Бабушка покраснела и рассердилась.
- Оставь глупые шутки, Борис Павлович! - сказала она, - я тебя не приглашаю читать, а им не мешай!
- Да это допотопное сочинение...
- Ну, ты после потопа родился и сочиняй свои драмы и романы, а нам не мешай! Начни ты, Марфенька, а ты, Вера, послушай! Потом, когда Марфенька устанет, ты почитай. Книга хорошая, занимательная!
Вера равнодушно покорилась, а Марфенька старалась заглянуть на последнюю страницу, не говорится ли там о свадьбе. Но бабушка не дала ей.
- Читай с начала - дойдешь: какая нетерпеливая! - сказала она.
Райский ушел, и бабушкина комната обратилась в кабинет чтения. Вере было невыносимо скучно, но она никогда не протестовала, когда бабушка выражала ей положительно свою волю.
Началось длинное описание, сначала родителей молодого человека, потом родителей девицы, потом история раздора двух фамилий, вроде Монтекки и Капулетти, потом наружности и свойств молодых людей, давно росших и воспитанных вместе, а потом разлученных.
Вечера через три-четыре терпеливого чтения дошли, наконец, до взаимных чувств молодых людей, до объяснений их, до первого свидания наедине. Вся эта история была безукоризненно нравственна, чиста и до нестерпимости скучна. Вера задумывалась. А бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка глядела на нее - что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до слез.
На третий день Вера совсем не пришла к чаю, а потребовала его к себе. Когда же бабушка прислала за ней "послушать книжку", Веры не было дома: она ушла гулять. Вера думала, что отделалась от книжки, но неумолимая бабушка без нее не велела читать дальше и сказала, что на другой день вечером чтение должно быть возобновлено. Вера с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
- А после прогулки почитаем, - сказала Татьяна Марковна, подозрительно поглядев на Веру, потому что заметила ее тоскливый взгляд.
Нечего делать, Вера покорилась вполне. Ни усталости, ни скуки она уже не обнаруживала, а мужественно и сосредоточенно слушала вялый рассказ. Райский послушал, послушал и ушел.
- Точно мочалку во сне жует, - сказал он, уходя, про автора, и рассмешил надолго Марфеньку.
Вера не зевала, не следила за полетом мух, сидела, не разжимая губ, и сама читала внятно, когда приходила ее очередь читать.
Бабушка радовалась ее вниманию.
"Слава богу, вслушивается, замечает, мотает на ус: авось..." - думала она.
Длинный рассказ все тянулся о том, как разгорались чувства молодых людей и как родители усугубляли над ними надзор, придумывали нравственные истязания, чтоб разлучить их. У Марфеньки навертывались слезы, а Вера улыбалась изредка, а иногда и задумывалась или хмурилась.
"Забирает за живое, - думала Татьяна Марковна. - Слава тебе, господи!"
Наконец - всему бывает конец. В книге оставалось несколько глав; настал последний вечер. И Райский не ушел к себе, когда убрали чай и уселись около стола оканчивать чтение.
Тут был и Викентьев. Ему не сиделось на месте, он вскакивала подбегал к Марфеньке, просил дать и ему почитать вслух, а когда ему давали, то он вставлял в роман от сеоя целые тирады или читал разными голосами. Когда говорила угнетенная героиня, он читал тоненьким, жалобным голосом, а за героя читал своим голосом, обращаясь к Марфеньке, отчего та поминутно краснела и делала ему сердитое лицо.
В лице грозного родителя Викентьев представлял Нила Андреича. У него отняли книгу и велели сидеть смирно. Тогда он, за спиной бабушки, сопровождал чтение одной Марфеньке видимо мимикой.
Марфенька предательски указала на него тихонько бабушке. Татьяна Марковна выпроводила его в сад погулять до ужина и чтение продолжалось. Марфенька огорчалась тем, что книги осталось немного, а все еще рассказывается "жалкое" и свадьба не предвидится.
- Что тебе за дело, - спросил Райский, - как бы ни кончилось, счастливо или несчастливо...
- Ах, как это можно, я плакать буду, не усну! - сказала она.
Драма гонений была в полном разгаре, родительские увещевания, в длиннейших и нестерпимо скучных сентенциях, гремели над головой любящихся.
- Замечай за Верой, - шепнула бабушка Райскому, - как она слушает! История попадает - не в бровь, а прямо в глаз. Смотри, морщится, поджимает губы!..
Дошли до катастрофы: любящихся застали в саду. Герой свил из полотенец и носовых платков лестницу, героиня сошла по ней к нему. Они плакали в объятиях друг друга, как вдруг их осветили факелы гонителей, крики ужаса, негодования, проклятия отца! Героиня в обмороке, герой на коленях перед безжалостным отцом. Потом заточение. Любящимся не дали проститься, взглянуть друг на друга. Через месяц печальный колокол возвещал обряд пострижения в монастыре, а героя мчал корабль из Гамбурга в Америку. Родители остались одни, и потом, скукой и одиночеством, всю жизнь платили за свое жестокосердие. Последнее слово было прочтено, книга закрыта, и между слушателями водворилось глубокое молчание.
- Экая дичь! - сказал Райский немного погодя.
Марфенька утирала слезы.
- А ты что скажешь, Верочка? - спросила бабушка.
