- Pitie, pitie {Сжальтесь, сжальтесь! (фр.).}!
- Gra-ce, gra-ce! - запел Райский, едва сдерживая смех. - Я пошутил: не бойтесь, Полина Карповна, - вы безопасны, клянусь вам...
- О, не клянитесь! - вдруг встав с места, сказала она с пафосом и зажмуриваясь, - есть минуты, страшные в жизни женщины... Но вы великодушны!.. - прибавила, опять томно млея и клоня голову на сторону, - вы не погубите меня...
- Нет, нет, - говорил он, наслаждаясь этой сценой, - как можно губить мать семейства!.. Ведь у вас есть дети - а где ваши дети? - спросил он, оглядываясь вокруг. - Что вы мне не покажете их?
Она сейчас же отрезвилась.
- Их нет... они... - заговорила она.
- Познакомьте меня с ними: я так люблю малюток.
- Нет, pardon, m-r Boris {Извините, Борис (фр.).}, - их в городе нет...
- Где же они?
- Они... гостят в деревне у знакомых.
Дело в том, что одному "малютке" было шестнадцать, а другому четырнадцать лет, и Крицкая отправила их к дяде на воспитание, подальше от себя, чтоб они возрастом своим не обличали ее лет.
Райскому стало скучно, и он собрался домой. Полина Карповна не только не удерживала его, но, по-видимому, была довольна,
что он уходит. Она велела подавать коляску и непременно хотела ехать с ним.
- И прекрасно, - сказал Райский, - завезите меня в одно место!
Полина Карповна обрадовалась, и они покатили опять по улицам.
К вечеру весь город знал, что Райский провел утро наедине с Полиной Карповной, что не только сторы были опущены, да ставни закрыты, что он объяснился в любви, умолял о поцелуе, плакал - и теперь страдает муками любви.
Долго кружили по городу Райский и Полина Карповна. Она старалась провезти его мимо всех знакомых, наконец он указал один переулок и велел остановиться у квартиры Козлова. Крицкая увидела у окна жену Леонтья, которая делала знаки Райскому. Полина Карповна пришла в ужас.
- Вы ездите к этой женщине - возможно ли? Я компрометирована! - сказала она. - Что скажут, когда узнают, что я завезла вас сюда? Allons, de grace, montez vite et partons! Cette femme: quelle horreur {Ах, умоляю вас, садитесь скорей и поедемте! Эта женщина: какой ужас! (фр.).}!
Но Райский махнул рукой и вошел в дом.
"Вот сучок заметила в чужом глазу!" - думал он.
XII
Свидание наедине с Крицкой напомнило ему о его "обязанности к другу", на которую он так торжественно готовился недавно и от которой отвлекла его Вера. У него даже забилось сердце, когда он оживил в памяти свои намерения оградить домашнее счастье этого друга.
Леонтья не было дома, и Ульяна Андреевна встретила Райского с распростертыми объятиями, от которых он сухо уклонился. Она называла его старым другом, "шалуном", слегка взяла его за ухо, посадила на диван, села к нему близко, держа его за руку.
Райский едва терпел эту прямую атаку и растерялся в первую минуту от быстрого и неожиданного натиска, который вдруг перенес его в эпоху старого знакомства с Ульяной Андреевной и студенческих шалостей: но это было так давно!
- Что вы, Ульяна Андреевна, опомнитесь - я не студент, а вы не девочка!.. - упрекнул он ее
- Для меня вы все тот же милый студент, шалун, а я для вас та же послушная девочка...
Она вскочила с места, схватила его за руки и три раза повернулась с ним по комнате, как в вальсе.
- А кто мне платье разорвал, помните?..
Он смотрел на нее, стараясь вспомнить.
- Забыли, как ловили за талию, когда я хотела уйти!.. Кто на коленях стоял? Кто ручки целовал! Нате, поцелуйте, неблагодарный, неблагодарный! А я для вас та же Уленька!
- Жаль! - сказал он со вздохом, - ужель вы не забыли старые шалости?
- Нет, нет, - все помню, все помню! - И она вертела его за руки по комнате.
Ему легче казалось сносить тупое, бесплодное и карикатурное кокетничанье седеющей Калипсо, все ищущей своего Телемака, нежели этой простодушной нимфы, ищущей встречи с сатиром... А она, с блеском на рыжеватой маковке и бровях, с огнистым румянцем, ярко проступавшим сквозь веснушки, смотрела ему прямо в лицо лучистыми, горячими глазами, с беспечной радостью, отважной решимостью и затаенным смехом.
Он отворачивался от нее, старался заговорить о Леонтье, о его занятиях, ходил из угла в угол и десять раз подходил к двери, чтоб уйти, но чувствовал, что это не легко сделать. Он попал будто в клетку тигрицы, которая, сидя в углу, следит за своей жертвой: и только он брался за ручку двери, она уже стояла перед ним, прижавшись спиной к замку и глядя на него своим смеющимся взглядом, без улыбки.
Куда он ни оборачивался, он чувствовал, что не мог уйти из-под этого взгляда, который, как взгляд портретов, всюду следил за ним.
Он сел и погрузился в свою задачу о "долге", думал, с чего начать. Он видел, что мягкость тут не поможет: надо бросить "гром" на эту, играющую позором женщину, назвать по имени стыд, который она так щедро льет на голову его друга.
