила ей волосы, все любуясь ею, и ласково взяла ее за ухо.
- Николай Андреич сейчас придет, - сказала Марфенька, - s305 а я не знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не пойду, в поле - тоже не пойду и бегать не стану. Это я все могу. А если станет смешить меня - я уж не утерплю, бабушка, - засмеюсь, воля ваша! Или запоет, попросит сыграть: что я ему скажу?
Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с книгой и нотами в руках. Он положил и то и другое на стол перед Марфенькой.
- Вот теперь уж... - торопился он сказать, отирая лоб и смахивая платком пыль с платья, - пожалуйте ручку! Как бежал - собаки по переулку за мной, чуть не съели...
Он хотел взять Марфеньку за руку, но она спрятала ее назад, потом встала со стула, сделала реверанс и серьезно, с большим достоинством произнесла:
- Je vous remercie, m-r Викентьев: vous etes bien aimable {Благодарю вас, г-н Викентьев, вы очень любезны. (фр.).}.
Он вытаращил глаза на нее, потом на бабушку, потом опять на нее, поерошил волосы, взглянул мельком в окно, вдруг сел и в ту же минуту вскочил.
- Марфа Васильевна, - заговорил он, - пойдемте в залу, к террасе - смотреть: сейчас молодые проедут...
- Нет, - важно сказала она, - merci, я не пойду: девице неприлично высовываться на балкон и глазеть...
- Ну, пойдемте же разбирать новый романс...
- Нет, благодарю: я ужо попробую одна или при бабушке...
- Пойдемте к роще - сядем там: я почитаю вам новую повесть.
Он взял книгу.
- Как это можно! - строго сказала Марфенька и взглянула на бабушку, - дитя, что ли, я?..
- Что это такое, Татьяна Марковна? - говорил растерянный Викентьев, - житья нет от Марфы Васильевны! Викентьев посмотрел на них обеих пристально, потом вдруг вышел на середину комнаты, сделал сладкую мину, корпус наклонил немного вперед, руки округлил, шляпу взял под мышку.
- Mille pardons, mademoiselle de vous avoir derangee {Тысяча извинений, сударыня, за беспокойство (фр.).}, - говорил он, силясь надеть перчатки, но большие, влажные от жару руки не шли в них. - Sacrebleu! ca n'entre pas - oh, mille pardons, mademoiselle {Проклятье! Не надеваются - о, простите, сударыня... (фр.).}...
- Полно вам, проказник, принеси ему варенья, Марфенька!
- Oh! Madame, je suis bien reconnaissant. Mademoiselle, je vous prie, restez de grace {О! сударыня, я вам очень признателен. Прошу вас, мадемуазель, пожалуйста, останьтесь! (фр.).}! - бросился он, почтительно устремляя руки вперед, чтоб загородить дорогу Марфеньке, которая пошла было к дверям. - Vraiment, je ne puis pas: j'ai des visites a faire... Ah, diable, ca n'entre pas {Но я, право, не могу: я должен сделать несколько визитов... А, черт, не надеваются (фр.).}...
Марфенька крепилась, кусала губы, но смех прорвался.
- Вот он какой, бабушка, - жаловалась она, - теперь m-r Шарля представляет: как тут утерпеть!
- А что, похоже? - спросил Викентьев.
- Полно вам, божьи младенцы! - сказала Татьяна Марковна, у которой морщины превратились в лучи и улыбка озарила лицо. - Подите, бог с вами, делайте, что хотите! XIX
На Марфеньку и на Викентьева точно живой водой брызнули. Она схватила ноты, книгу, а он шляпу, и только было бросились к дверям, как вдруг снаружи, со стороны проезжей дороги, раздался и разнесся по всему дому чей-то дребезжащий голос.
- Татьяна Марковна! высокая и сановитая владычица сих мест! Прости дерзновенному, ищущему предстать пред твои очи и облобызать прах твоих ног! Прими под гостеприимный кров твой странника, притекша издалеча вкусить от твоея трапезы и укрыться от зноя полдневното! Дома ли богом хранимая хозяйка сей обители?.. Да тут никого нет!