Та молчала.
- Гадкая книга, бабушка, - сказала Марфенька, - что они вытерпели, бедные!..
- А что ж делать? Вот, чтоб этого не терпеть, - говорила бабушка, стороной глядя на Веру, - и надо бы было этой Кунигунде спроситься у тех, кто уже пожил и знает, что значит страсти.
Райский насмешливо кивнул ей с одобрением головой.
- А то вот и довели себя до добра, - продолжала бабушка, - если б она спросила отца или матери, так до этого бы не дошло. Ты что скажешь, Верочка?
Вера пошла вон, но на пороге остановилась.
- Бабушка! за что вы мучили меня целую неделю, заставивши слушать такую глупую книгу? - спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, шагнула, как кошка, вон.
Бабушка воротила ее.
- Как - за что? - сказала она. - Я хотела тебе удовольствие сделать...
- Нет, вы хотели за что-то наказать меня. Если я провинюсь в чем-нибудь, вы вперед лучше посадите меня на неделю на хлеб и на воду.
Она оперлась коленом на скамеечку, у ног бабушки.
- Прощайте, бабушка, покойной ночи! - сказала она. Татьяна Марковна нагнулась поцеловать ее и шепнула на ухо:
- Не наказать, а остеречь хотела я тебя, чтоб ты... не провинилась когда-нибудь...
- А если б я провинилась... - шептала в ответ Вера, - вы заперли бы меня в монастырь, как Кунигунду?
- Разве я зверь, - обидчиво отвечала Татьяна Марковна, - такая же, как эти злые родители, изверги?.. Грех, Вера, думать это о бабушке
- Знаю, бабушка, что грех, и не думаю... Так зачем же глупой книгой остерегать?
- Чем же я остерегу, уберегу, укрою тебя, дитя мое?.. Скажи, успокой!..
Вера хотела что-то ответить, но остановилась и поглядела с минуту в сторону.
- Перекрестите меня! - сказала потом, и когда бабушка перекрестила ее, она поцеловала у ней руку и ушла.
Райский взял книгу со стола.
- Мудрая книга! Что ж, как подействовала прекрасиая Кунигунда? - спросил он с улыбкой.
Бабушка болезненно вздохнула в ответ. Ей было не до шуток. Она взяла у него книгу и велела Пашутке отдать в людскую.
- Ну, бабушка, - заметил Райский, - Веру вы уже наставили на путь. Теперь если Егорка с Мариной прочитают эту "аллегорию" - тогда от добродетели некуда будет деваться в доме! XVI
Викентьев вызвал Марфеньку в сад, Райский ушел к себе, бабушка долго молчала, сидела на своем канапе, погруженная в задумчивость. Уже книга не занимала ее; она отрезвилась от печатной морали и сама внутренне стыдила себя за пошлое средство Взгляд ее смотрел уже умнее и сознательнее. Она что-то обдумывала, может быть перебирала старые, уснувшие воспоминания. На лице ее появлялось, для тех, кто умеет читать лица, и проницательная догадка, и умиление, и страх, и жалость. Между тем Марина, Яков и Василиса по очереди приходили напоминать ей, что ужин подан.
- Не хочу! - отвечала она задумчиво.
Марина пошла звать к ужину барышень.
- Не хочу! - сказала и Вера.
- Не хочу! - сказала, к изумлению ее, и Марфенька, никогда без ужина не ложившаяся.
- Я в постель подам, - предложила она,
- Не хочу! - был ответ.
- Что за чудо! Этого никогда не бывало! Надо барыне доложить, - сказала Марина.
Но, к изумлению ее, Татьяна Марковна не удивилась и в ответ сказала только: "Убирайте!"
Марина ушла, а Василиса молча стала делать барыне постель.
Пока Марина ходила спрашивать, что делать с ужином, Егорка, узнав, что никто ужинать не будет, открыл крышку соусника, понюхал и пальцами вытащил какую-то "штучку" - "попробовать", как объяснил он заставшему его Якову, которого также пригласил отведать.
Яков покачал головой, однако перекрестился, по обыкновению, и тоже пальцами вытащил "штучку" и стал медленно жевать, пробуя.
- Тут, должно быть, есть лавровый лист, - заметил он.
- А вот отведайте этого, Яков Петрович, - говорил Егорка, запуская пальцы в заливных стерлядей.
- Смотри, как бы барыня не спросила! - говорил Яков, вытаскивая другую стерлядь, - и когда Марина вошла, они уже доедали цыпленка.
- Слопали! - с изумлением произнесла она, ударив себя по бедрам и глядя, как проворно уходили Яков и Егорка, оглядываясь на нее, как волки. - Что я утром к завтраку подам?!
И постель сделана, все затихло в доме, Татьяна Марковна, наконец, очнулась от задумчивости, взглянула на образ и не стала, как всегда, на колени перед ним, и не молилась, а только перекрестилась. Тревога превозмогала молитву. Она села на постель и опять задумалась.
"Как остеречь тебя? "Перекрестите!" говорит, - вспоминала она со страхом свой шепот с Верой. - Как узнать, что у ней в душе? Утро вечера мудренее, а теперь лягу..." - подумала потом.
Но ей не суждено было уснуть в ту ночь. Только что она хотела лечь, как кто-то поцарапался к ней в дверь.