По радио звучала старинная песенка: «…а любовь моя погибла, и родиться не успев». Да это просто про нее, про ее судьбу.
Запись в дневнике Марии, сделанная через два дня после того, как все пришло в норму:
Страсть не дает человеку есть, спать и работать, лишает покоя. Многие боятся ее, потому что она, появляясь, крушит и ломает все прежнее и привычное.
Никому не хочется вносить хаос в свой устроенный мир. Многие способны предвидеть эту угрозу и умеют укреплять гнилые стропила так, чтобы не обвалилась ветхая постройка, Этакие инженеры — в высшем смысле.
А другие поступают как раз наоборот: бросаются в страсть очертя голову, надеясь обрести в ней решение всех своих проблем. Возлагают на другого человека всю ответственность за свое счастье и за то, что счастья не вышло. Они всегда пребывают либо в полном восторге, ожидая волшебства и чудес, либо в отчаянии, потому что вмешались некие непредвиденные обстоятельства и все разрушили.
Отстраниться от страсти или слепо предаться ей — что менее разрушительно?
Не знаю.
* * *
На третий день, будто воскреснув из мертвых, Ральф Харт появился в «Копакабане» снова. И чуть было не опоздал: Мария уже разговаривала с другим клиентом. Однако, заметив художника, вежливо сказала, что танцевать не хочет, у нее уже назначена встреча.
Только сейчас она поняла, чего ждала все эти дни. И приняла безропотно все, что судьбе будет угодно даровать или отнять.
Она не жаловалась, она была довольна, потому что могла позволить себе такую роскошь — все равно в один прекрасный день она навсегда покинет этот город, она знала, что эта любовь — невозможна, а раз так, раз ждать нечего и надеяться не на что, то следует взять все, что случится на этом коротеньком отрезке ее жизни.
Ральф спросил, может ли угостить ее, Мария заказала фруктовый коктейль. Хозяин бара, делая вид, что перемывает бокалы, поглядывал на бразильянку с недоумением — чего ради она переменила решение? Он надеялся, что коктейлем дело не ограничится, и вздохнул с облегчением, когда клиент повел ее танцевать. Ритуал был соблюден, беспокоиться не о чем.
Мария ощущала у себя на талии руку партнера, совсем близко было его лицо, и музыка, слава Богу, гремела так громко, что разговаривать было невозможно. Фруктовый коктейль — не тот напиток, чтобы придать человеку отваги, и те несколько фраз, которыми они обменялись, были сугубо формальны. И что теперь? Отель? Постель? Должно быть, сложностей не возникнет, раз художник сказал, что секс его не интересует, ей всего лишь предстоит выполнить свои профессиональные обязанности. А это всякую страсть убьет в зародыше — и чего она так страдала и мучилась после первой встречи?!
Сегодня вечером она будет Любящей Матерью. Ральф Харт — один из миллионов отчаявшихся. Если она сыграет свою роль достойно, если сумеет не сбиться с того пути, который наметила для себя с самого начала работы в «Копакабане», все будет в порядке. Плохо только, что этот человек так близко: она чувствует его прикосновения — и ей это нравится; она вдыхает запах его одеколона — и ей это нравится. Она, оказывается, ждала его — а вот это ей уже совсем не нравится.
Минуло сорок пять минут, все правила были выполнены, и художник обратился к Милану: — Беру ее на всю ночь. Плачу как за троих клиентов.
Хозяин пожал плечами и снова подумал, что бразильская девица угодила все таки в расставленные ей силки любви. А Мария удивилась — она не подозревала, что Ральф Харт так хорошо знает здешние обычаи.
— Мы пойдем ко мне.
Что ж, наверно, это будет лучше всего. Хоть и противоречит наставлениям Милана, в данном случае можно сделать исключение. Во первых, она узнает, женат он или нет, а во вторых — посмотрит, как живут знаменитые художники, а потом возьмет да и расскажет об этом в газете своего бразильского городка — пусть всем будет известно, что она в пору своего пребывания в Европе вращалась в элитарных кругах.
«Что за нелепые резоны!»
Через полчаса они приехали в городок Колиньи, находящийся в окрестностях Женевы, — церковь, булочная, муниципалитет, все как полагается. И никакая не квартира, а двухэтажный особняк. Первая оценка: у него, должно быть, и вправду —денег куры не клюют. Вторая оценка: будь он женат, не решился бы привезти ее к себе, постеснялся бы чужих глаз.
Вывод — он богат и холост.
Вошли в холл, откуда лестница вела на второй этаж, но подниматься не стали: Ральф двинулся дальше, в заднюю часть дома, где помещались две комнаты, выходящие в сад. В одной —обеденный стол, все стены увешаны картинами, в другой — диваны, кресла, книжные полки. Пепельницы, заполненные окурками, давным давно немытые стаканы.
Могу кофе сварить.
Мария покачала головой. Нет, не можешь. И относиться по особенному — тоже пока не можешь. Я борюсь с собственными, одолевающими меня демонами, я делаю все то, что строго настрого запретила себе делать. Но ничего, ничего… Сегодня я исполню роль проститутки, или подружки, или Любящей Матери, хотя в душе чувствую себя Дочерью, которая так остро нуждается в ласке. А вот потом, когда все будет кончено, и кофе можно будет.
— Там, в глубине сада — моя студия, моя душа. А здесь, среди всех этих книг и картин, пребывает мой мозг. Здесь я размышляю.
