под одеждой, как нагую, высокую и стройную, в сильном расцвете тринадцати лет; видит ее маленькие, круглые, крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девический живот, и глубокую линию, которая разделяет ее ноги снизу доверху и там расходится надвое, к выпуклым бедрам.
-- Потому что голос твой сладок и лицо твое приятно! -- говорит Соломон.
Она подходит ближе и смотрит на царя с трепетом и с восхищением. Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трогательно и невинно обвивает в два раза ее темную, высокую, тонкую шею.
-- Я не заметила тебя! -- говорит она нежно, и голос ее звучит, как пение флейты. -- Откуда ты пришел?
-- Ты так хорошо пела, девушка!
Она стыдливо опускает глаза и сама краснеет, но под ее длинными ресницами и в углах губ дрожит тайная улыбка.
-- Ты пела о своем милом. Он легок, как серна, как молодой горный олень. Ведь он очень красив, твой милый, девушка, не правда ли?
Она смеется так звонко и музыкально, точно серебряный град падает на золотое блюдо.
-- У меня нет милого. Это только песня. У меня еще не было милого...
Они молчат с минуту и глубоко, без улыбки смотрят друг на друга... Птицы громко перекликаются среди деревьев. Грудь девушки часто колеблется под ветхим полотном.
-- Я не верю тебе, красавица. Ты так прекрасна..,
-- Ты смеешься надо мною. Посмотри, какая я черная...
Она поднимает кверху маленькие темные руки, и широкие рукава легко скользят вниз, к плечобна-
жая ее локти, у которых такой тонкий и круглый девический рисунок.
И она говорит жалобно:
-- Братья мои рассердились на меня и поставили меня стеречь виноградник, и вот -- погляди, как опалила меня солнце!
-- О нет, солнце сделало тебя еще красивее, прекраснейшая из женщин! Вот ты засмеялась, и зубы ТВои -- как белые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока. Щеки твои -- точно половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы -- наслаждение смотреть на них. А волосы твои... Знаешь, на что похожи твои волосы? Видала* ли ты, как с Галаада вечером спускается овечье стадо? Оно покрывает всю гору, с вершины до подножья, и от света зари и от пыли кажется таким же красным и таким же волнистым, как твои кудри. Глаза твои глубоки, как два озера Есевонских у ворот Батраббима. О, как ты красива! Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!..
-- Как башня Давидова! -- повторяет она в упоении.
-- Да, да, прекраснейшая из женщин. Тысяча щитов висит на башне Давида, и все это щиты побежденных военачальников. Вот и мой щит вешаю я на твою башню...
-- О, говори, говори еще...
-- А когда ты обернулась назад, на мой зов, и подул ветер, то я увидел под одеждой оба сосца твои и подумал: вот две маленькие серны, которые пасутся между лилиями. Стан твой был похож на пальму и груди твои на грозди виноградные.
Девушка слабо вскрикивает, закрывает лицо ладонями, а грудь локтями и так краснеет, что даже уши и шея становятся у нее пурпуровыми.
-- И бедра твои я увидел. Они стройны, как драгоценная ваза -- изделие искусного художника. Отними же твои руки, девушка. Покажи мне лицо твое.
Она покорно опускает руки вниз. Густое золотое сияние льется из глаз Соломона и очаровывает ее, и
кружит ей голову, и сладкой, теплой дрожью струится по коже ее тела.
_ -- Скажи мне, кто ты? -- говорит она медленно, с недоумением. -- Я никогда не видела подобного тебе.
-- Я пастух, моя красавица. Я пасу чудесные стада белых ягнят на горах, где зеленая трава пестреет нарциссами. Не придешь ли ты ко мне, на мое пастбище?
Но она тихо качает головою:
-- Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено солнцем, н руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна за-стежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из-за стены... Ты, верно, один из людей, близких к царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды в день великого празднества, мне даже помнится -- я бежала за твоей колесницей. .• -- Ты угадала, девушка. От тебя трудно скрыться. И правда, зачем тебе быть скиталицей около стад па-стушеских? Да, я один из царской свиты. Я главный повар царя. И ты видела меня, когда я ехал в колеснице Аминодавовой в день праздника пасхи. Но зачем ты стоишь далеко от меня? Подойди ближе, сестра моя! Сядь вот здесь на камне стены и расскажи мне что-нибудь о себе. Скажи мне твое имя?
-- Суламифь, -- говорит она.
-- За что же, Суламифь, рассердились на тебя твои братья?
-- Мне стыдно говорить об этом. Они выручили деньги от продажи вина и послали меня в город купить хлеба и козьего сыра. А я...
-- А ты потеряла деньги?
-- Нет, хуже...
Она низко склоняет голову и шепчет:
-- Кроме хлеба и сыра, я купила еще немножко,
I
совсем немножко, розового масла у египтян в старом
городе.
-- И ты скрыла это от братьев?
-- Да...
И она произносит еле слышно: .-- Розовое масло так хорошо пахнет!
Царь ласково гладит ее маленькую жесткую руку.
-- Тебе, верно, скучно одной в винограднике?
-- Нет. Я работаю, пою... В полдень мне приносят поесть, а вечером меня сменяет один из братьев. Иногда я рою корни мандрагоры, похожие на маленьких человечков... У нас их покупают халдейские купцы. Говорят, они делают из них сонный напиток... Скажи, правда ли, что ягоды мандрагоры помогают в любви?
