И все же смысл многих слов изучаемые нами могут употребляться в «Слове…» в разных значениях. В связи с этим многие переводчики по-разному переводят данный эпизод, и у него появляется разный смысл. В некоторых случаях меняется место действия, в других – смысл древнерусских слов и тому подобное. Например слово тисовый, при неустойчивости древнерусского правописания, многие интерпретируют его по-своему.
Карл Менгес, занимавшийся происхождением слов, но не переводивший «Слово о полку Игореве», в своей работе о происхождении и смысле слов, затронул и слово тисовый. По его мнению, это слово пришло в древнерусский язык путем влияния урало-алтайских языков. Также исследователь сравнивает это слово с латинским этимоном taxux - тис и греческим этимоном τόξου – лук. Но все же автор делает ставку на то, что этимон слова тисовый крайне не устойчив даже внутри славянских языков, что затрудняет его изучение. Под этимон тисовый, как утверждает Менгес, следует понимать любой род хвойных растений. Но если быть поточнее - можжевельник, тис, лиственницу, то есть любой вид хвойного дерева[21].
Один из самых известных исследователей древнерусской литературы - Дмитрий Сергеевич Лихачев считает, что под этим определением нужно понимать тисовый род хвойного растения, так как, во-первых, красная древесина этого рода хвойных растений очень ценилась и ценится в мебельной отрасли своим качеством и, во-вторых, все растения этого рода ядовиты, и это показывает более мрачную атмосферу сна Святослава, что как раз и следовало неизвестному автору показать во сне Святослава[22].
Но многие переводчики «Слова…» не соглашаются с аргументированной точкой зрения Дмитрия Сергеевича Лихачева, так как считают, что при неустойчивости правописания автор мог и иметь ввиду тесовую кровать, ведь тес – тонкие доски, получаемые путем продольной распиловки бревен, следовательно, что такой метод изготовления кровати обходился дешевле, ведь тис прорастает только на Дальнем Востоке и в Северной Америке. А так как дипломатические связи с государствами на Дальнем Востоке были развиты плохо, а об Америке еще известно не было, то эксплуатация в Древнюю Русь этого рода хвойного растения была практически невозможна. Поэтому, если автор и использовал в своем произведение слово тисовая, то явно в метафоричном смысле[23].
Таким же многозначным словом является определение бусые. В книге посвященной 800 – летию «Слова…» в отношении этого определения высказывает свою позицию Н.В. Шарлемань[24].
В своей работе он пишет, что автор произведения, вероятно, был охотником. В насыщенном конкретными данными «Слове…» упоминаются свыше восьмидесяти раз звери и птицы, в основном, за двумя – тремя исключениями, охотничьи. Четыре раза упомянут ворон – то с определением черный, то бусый. В первом случае речь идет о черном вороне, охотно питающемся падалью и трупами. Бусые вороны, вслед за Далем, переводим как серодымчатые (в этом значении бусый употребляется иногда и теперь на Украине). Серые вороны собираются в местах массовых ночевок, издавая неприятное карканье, тогда как черные вороны не собираются на ночевках в стаи, и ночного «граяния» их не бывает. Поэтому, по мнению Н.В. Шарлеманя, во сне Святослава выражение: «Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху» следует относить к серым воронам. И черные и бусые вороны охотно питаются трупами, поэтому собираются на местах массовых сражений, о чем и упоминается в «Слове…»: «часто врани граяхнуть, трупиа себъ дъляче». Поэтому-то этих птиц издавна считали зловещими, и автор «Слова…», говоря о поражении русских, усиливает настроение печали, вводя упоминание о воронах[25].
Карл Менгес, исследовав материалы по происхождению данного слова, в своей работе пишет, что хорошо известное чередование о – и (bosqaya/bosqurt) возможно и в слове бусый (бусовъ). Это слово встречается во всех тюркских языках, и возможно, благодаря их влиянию пришло в русский язык. В тюркских языках определение бусый использовалось как эпитет при названии животных. Но на основании фонологического анализа данных автор «Восточных элементов в «Слове о полку Игореве» предположил, что тюркское boz/buz пришло в русской язык в составе устойчивых выражений (вроде bosqaya/busqurt) и затем было выделено из них, но не заимствовано как отдельное слово: для этого не было необходимости, поскольку славянские языки достаточно богаты средствами цветообозначения.
В связи с этим Карл Менгес выдвигает еще одну гипотезу: что благодаря привычному для древнерусского языка чередованию слово бусый могло измениться на слово босый. Во всех выражениях может быть представлен как эпитет животных. Таким образом, согласно фонологическому анализу, слова босый и бусый, скорее всего, выполняли одинаковую функцию, но могли и отличаться значением[26].