Он молча, холодно осматривал ее с ног до головы, даже позволил себе легкую улыбку презрения.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему в лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его за ухо - и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или - может быть - вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется - и опять к нему...
Он зорко наблюдал ее.
- Что вы так смотрите на меня, не по-прежнему, старый друг? - говорила она тихо, точно пела, - разве ничего не осталось на мою долю в этом сердце? А помните, когда липы цвели?
- Я ничего не помню, - сухо говорил он, - все забыл!
- Неблагодарный! - шептала она и прикладывала руку к его сердцу, потом щипала опять за ухо или за щеку и быстро переходила на другую сторону.
- Разве все отдали Вере: да? - шептала она.
- Вере? - вдруг спросил он, отталкивая ее.
- Тс-тс - все знаю - молчите. Забудьте на минуту свою милую...
"Нет, - думал он, - в другой раз, когда Леонтий будет дома, я где-нибудь в углу, в саду, дам ей урок, назову ей по имени и ее поведение, а теперь.."
Он встал.
- Пустите, Ульяна Андреевна: я в другой раз приду, когда Леонтий будет дома, - сухо сказал он, стараясь отстранить ее от двери.
- А вот этого я и не хочу, - отвечала она, - очень мне весело, что вы придете при нем - я хочу видеть вас одного: хоть на час будьте мой - весь мой... чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть - вся ваша... вся! - страстно шепнула она, кладя голову ему на грудь. - Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне - вы мой, мой, мой! - говорила она, охватывая его руками за шею и целуя воздух.
"Ну, это - не Полина Карповна, с ней надо принять решительные меры!" - подумал Райский и энергически, обняв за талию, отвел ее в сторону и отворил дверь.
- Прощайте, - сказал он, махнув шляпой, - до свидания! Я завтра...
Шляпа очутилась у ней в руке - и она, нагнув голову, подняла шляпу вверх и насмешливо махала ею над головой.
Он хотел схватить шляпу, но Ульяна Андреевна была уже в другой комнате и протягивала шляпу к нему, маня за собой.
- Возьмите! - дразнила она.
Он молча наблюдал ее.
- Дайте шляпу! - сказал он после некоторого молчания.
- Возьмите.
- Отдайте.
- Вот она.
- Поставьте на пол.
Она поставила и отошла к окну. Он вошел к ней в комнату и бросился к шляпе, а она бросилась к двери, заперла и положила ключ в карман.
Они смотрели друг на друга: Райский с холодным любопытством, она - с дерзким торжеством, сверкая смеющимися глазами. Он молча дивился красоте ее римского профиля.
"Да, Леонтий прав: это - камея; какой профиль, какая строгая, чистая линия затылка, шеи! И эти волосы так же густы, как бывало..."
Он вдруг вспомнил, зачем пришел, и сделал строгое лицо.
- Понимаете ли вы сами, какую сцену играете? - с холодной важностью произнес он.
- Милый Борис! - нежно говорила она, протягивая руки и маня к себе, - помните сад и беседку? Разве эта сцена - новость для вас? Подите сюда! - прибавила она скороговоркой, шепотом, садясь на диван и указывая ему место возле себя.
- А муж? - вдруг сказал он.
- Что муж? Все такой же дурак, как и был!
- Дурак! - с упреком, возвысив голос, повторил он. - И вы так платите ему за его доброту, за доверие!
- Да разве его можно любить?
- Отчего же не любить?
- Таких не любят... Подите сюда!.. - шептала опять.
- Но вы любили же когда-нибудь?
Она отрицательно покачала головой.
- Зачем же вы шли замуж?
- Это совсем другое дело: он взял, я и вышла. Куда ж мне было деться!
- И обманываете целую жизнь, каждый день, уверяете его в любви...
- Никогда не уверяю, да он и не спрашивает. Видите, и не обманываю!
- Но помилуйте, что вы делаете!! - говорил он, стараясь придать ужас голосу.
Она, с затаенным смехом, отважно смотрела на него; глаза у ней искрились.
- Что я делаю!!! - с комическим ужасом передразнила она, - все люблю вас, неблагодарный, все верна милому студенту Райскому... Подите сюда!
- Если б он знал! - говорил Райский, боязливо ворочая глазами вокруг и останавливая их на ее профиле.
- Не узнает, а если б и узнал - так ничего. Он дурак.
- Нет, не дурак, а слабый, любящий до слепоты. И вот - его семейное счастье!
- А чем он несчастлив? - вспыхнув, сказала Ульяна Андреевна, - поищите ему другую такую жену. Если не посмотреть за ним, он мимо рта ложку пронесет. Он одет, обут, ест вкусно, спит покойно, знает свою латынь: чего ему еще больше? И будет-с него! А любовь не про таких!
- Про каких же?
- Про таких, как вы... Подите сюда!
- Но он вам верит, он поклоняется вам...
- Я ему не мешаю: он муж - чего ж ему еще?
- Ваша ласка, попечения - все это должно принадлежать ему!
- Все и принадлежит - разве его не ласкают, противного урода этакого! Попробовали бы вы...
- Зачем же эта распущенность, этот Шарль!..
Она опять вспыхнула.
- Какой вздор - Шарль! кто это вам напел? противная бабушка ваша - вздор, вздор!
- Я сам слышал...
- Что вы слышали?
- В саду, как вы шептались, как...
- Это все пустое, вам померещилось! М-г Шарль придет, спросит сухарь, стакан красного вина - выпьет и уйдет.