-- Нет, Суламифь, в любви помогает только любовь. Скажи, у тебя есть отец или мать?
-- Одна мать. Отец умер два года тому назад. Братья -- все старше меня -- они от первого брака, а от второго только я и сестра.
-- Твоя сестра так же красива, как и ты? '! -- Она еще мала. Ей только девять лет.
Царь смеется, тихо обнимает Суламифь, привлекает, ее к себе и говорит ей на ухо:
-- Девять лет... Значит, у нее еще нет такой груди, как у тебя? Такой гордой, такой горячей груди!
Она молчит, горя от стыда и счастья. Глаза ее све-' тятся и меркнут, они туманятся блаженной улыбкой. Царь слышит в своей руке бурное биение ее сердца.
-- Теплота твоей одежды благоухает лучше, чем мирра, лучше, чем нард, -- говорит он, жарко касаясь губами ее уха. -- И когда ты дышишь, я слышу запах от ноздрей твоих, как от яблоков. Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце мое одним взглядом твоих очей, одним ожерельем на твоей шее.
-- О, не гляди на меня! -- просит Суламифь. -- Глаза твои волнуют меня.
Но она сама изгибает назад спину и кладет голову на грудь Соломона. Губы ее рдеют над блестящими зубами, веки дрожат от мучительного желания. Соломон приникает жадно устами к ее зовущему рту. Он чувствует пламень ее губ, и скользкость ее зубов, и сладкую влажность ее языка, и весь горит таким нестерпимым желанием, какого он еще никогда не знал. в жизни.
Так проходит минута и две.
-- Что ты делаешь со мною! -- слабо говорит Суламифь, закрывая глаза. -- Что ты делаешь со мной! /'
Но Соломон страстно шепчет около самого ее рта:
-- Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим... О, иди скорее ко мне. Здесь за стеной темно и прохладно. Никто не увидит нас. Здесь мягкая зелень под кедрами.
-- Нет, нет, оставь меня. Я не хочу, не могу.
-- Суламифь... ты хочешь, ты хочешь... Сестра моя, возлюбленная моя, иди ко мне!
Чьи-то шаги раздаются внизу по дороге, у стены царского виноградника, но Соломон удерживает за руку испуганную девушку.
-- Скажи мне скорее, где ты живешь? Сегодня ночью я приду к тебе, -- говорит он быстро.
-- Нет, нет, нет... Я не скажу тебе это. Пусти меня. Я не скажу тебе
-- Я не пущу тебя, Суламифь, пока ты не скажешь... Я хочу тебя!
-- Хорошо, я скажу... Но сначала обещай мне не приходить зтой ночью... Также не приходи и в следующую ночь... и в следующую за той... Царь мой! Заклинаю тебя сернами и полевыми ланями, не тревожь свою возлюбленную, пока она не захочет!
-- Да, я обещаю тебе это... Где же твой дом, Суламифь?
-- Если по пути в город ты перейдешь через Кед-рон по мосту выше Силоама, ты увидишь наш дом около источника. Там нет других домов.
-- А тде же там твое окно, Суламифь?
-- Зачем тебе это знать, милый? О, не гляди же на меня так. Взгляд твой околдовывает меня... Не целуй меня... Не целуй меня... Милый! Целуй меня еще...
-- Где .же твое окно, единственная моя?
-- Окно на южной стороне. Ах, я не должна тебе этого говорить... Маленькое, высокое окно с решеткой.
-- И решетка отворяется изнутри?
-- Нет, йто глухое окно. Но за углом есть дверь. Она прямо ведет в комнату, где я сплю с сестрою. Но ведь ты-обещал мне!.. Сестра моя спит чутко. О, как ты прекрасен, м'ой возлюбленный. Ты ведь обещал, не правда ли?
Соломон тихо гладит ее волосы и щеки.
-- Я приду к тебе этой ночью, -- говорит он настойчиво. -- В полночь приду. Это так будет, так будет. Я хочу этого.
-- Милый!
-- Нет. Ты будешь ждать меня. Только не бойся и верь мне. Я не причиню тебе горя. Я дам тебе такую радость, рядом с которой все на земле ничтожно. Теперь прощай. Я слышу, что за мной идут.
-- Прощай, возлюбленный мой... О нет, не уходи еще. Скажи мне твое имя, я не знаю его.
Он на мгновение, точно нерешительно, опускает ресницы, но тотчас же поднимает их.
-- У меня одно имя с царем. Меня зовут Соломон. Прощай. Я люблю тебя.
Светел и радостен был Соломон в этот день, когда сидел он на троне в зале дома Ливанского и творил суд над людьми, приходившими к нему.
Сорок колонн, по четыре в ряд, поддерживали потолок судилища, и все они были обложены кедром и оканчивались капителями в виде лилий; пол состоял из штучных кипарисовых досок, и на стенах нигде не было видно камня из-за кедровой отделки, украшенной золотой резьбой, представлявшей пальмы, ананасы и херувимов. В глубине трехсветной залы шесть ступеней вели к возвышению трона, и на каждой ступени стояло по два бронзовых льва, по одному с каждой стороны. Самый же трон был из слоновой .кости с золотой инкрустацией и золотыми локотниками в виде лежащих львов. Высокая спинка трона завершалась золотым диском. Завесы из фиолетовых и пурпурных тканей висели от пола до потолка при входе в залу, отделяя притвор, где между пяти колонн толпились истцы, просители и свидетели, а также обвиняемые и преступники под крепкой стражей.