Существует еще одна гипотеза, связанная с определением бусый. Д.С. Лихачев связывает его с именем Буса и соотносит его с антским князем Босом (или Боозом), чья дружина была разбита готами в IV веке или неизвестным половецким ханом прошлых лет. Шарукан – половецких хан, дед хана Кончака. В 1068 году был пленен Святославом Ярославичем – Черниговским, а в 1107 году разгромлен коалицией русский князей. Сын Шарукана Отрок потерпел жестокое поражение в борьбе с Владимиром Мономахом[27].
Таким образом, определение бусый носит символическое значение, и является своего рода предчувствием Святослава о поражении «храброго полка» князя Игоря.
Итак, изучив анализы выше сказанных слов, мы приходим к выводу, что автор «Слова…» неслучайно использовал эти слова, ведь они имеют символическое значение, что и было свойственно литературе его времени.
Цвет во сне Святослава тоже очень символичен. Мало того цвет проходит через все произведение целиком от первого и до последнего стиха и первое, что сразу же замечает современный читатель, - свет и тьма, которые окутывают каждый эпизод, каждую характеристику, каждое описание в «Слове…». Борьба света, солнца, золотой зари с тьмой, с черным, с разной густоты и мраком – черно-белый контраст является основой композиции. Но в произведении есть также и цвет, однако он приглушен в своих оттенках, спрятан в предметах и лицах; и нужно увидеть этот цвет в старинном, да еще за столетия очень испорченном тексте. К тому же отличительной особенностью древнерусских произведений является то, что цветовые впечатления в них очень тесно связаны со звуковыми.
В сне Святослава употребляется выражение, уже переведенное на современный русский язык, «…и льют мне синее вино…». Чтобы разобрать смысл употребленного автором цвета нужно искать еще раньше. До сна поэт также использует цветовую характеристику вина, но уже другую: «…кровавого вина не доста…». Из этой фразы следует, что вино – это метафора, а кровь вполне реальна. Слово кровавый воспринимается как цветовое определение. Этому помогает, как мы уже сказали, похожее словосочетание - «синее вино». Синее ведь также не цвет в прямом смысле слова (синим тогда называли все сияющее темным наблеском. Поскольку синий в древнерусском языке – сияющий темный цвет и притом не обязательно синего тона (синяк попросту багров, а синец – как звали тогда негров – совсем не синий) и также метафора. Синим вином называли красное, а это очень близко к реальному цвету крови. Один и тот же цвет спокойно именуется по-разному, потому что не цвет был важен, а другие особенности реального мира.
Однако как утверждает автор статьи «Свет и цвет» в «Слове о полку Игореве» под цветовой характеристикой нужно понимать определения тисовый и бусый – эти определения не символические, а иносказательные.
Той же символичность обладают и некоторые вполне понятные для современного человека слова, к тому же не будем забывать, что мы исследуем сон, и что многие увиденные предметы или явления во сне могут восприниматься даже современным человеком как предсказание, преддверие и тому подобное.
Таким образом, цветовая характеристика оказывалась необходимой только там, где она выступала в символическом значении, каждый раз – особым.
Косоруков А. в своей работе пишет: - «эпитет «синий» употреблен в «Слове…» семь раз, посмотрим вначале на его сочетания с существительными «море» и «Дон».«...Да позримъ синего Дону», «…въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону», «несошася къ синему морю», «въспеша на брезе синему морю». В древнерусском мифологическом сознании «суша» противостояла «морю», при этом «суша» символизировала благоприятное пространство, а «море» - неблагоприятное. «...Море — местопребывание многочисленных отрицательных, преимущественно женских, персонажей; жилище смерти, болезней...». Дон, как общепризнано, метонимически обозначает в «Слове…» Половецкую землю. Море, о котором идет речь,— тоже находится в половецкой стороне. Семантика эпитета «синий» в словосочетаниях с «морем» и «доном» - это не цвет, а враждебность, которая является сутью моря, «чужой» стороны, противостоящей родной «суше». Хотя суша прямо не называется, но имеется в виду Русская земля, откуда пришло Игорево войско. Характерно, что Дунай назван в «Слове…» четыре раза, но без эпитета «синий», так как Дунай не враждебен Руси.
Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. Поэта мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненнымили ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуальном восприятии цвета и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении иносказательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враждебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объясняется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил, иносказательное значение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря-Океана — источника злых, враждебных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго-восточных врагов Руси.