- Кто там? - сбросили оба.
Дверь отворилась, и показалось задумчивое лицо Василисы.
- Это я, - тихо сказала она, - вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на Волгу послали... Я одна там с Пашуткой.
- Кто меня спрашивает?
- Жандар от губернатора: просит губернатор пожаловать, если модно, теперь к нему, а если нельзя, так завтра пораньше: нужно, говорит, очень!
- Что такое там? - с удивлением сказал Райский, - ну хорошо, скажи, - буду...
- Пожалуйте поскорее, - упрашивала Василиса, - там еще вот этот гость пришел...
- Кто еще?
- Да вот... взлызастый такой...
- Какой "взлызастый"
- Вот что, слышь, плетьми будут сечь... В зале расселся, ждет вас, а барыня с Марфой Васильевной еще не воротились из города...
- Что это, Василиса, ты не спросила, как его зовут!..
- Сказывал он, да забыла.
Райский и Вера с недоумением поглядели друг на друга.
- Черт знает! какой-нибудь гость из города - какая тоска!
- Нет, это вот этот, что ночевал пьяный у вас...
- Марк Волохов, что ли?
Вера сделала движение.
- Подите скорей - узнайте, зачем он? - сказала она.
- Чего ты испугалась? Ведь он не собака, не мертвец, не вор, а так, беспутный бродяга...
- Идите, идите, - торопила Вера, не слушая его. - Это любопытно...
- Скорее, Борис Павлыч, пожалуйте! - торопила и Василиса, - мы с Пашуткой заперлись от него на ключ.
- Это зачем?
- Боимся.
- Чего?
- Так, боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там не стянул чего-нибудь?
Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма, сказавши, что приедет через час, потом пошел к Марку и привел его в свою комнату.
- Что, ночевать пришли? - спросил он Волохова.
Он уж с ним говорил не иначе, как иронически. Но на этот раз у Марка было озабоченное лицо. Однако когда принесли свечи и он взглянул на взволнованное лицо Райского, то засмеялся, по-своему, с холодной злостью.
- Ну, вот, а я думал, что вы уж уехали! - сказал он насмешливо.
- Еще успею, - небрежно заметил Райский.
- Нет, уж теперь поздно: вот какие у вас глаза!
- А что глаза, ничего! - говорил Райский, глядясь в зеркало.
- И похудели: корь уж выступает.
- Полноте вздор говорить, - отвечал Райский, стараясь не глядеть на него, - скажите лучше, зачем вы пришли опять к ночи?
- Ведь я ночная птица: днем за мной уж очень ухаживают. Меньше позора на дом бабушки. Славная старуха - выгнала Тычкова!
Он опять вдруг сделался серьезен.
- Я к вам за делом, - сказал он.
- У вас дело? - заметил Райский, - это любопытно.
- Да, больше, нежели у вас. Вот видите: я был нынче в полиции, то есть не сам, конечно, с визитом, частный пристав пригласил, и даже подвез на паре серых лошадей.
- Это зачем: случилось что-нибудь?
- Пустяки: я тут кое-кому книги раздавал...
- Какие книги? Мои, что у Леонтья брали?
- И их, и другие еще - вот тут написано, какие.
Он подал ему бумажку.
- Кому же вы раздавали?
- Всем, больше всего молодежи: из семинарии брали, из гимназии - учитель один...
- Разве у них нечего читать?
- Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до конца, а другой от конца до начала - все прокисли было здесь... В гимназии плесень завелась.
- Разве новых книг нет у них?
- Есть: вон другой осел, словесник, угощает то Карамзиным то Пущкиным. Мозги-то у них у всех пресные...
- Так вы посолить захотели - чем же, посмотрим!
- Ох, как важно произнесли: "посмотрим!" - живой Нил Андреич!
Райский пробежал бумажку и уставил на Марка глаза.
- Ну, что вы выпучили на меня глаза?
- Вы им давали эти книги?
- Да, а что?
Райский продолжал с изумлением глядеть на Марка.
- Эти книги молодым людям! - прошептал он.
- Да вы, кажется, в бога веруете? - спросил Марк.
Райский все глядел на него.
- Не были ли вы сегодня у всенощной? - спросил опять холодно Марк.
- А если был?
- Ну, так не мудрено, что вы можете влюбиться и плакать... Зачем же вы выгнали Тычкова: он тоже - верующий!
- Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию - такие очевидности, то где вам уверовать в бога! - сказал Райский. - Обратимся к предмету вашего посещения; какое вы дело имеете до меня?
- Вот видите, один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной книге и показал матери, та отцу, а отец к прокурору. Тот слыхал имя автора и поднял бунт - донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу...
- Что же вы?
- Что я? - сказал он, с улыбкой глядя на Райского. - Меня спросили, чьи книги, откуда я взял...
- Ну?
- Ну, я сказал, что... у вас: что одни вы привезли с собой, а другие я нашел в вашей биолиотеке - вон Вольтера...