Мария вспомнила свою женевскую квартирку. Там окна не выходят в сад. Там нет книг — разве что взятые в библиотеке: зачем тратить деньги на то, что можно получить даром? И картин тоже нет — стену украшает афиша Шанхайского цирка акробатов, представление которых она все мечтала увидеть.
Ральф предложил ей виски.
— Нет, спасибо.
Он налил себе и — не добавляя льда, не наливая содовой —выпил одним махом. Потом заговорил о чем то интересном, и чем интересней было Марии, тем очевидней становилось —теперь, когда они остались наедине, художник боится того, что должно произойти. Хозяйкой положения опять стала она.
Ральф опять наполнил свой стакан и произнес, словно между прочим: — Ты мне нужна.
И замолчал. Замолчал надолго. Нет, она не заговорит первой. Посмотрим, что будет дальше.
— Ты мне нужна, Мария. От тебя исходит свет. Пусть пока ты считаешь, что не веришь мне, что я всего лишь пытаюсь соблазнить тебя, улестить сладкими речами. Не спрашивай меня: «Почему именно я? Что во мне особенного?» Да ничего, ничего такого, что я мог бы объяснить хотя бы самому себе. Но — ив этом то заключается тайна жизни — я не в состоянии думать ни о чем другом.
— Я не собиралась тебя спрашивать об этом, —сказала Мария и сказала неправду.
— Если бы я искал объяснений, то сказал бы: стоящая передо мной женщина оказалась способна преодолеть страдание, переплавить его в нечто созидательное и светлое. Но этим всего не объяснить. А я? — продолжал он. — Я наделен творческим даром, я пишу картины, за которые чуть не дерутся музеи всего мира, я — баловень судьбы, я никогда в жизни не платил женщине, я здоров, недурен собой, у меня есть все, о чем может мечтать мужчина… И вот я говорю женщине, которую повстречал в кафе, с которой провел всего лишь несколько часов: «Ты мне нужна». Ты знаешь, что такое одиночество?
— Знаю.
— Это —другое. Ты не знаешь, что такое одиночество, когда весь мир — к твоим услугам, когда ты ежедневно получаешь приглашения на премьеру, на вернисаж, на прием. Когда телефон не умолкает — это звонят женщины, которые говорят, что без ума от твоих работ и мечтали бы поужинать с тобой, и женщины эти — красивы, образованны, умны. Но какая то сила удерживает тебя, какой то голос шепчет на ухо: «Не ходи! Ничего хорошего не будет. Опять целый вечер ты будешь пытаться произвести на них впечатление, будешь тратить свою энергию, доказывая себе самому, что способен покорить весь мир». И тогда я остаюсь дома, ухожу в мастерскую, ищу свет, который увидел в тебе, а увидеть его я могу, лишь когда работаю.
— Что я могу дать тебе такого, чего бы у тебя не было? —спросила Мария, немного уязвленная упоминанием о других женщинах, но тотчас вспомнила: в конце концов, он заплатил за то, чтобы она была сейчас рядом с ним.
Он выпил третью порцию виски. Мария мысленно сделала то же самое, представляя, как обжигающий шарик алкоголя прокатывается по пищеводу, как разбегается по крови, вселяя в душу отвагу, — и почувствовала, что охмелела, хоть не сделала и глотка. Голос Ральфа Харта звучал теперь тверже: — Ладно. Я не могу купить твою любовь, но ты сказала, что знаешь о сексе все. Научи меня сексу. Или научи, что такое Бразилия. Научи хоть чему нибудь такому, чтобы я мог оказаться рядом с тобой.
Что ему ответить?
— В Бразилии я знаю только два города — тот, где родилась, и Рио. Что касается секса, я не верю, что тебя можно чему нибудь научить. Мне скоро двадцать три, ты всего на шесть лет старше, но уверена — ты жил в миллион раз интенсивней, чем я. Я знаю лишь мужчин, которые платят, чтобы делать, что хочется им, а не мне.
— Все, о чем может мечтать мужчина, воображая себя в постели с одной, двумя, тремя женщинами, я испробовал в действительности. И не знаю, многому ли научился.
Снова воцарилось молчание, но на этот раз нарушить его должна была Мария. И Ральф не помог ей — как раньше она ему не помогла.
— Ты хочешь… использовать мои профессиональные навыки?
— Я просто хочу тебя.
Нет, он не мог произнести эти слова — потому что именно эти слова она мечтала услышать. И снова —землетрясение, извержение, буря. Ей не выбраться из этой ловушки, которую она сама себе подстроила, она потеряет этого человека, так никогда и не овладев им по настоящему.
— Ты знаешь, Мария. Научи меня. Быть может, это спасет меня. И тебя. Вернет нас обоих к жизни. Ты права — я всего на шесть лет старше тебя, но прожил словно несколько жизней. У нас — совершенно разный жизненный опыт, но мы оба потеряли надежду. Единственное, что может внести мир в наши души, — это быть вместе.
Зачем он все это говорит? Это немыслимо — и тем не менее это правда. Они виделись всего однажды и все таки испытывали потребность друг в друге. Страшно представить, что будет, если их встречи продолжатся. Мария была умна от природы, и к тому же давали себя знать много месяцев чтения и наблюдений за природой человеческой; у нее была цель в жизни, но была и душа, и в душу эту предстояло заглянуть, чтобы открыть источаемый ею «свет».