Голова показалась с улицы в окно столовой. Все трое, Татьяна Марковна, Марфенька и Викентьев, замерли, как были, каждый в своем положении.
- Боже мой, Опенкин! - воскликнула бабушка почти в ужасе. - Дома нет, дома нет! на целый день за Волгу уехала! - шепотом диктовала она Викентьеву.
- Дома нет, на целый день за Волгу уехала! - громко повторил Викентьев, подходя к окну столовой.
- А! нашему Николаю Андреевичу, любвеобильному и надеждами чреватому, села Колчина и многих иных обладателю! - говорил голос. - Да прильпнет язык твой к гортани, зане ложь изрыгает! И возница, и колесница дома, а стало быть, и хозяйка в сем месте или окрест обретается. Посмотрим и поищем, - либо пождем, дондеже из весей и пастбищ, и из вертограда в храмину паки вступит.
- Что делать, Татьяна Марковна? - торопливо и шепотом спрашивал Викентьев. - Опенкин пошел на крыльцо, сюда идет.
- Нечего делать, - с тоской сказала бабушка, - надо пустить. Чай, голоднехонек, бедный! Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на целый месяц отделаюсь! Теперь его до вечера не выживешь!
- Ничего, Татьяна Марковнз, он напьется живо и потом уйдет на сеновал спать. А после прикажите Кузьме отвезти его в телеге домой...
- Матушка, матушка! - нежным, но сиплым голосом говорил, уже входя в кабинет, Опенкин. - Зачем сей быстроногий поверг меня в печаль и страх! Дай ручку, другую! Марфа Васильевна! Рахиль прекрасная, ручку, ручку...
- Полно, Аким Акимыч, не тронь ее! Садись, садись - ну, будет тебе! Что, устал - не хочешь ли кофе?
- Давно не видал тебя, наше красное солнышко: в тоску впал! - говорил Опенкин, вытирая клетчатым бумажным платком лоб. - Шел, шел - и зной палит, и от жажды и голода изнемог, а тут вдруг: "За Волгу уехала!" Испугался, матушка, ей-богу испужался: экой какой, - набросился он на Викентьева, - невесту тебе за это рябую! Красавица вы, птичка садовая, бабочка цветная! - обратился он опять к Марфеньке, - изгоните вы его с ясных глаз долой, злодея безжалостного - ох, ох, господи, господи! Что, матушка, за кофе: не к роже мне! А вот если б ангел сей небесный из сахарной ручки удостоил поднести...
- Водки? - живо перебил Викентьев.
- Водки! - передразнил Опенкин, - с месяц ее не видал, забыл, чем пахнет. Ей-богу, матушка! - обратился он к бабушке, - вчера у Горошкина насильно заставляли: бросил все, без шапки ушел!
- Чего же хочешь, Аким Акимыч?
- Вот если б из ангельских ручек мадерцы рюмочку-другую...
- Вели, Марфенька, подать: там вчера только что почали бутылку от итальянца...
- Нет, нет, постой, ангел, не улетай! - остановил он Марфеньку, когда та направилась было к двери, - не надо от итальянца, не в коня корм! не проймет, не почувствую: что мадера от итальянца, что вода - все одно! Она десять рублей стоит: не к роже! Удостой, матушка, от Ватрухина, от Ватрухина - в два с полтиной медью!
- Какая же это мадера: он сам ее делает, - заметил Викентьев.
- То и ладно, то и ладно: значит, приспособился к потребностям государства, вкус угадал, город успокоивает. Теперь война, например, с врагами: все двери в отечестве на запор. Ни человек не пройдет, ни птица не пролетит, ни амура никакого не получишь, ни кургузого одеяния, ни марго, ни бургонь - заговейся! А в сем богоспасаемом граде источник мадеры не иссякнет у Ватрухина! Да здравствует Ватрухин! Пожалуйте, сударыня, Татьяна Марковна, ручку!