- Покорно благодарю: зачем же вы мне сделали эту честь?
- Потому что с тех пор, как вы вытолкали Тычкова, я считаю вас не совсем пропащим человеком.
- Вы бы прежде спросили, позволю ли я - и честно ли это?
- Я - без позволения. А честно ли это, или нет - об этом после. Что такое честность, по-вашему? - спросил он, нахмурившись.
- Оо этом тоже - после, а только я не позволю этого.
- Это ни честно, ни нечестно, а полезно для меня.
- И вредно мне: славная логика!
- Вот я до логики-то и добираюсь, - сказал Марк, - только боюсь, не две ли логики у нас?..
- И не две ли честности? - прибавил Райский.
- Вам ничего не сделают: вы в милости у его превосходительства, - продолжал Марк, - да и притом не высланы сюда на жилье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье место: в двух уж я был. Мне бы все равно в другое время, а теперь... - задумчиво прибавил он, - мне бы хотелось остаться здесь... на неопределенное время...
- Ну-с? - холодно сделал Райский. - Еще что?
- Еще ничего. Я хотел только рассказать вам, что я сделал, и спросить, хотите взять на себя или нет?
- А если не хочу? И не хочу!
- Ну, нечего делать: скажу на Козлова. Он совсем заплесневел: пусть посидит на гауптвахте, а потом опять примется за греков...
- Нет, уж не примется, когда лишат места и куска хлеба.
- Пожалуй что и так... не логично! Так уж лучше скажите вы на себя.
- Во имя чего вы требуете от меня этой услуги? Что вы мне?
- Во имя того же, во имя чего занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут тоже: вы возьмете на себя, вам ничего не сделают, а меня упекут - надеюсь, это логика!
- А если на меня упадет неприятность?
- Какая? Нил Андреич разбойником назовет, губернатор донесет и вас возьмут на замечание?.. Перестанемте холопствовать: пока будем бояться, до тех пор не вразумим губернаторов...
- Однако сами боитесь сказать на себя!
- Не боюсь, а теперь не хочу уехать отсюда.
- Отчего?
- Ну так, не хочу. После я пойду сам и скажу, что книги мои. Если потом вы какое-нибудь преступление сделаете, скажите на меня: я возьму на себя...
- Как же это брать на себя: странной услуги требуете вы! - говорил Райский в раздумье.
- А вы вот что: попробуйте. Если дело примет очень серьезный оборот, чего, сознайтесь сами, быть не может, тогда уж нечего делать - скажите на меня. Экая досада! - ворчал Марк. - Этот мальчик все испортил. А уж тут было принялись шевелиться...
- Я сейчас к губернатору еду, - сказал Райский, - он присылал. Прощайте!
- А! присылал!
- Что же мне делать, что говорить?
- Губернатор замнет историю, если вы назоветесь героем: он не любит ничего доводить до Петербурга. А со мной нельзя, я под надзором, и он обязан каждый месяц доносить туда, здоров ли я и каково поживаю? Ему все хочется сбыть меня отсюда, чтобы мне дали разрешение уехать; я у него, как бельмо на глазу! Он уж недавно донес, что я "обнаруживаю раскаяние": если история с книгами пройдет мимо меня, он донесет, что я стал таким благонадежным благонадежным и доблестным гражданином, какого ни Рим, ни Спарта не производили: меня и выпустят из-под надзора! Следовательно, взязвши на себя историю, вы угодите и ему... А впрочем, делайте, как хотите! - равнодушно заключил Марк. - Пойдемте, и мне пора!
- Куда же вы - вот двери...
- Нет, дойдемте до вашего сада, а там по горе сойду, мне надо туда... Я подожду на острове у рыбака, чем это кончится.
У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
"Спит", - подумал он и пошел в сад.
Он целый час ходил взад и вперед по дорожке, ожидая, когда отдернется лиловая занавеска. Но прошло полчаса, час, а занавеска не отдергивалась. Он ждал, не пройдет ли Марина по двору, но и Марины не видать.
Вскоре у бабушки в спальне поднялась стора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться к тому месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась. Наконец Улита показалась в подвалах, бабы и девки поползли по двору, только Марины нет. Бледный и мрачный Савелий показался на пороге своей каморки и тупо смотрел на двор.
- Савелий! - кликнул Райский.
Савелий расстановистыми шагами подошел к нему.
- Скажи Марине, чтоб она сейчас дала мне знать, когда встанет и оденется Вера Васильевна.
- Марины нет! - несколько поживее обыкновенного сказал Савелий.
- Как нет, где она?
- Уехала еще на заре проводить барышню за Волгу, к попадье.
- Какую барышню: Веру Васильевну?
- Точно так.
Он остолбенел и почти с ужасом глядел на Савелья.
- На чем же они поедали, с кем? - спросил он, помолчав.
- Прохор их завсегда возит в бричке, на буланой лошади.
Райский молчал.
- К вечеру вернутся, - прибавил Савелий.